Суббота, 1 апреля 1916 года
Был у Штюрмера по делу, касающемуся его министерства.
Приторно-любезно, но с видом искренности он обещает мне очень много:
— Я прикажу своим подчиненным сделать все возможное для вас, а что они признают невозможным, то я сделаю сам.
Я выслушиваю эти громкие слова и затем обращаюсь к нему уже не как к министру внутренних дел, а как к председателю Совета министров, и указываю на те препятствия, которые бюрократия систематически чинит частным предприятиям, работающим на оборону; передаю ему несколько случаев, происшедших недавно и говорящих о недоброжелательном отношении администрации, об ее беспечности и допускаемом беспорядке.
— Я взываю к вашему высокому авторитету с надеждой, что вы прекратите эти скандальные злоупотребления, — говорю я.
— Помилуйте! Скандальные — это слишком сильно сказано, господин посол! Я могу допустить только некоторую небрежность и очень благодарен вам за указание на нее.
— Нет, то что я вам передаю и за верность чего ручаюсь, нельзя объяснять одной небрежностью, тут есть и преднамеренность, есть систематическое чинение препятствий.
Приняв огорченный вид, прикладывая руку к сердцу, он уверяет меня, что администрация исполнена преданности, усердия, что она безупречно честна. Я еще более настаиваю на своих обвинениях; я доказываю цифрами, что Россия могла бы сделать для войны втрое или вчетверо больше; Франция между тем истекает кровью.
— Но мы же потеряли на поле боя миллион человек! — восклицает он.
— В таком случае Франция потеряла в четыре раза больше, чем Россия.
— Каким образом?
— Расчет очень простой. В России 180 миллионов населения, а во Франции — 40. Для уравнения потерь нужно, чтобы ваши потери были в четыре с половиной раза больше наших. Если я не ошибаюсь, то в настоящее время наши потери доходят до 800 000 человек… И при этом я имею в виду только количественную сторону потерь…
Он возводит глаза к небу:
— Я никогда не умел оперировать с цифрами. Но одно могу вам сказать: наши несчастные мужики безропотно отдают свою жизнь.
— Я это знаю; ваши мужики бесподобны, но я жалуюсь на ваших чиновников.
Он с величественным видом поднимает брови, выпрямляется и говорит:
— Господин посол, я сейчас же проверю все, что вы были так добры мне сообщить. Если были допущены ошибки, виновные будут беспощадно наказаны. Вы можете рассчитывать на меня.
Я благодарю его наклонением головы. Он продолжает в том же тоне:
— Я очень мягок по природе, но когда дело идет о пользе царя и России, я не остановлюсь ни перед какими строгостями. Будьте во мне уверены. Все пойдет хорошо, да, все пойдет хорошо, с Божьей помощью.
Я ухожу, заручившись этими пустыми обещаниями, и очень жалею, что он не обратил внимания на мой расчет русских и наших потерь. Мне хотелось бы ему объяснить, что при подсчете потерь дело не в числе, а совсем в другом. По культурному развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран в свете: из 180 миллионов жителей 150 миллионов неграмотных. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные — это сливки и цвет человечества. С этой точки зрения наши потери чувствительнее русских потерь. Говоря так, я вовсе не забываю, что жизнь самого невежественного человека приобретает бесконечную ценность, когда она приносится в жертву. Когда убивают злополучного мужика, то нельзя произносить над ним такое напутствие: «Ты был неграмотен, и твои загрубелые руки годились только для плуга… И потому ты не много дал, пожертвовав своей жизнью…» Я далек от мысли повторять про этих незаметных героев презрительные слова Тацита, сказанные им о христианских мучениках: «Si interis-sent, vile damnum» (невелика беда от их гибели). Но с политической точки зрения, с точки зрения реальной помощи Союзу доля французов значительно больше.
Француз откровенно говорит, что жизнь русских солдат для него ничто. Причем с ним согласны сами русские чиновники.
На совещании в Ставке 17—18 декабря 1916 г. В.И. Гурко, временно замещавший начальника штаба Верховного главнокомандующего, в присутствии царя всячески подбадривал командующих фронтами и добивался их согласия развить весной 1917 г. наступательные действия. Он объяснил, что, в отличие от русских, «союзники должны соблюдать крайнюю экономию в людях, так как они потом восполнить их не смогут»; иное дело Россия: «У нас же теперь 1,5 миллиона, к 1 апреля поступит еще 1 миллион, итого 2,5 миллиона… Имеющегося запаса людей в 2 миллиона вполне хватит на предстоящий год».
Гурко прямо предлагает не жалеть плохо вооруженных русских солдат и жалеть солдат Антанты. Вот поэтому Россия потеряла в той войне больше всех людей, будучи второстепенным фронтом, что хорошо видно при сравнении общих и прямых потерь стран-участников ПМВ:
Данные отсюда:
По этому, выслушивая сожаления о том, что Россия зря вышла из войны на год раньше своих бывших союзников, не нужно забывать, что еще один год войны стоил бы населению России еще один миллион с лишним жизней солдат и населения от тягот войны.
Правда, закончив Первую мировую войну бывшие союзники устроили нам кровопролитную Гражданскую войну, начав ее в 1918 году с мятежа корпуса чехословаков и всячески поддерживая и снабжая вооружением белых, продлив бойню на еще несколько лет.
