По мнению сторонников закона, работники, вынужденные вести рабочую переписку в свободное время без оплаты сверхурочных, подвергаются риску стресса, бессонницы, профессионального выгорания и проблем в личной жизни. Постоянный автор The Guardian Евгений Морозов размышляет в своей колонке о том, насколько полезно и реализуемо «право на отключение» в условиях информатизирующегося общества и всё более распространяющейся гиг-экономики. Гиг-экономика (от англ. gig — подработка) — модель трудовых отношений, в которой компании заключают контракт с независимыми работниками с краткосрочными обязательствами. Работники в ней не имеют официального трудоустройства. Гиг-экономика подрывает традиционную модель занятости с фиксированным рабочим днём и трудовыми гарантиями. Сейчас эта модель трудовых отношений получила новый импульс в связи с распространением цифровых платформ, таких как Uber, Deliveroo и им подобных.
Глобальная гонка по приручению и цивилизовыванию цифрового капитализма продолжается. Во Франции «право на отключение», требующее от компаний определённого размера договариваться со своими сотрудниками о том, как они проводят нерабочее время, и их доступность, вступило в силу 1 января. В 2016 году аналогичный законопроект был представлен в парламент Южной Кореи. Ранее в этом месяце конгрессмен на Филиппинах внёс на обсуждение такую же меру, получив поддержку влиятельного местного профсоюза. Многие компании, от Volkswagen до Daimler, уже пошли на такие же уступки даже в отсутствие национального законодательства.
Что нам делать с этим новым правом? Присоединится ли оно к «праву на забвение», чтобы стать ещё одной изобретательной мерой, призванной компенсировать рядовым пользователям неприятные эксцессы цифрового капитализма? Или оно просто оставит всё как есть, дав нам ложные надежды, не затронув основы глобальной и становящейся всё более цифровой экономики?
Прежде всего, называть «правом на отключение» привилегию не отвечать на рабочие электронные сообщения — в лучшем случае вводить в заблуждение. В его нынешнем виде такое узкое определение исключает многие другие типы социальных отношений, в которых может быть желательным постоянное или временное отключение более слабой стороны и где стремление быть на связи означает возможность получения прибыли для некоторых и грубое злоупотребление властью для других. В конце концов, связь — это не только средство эксплуатации, но и средство господства, применения этой меры только на рабочем месте недостаточно.
Рассмотрим, например, все данные, которые мы производим, когда находимся в умном городе, умном доме или даже умном автомобиле. То, что мы производим данные высокой ценности, ни для кого не секрет. Конечно, не секрет это и для многих страховых компаний, которые рады уменьшить наши страховые взносы, или многих финансовых стартапов, которые рады предоставить нам кредит подешевле, как только мы поделимся этими данными с ними.
Государственные учреждения также используют наше присутствие в социальных сетях, чтобы судить о нас. Подумайте о том, что американские пограничники уже спрашивают иностранных путешественников об их аккаунтах в социалках.
Можно ли действительно позволить себе «отключиться» от страховых компаний, банков и иммиграционных властей? В принципе, да — если можно позволить себе связанные с этим (и быстро растущие) социальные и финансовые издержки отключения и анонимности. Те, кто стремится к отключению, в конечном счёте должны будут заплатить за привилегию — более высокими ставками по кредитам, более дорогими страховыми пакетами, большим количеством времени, потраченным на то, чтобы убедить сотрудника иммиграционной службы в мирных намерениях.
Во-вторых, если те, кто предсказывает появление цифрового труда — считая, что при генерировании данных мы также производим огромную экономическую стоимость, просто используя простейшие цифровые сервисы, — даже наполовину правы, из этого следует, что ответ на персональные электронные письма, а не только связанные с работой, также считается «работой». Конечно, это не так. Многие из нас, вероятно, охарактеризовали бы использование нами социальных сетей как ещё одну форму зависимости.
Однако эта зависимость имеет весьма конкретное происхождение: многие из платформ, крадущих наше внимание, разработаны именно для того, чтобы завладевать им и заставлять нас разглашать, по одному клику за раз, как можно больше наших данных. Причина, по которой платформы для социальных сетей выглядят настолько аддиктивными, состоит в том, что они тщательно оптимизированы и протестированы на миллионах пользователей, таких как мы, для вызывания долговременной зависимости.
