Мрачное впечатление производили и семейные казармы, расположенные в так называемых в каморочных корпусах «за чугункой». Каждая казарма представляла собой 3—4 этажное здание грязно-бурого цвета с коридорной системой и выходами по обеим концам корпуса. По обе стороны коридоров тянулась вереница небольших комнат — «односаженных и полуторасаженных клеток-каморок». Каморки отличались от общих казарм только тонкими перегородками, в большинстве не достигавшими потолка и делившими общее помещение на отдельные «жилые клетки». Они были переполнены жильцами — в каждой каморке фабрикант требовал размещать по 2—3 семьи рабочих. Только немногие, главным образом смотрители и подмастерья, имели право занимать в казарме отдельную каморку для одной семьи. Рядовые рабочие обязаны были жить «с соседями». Поэтому каждая семья занимала половину узкой, маленькой каморки, называвшейся «сторонкой». Во многих каморках были устроены еще «полати» (антресоли), тогда здесь размещалось три семьи: две внизу по сторонам, третья — наверху под потолком.
…
О тяжелых жилищных условиях рабочих Никольской мануфактуры наглядно свидетельствует «Список казарм с показанием камор, кубического содержания воздуха и числа живущих», хранящийся в архиве. По его данным, в начале 90-х годов XIX в. в Никольском имелось 23 казармы с общей кубатурой воздуха в помещениях 8375,6 куб. м и общей численностью живущих в них 10 025 человек (в том числе 2,4 тыс. малолетних детей). Следовательно, на каждого живущего в морозовских казармах в среднем приходилось по 0,83 куб. м [171] . В то же время, согласно обязательным постановлениям городских дум и земств, санитарно-гигиенической нормой кубатуры воздуха в расчете на одного жильца признавалось 9,7 куб. м, а полицейскими постановлениями, касающимися ночлежных домов, — 6,7 куб. м [172] . Таким образом, средняя норма кубатуры воздуха в морозовских казармах была в 8 раз меньше полицейской нормы, установленной для ночлежных домов. Причем в некоторых семейных казармах жили еще более скученно. Так, в казарме № 15 в 92 каморах с кубатурой воздуха 580 куб. м проживало 833 человека, из них 188 малолетних детей (22,6 %), т.е. на одного жильца приходилось 0,69 куб. м, или в 14 раз меньше санитарно-гигиенической нормы. Примером этого вопиющего положения с жильем служит свидетельство старой ткачихи М. И. Балясовой, прожившей в морозовской казарме около 50 лет, где ее семья из пяти человек до начала 1901 г. жила в каморке площадью 6 кв. м совместно с «соседями» из четырех человек [173] .
Фабричная контора брала плату с рабочих за освещение коридоров, отопление, за чистку «отхожих мест», за содержание смотрителей («хожалых»), истопников, за «угли» для самовара, за баню и больницу. Кроме того, с каждого неработающего члена семьи, включая и новорожденных детей, взималось по 35 коп. в месяц. Для многосемейных рабочих эти дополнительные вычеты из заработной платы были крайне обременительными. «По мнению Морозова, только рабочие могли бесплатно пользоваться каморками, — писал С. П. Шестернин, — а их дети — живи, где хочешь, они не нужны фабриканту, пока малы» 174 .
Фабричная контора по требованию фабриканта вела строгий учет всех проживающих в казармах, для чего была введена так называемая билетная система. Все казарменные жильцы были разделены на 10 градаций, каждому соответственно его положению выдавался определенного цвета входной билет. Все работающие имели зеленые билеты. Старики, «неспособные к работе», имели красные билеты, рабочие-инвалиды — оранжевые билеты, женщины-няньки — коричневые билеты, неработающие женщины, «способные нянчить, но не нянчат» — синие билеты, портнихи — розовые билеты, дети-учащиеся от 8 до 12 лет — голубые, не учащиеся в указанном возрасте — кирпичного цвета билеты. Подростки от 12 лет, «неработающие, но способные к работе» — лиловые билеты и т. д. [175] Эта билетная система позволяла быстро выявить всех жителей морозовских казарм, уклоняющихся от работы на фабриканта.