Что мы действительно выиграем, если получим право не проверять наши электронные сообщения, связанные с работой, только для того, чтобы полузагипнотизированно растрачивать его на нажатие кнопки «обновить» на Facebook или Twitter? Одна категория компаний — наших официальных работодателей — может проиграть, так как они не смогут ожидать, что мы всегда будем доступны, другая категория, наши неофициальные работодатели — такие как Facebook и Twitter — тем не менее получат выгоду, так как мы с удовольствием предоставляем им ценные данные, стимулирующие их рост.
Если не развивать альтернативную экономику цифровых коммуникаций, которая на данном этапе будет также означать развитие альтернативной экономики знаний, останется только один способ борьбы с такой зависимостью: отключение. Но в таком случае отключение, скорее всего, рассматривается в качестве устройства, а не как право. Таким образом, мы уже можем платить за использование программы, ограничивающей доступ к Facebook или Twitter. Или мы можем заплатить ещё немного и наполнить наш смартфон дюжиной приложений, которые дадут нам все преимущества дзена без каких-либо тягот буддизма. Или мы можем заплатить за привилегию провести несколько недель в одном из лагерей интернет-детоксикации, которые сейчас распространяются по всему миру.
Решение остаётся таким же: платить за то, чтобы пользоваться свободами, которые вы когда-то считали само собой разумеющимися. Вместо сферы политических прав решение надо искать на рынке, доступном некоторым — по, вполне вероятно, переменным ценам.
Таким образом, вне непосредственного контекста отношений между работодателем и работником, «право на отключение» является столь же значимым оружием в борьбе с тревогой и стрессом, как право на воздержание в борьбе с алкоголизмом. У всех оно есть, но не имеет значения.
При ближайшем рассмотрении, однако, не очевидно, что у этого права достаточно силы даже в качестве оружия против злоупотреблений со стороны работодателей, так как его применимость к так называемой гиг-экономике выглядит неопределённой. Верно, что теоретически радость от работы в качестве независимого подрядчика, будь то водитель Uber или курьер Deliveroo — это свобода и автономия, предоставляемые такими платформами: гибкий график, который может корректироваться в зависимости от предпочтений и расписания. Но в реальности, конечно, всё совсем иначе.
Во-первых, чтобы нормально заработать на таких платформах, нужно быть готовым к работе в долгие смены — и быть доступным в любое время. Во-вторых, отказ от поездок или запросов на доставку в неудобные часы может нанести ущерб оценке на платформе и послужить основанием для отстранения от работы. Отсюда следует парадокс: работники не имеют права отключаться, поскольку никто не заставляет их работать — и всё же динамика платформы такова, что реальное отключение почти структурно невозможно.
В результате, в сфере гибкой и часто нестабильной гиг-экономики, право на отключение имеет мало смысла, её мнимая гибкость скрывает тот факт, что в ней можно добиться успеха, только будучи постоянно готовым и желающим принять ещё один заказ. Таким образом, мы оказываемся в странной ситуации, когда хорошо защищённые обычные рабочие места приобретают дополнительные преимущества, такие как «право на отключение», в то время как незащищённые, нестандартные рабочие места в гиг-экономике продолжают распространяться — по большей части, нарушая это право.
Несомненно, что традиционные партии, особенно социал-демократического типа, могут получить большую выгоду от объявления своей приверженности «праву на отключение». Однако в его нынешнем виде такое право, применимое к хорошо защищённой, постоянной работе, явно игнорирует многие затруднительные обстоятельства, из-за которых люди постоянно находятся на связи.
Чтобы оно действительно имело смысл, право на отключение должно быть связано с гораздо более широким радикальным видением того, как общество, насыщенное данными, может сохранить некоторые базовые элементы равенства и справедливости. В отсутствие такого видения это право будет защищать только тех, кто уже обеспечен, заставляя остальных искать на рынке решения вроде приложений для концентрации внимания.
Автор — Евгений Морозов (Evgeny Morozov), 19 февраля 2017 года.
Перевод — Дмитрий Райдер.