Поведение никольских рабочих в казармах строго регламентировалось. Никто из проживавших рабочих не имел права прийти в казарму позже установленного времени, пригласить к себе товарища без разрешения смотрителя. Рабочий не имел права жить в каморке с женой, если она работала на другой фабрике. Для того чтобы заставить всех трудоспособных членов семей рабочих трудиться на Никольской мануфактуре, Т. С. Морозов в конце 70-х годов отдал распоряжение фабричной конторе: «Семьи, в которых есть лишние неработающие… должны наниматься на своих квартирах», т.е. многосемейные рабочие не имели права жить в фабричных казармах. Казарменным смотрителям был отдан строгий приказ бдительно следить за всеми «каморочными» жителями. Об этом красноречиво свидетельствуют «Книги замечаний рабочим, проживающим в казармах». Так, в мае 1886 г. усердный хозяйский смотритель П. Меркулов записал: «Отбельщик Иван Яковлев принял самовольно дочь Аксинью 6 лет, держит с пасхи»; «Шорник Никифор Гаврилов (№ 661). У него в «каморе» 3 человека работают, а 5 неработающие». На последнего незамедлительно последовала резолюция фабричной конторы — «назначить на вольные квартиры» [176] .
На частных квартирах в Орехове-Зуеве условия жизни рабочих были еще хуже, чем в казарменных «каморах». Выселенные из казарм рабочие вынуждены были ютиться по «углам» в доходных домах местных богатеев Масловых, Пуховых, Штанниковых, Булкиных и др. Эти барачного типа дома не имели никаких удобств для жилья. И. В. Бабушкин в своей статье «Фабрично-рабочий квартирный вопрос в Орехове-Зуеве», опубликованной 10 сентября 1901 г. в ленинской «Искре», так описывает «вольные квартиры» морозовских рабочих: «Для отопления 14—15 комнат ставится одна печь… от которой идут трубы (кровельного железа) по всей квартире; такая топка и трубы не могут хорошо обогревать квартиры, и потому квартира суха только летом, зимой же от сырости одежда портится и, намокши, не просыхает целыми неделями, а у живущих болит голова» [177]. Ореховские домовладельцы брали за 5-метровую комнату до 4—5 руб. в месяц. Топливо также было за счет съемщика [178] . Такая плата для большинства рабочих была непосильна.
Весной морозовские рабочие обычно переселялись из своих смрадных и вонючих казарм на так называемые дачи, которые устраивались где-нибудь поблизости от фабрики на грязных пустырях. Они сколачивали для себя конуры из сломанных ящиков, бочек, досок и старого железа. С наступлением холодов, когда рабочие вновь переселялись в казармы, в этих конурах зимой ютилась безработная голытьба, босяки, которые постоянно околачивались около фабрик, зарабатывая себе на кусок хлеба какой-нибудь поденщиной, а то и подаянием или воровством. Никто из работающих на морозовских фабриках не был гарантирован, что в годы кризиса и безработицы их не выбросят на «дно», к босякам.
На морозовских фабриках существовали особые «маличьи артели», огромные казармы, где жили только дети и подростки. Эти здания отличались от обычных казарм наличием железных решеток на окнах и царившем здесь тюремным режимом. От изнурительного труда, постоянного недоедания, недосыпания и невероятной грязи малолетние рабочие часто болели. Больные лежали на нарах рядом со здоровыми. Инфекционные заболевания быстро распространялись по всей казарме. Безнадежно больных увозили на телеге умирать в больницу. Старожилы вспоминали, что не было случая, чтобы больной ребенок возвращался в казарму. Поэтому возницу, отвозившего больных, морозовские рабочие метко прозвали «гробовщиком» [179] .
Следствием невыносимо тяжелых условий жизни морозовских текстильщиков являлись преждевременная истощаемость организма, повышенная заболеваемость и высокая смертность, особенно среди фабричных детей. Так, по статистическим данным фабричной конторы, только за декабрь 1892 г. в казармах умерло 48 детей в основном до 4-летнего возраста [180]. Корреспондент газеты «Неделя», с трудом получив разрешение фабричной администрации осмотреть фабрики и казармы Никольской мануфактуры летом 1886 г., так описал рабочих и их детей: «Все это народ тощий, с всклокоченными волосами, с беспокойным взглядом, с трудом напрягающий силы и внимание на работе… Дети просто жалки, — маленькие, худенькие, с бессильными голосками и задумчивыми играми. Между грудных попадается множество ужасных: худые и определенные черты лица точно у взрослых; страческие морщины от носа к углам губ. Совершенно разумные, большие и впавшие глаза». В фабричной больнице корреспондент видел «много ребят с наследственным сифилисом и много взрослых в белой горячке от пьянства» [181]. Необходимо указать, что, хотя буржуазно-либеральная печать писала о физическом вырождении поколения рабочих на фабриках Морозова, она ни единым словом не обмолвилась о причинах этого трагического положения, о том, что пролетариат и его семьи являлись жертвами чудовищной эксплуатации капиталистов.
График для просвещения:
