Метка: Компьютер

Тут надо отметить, что «виртуальная реальность» в данном случае рассматривается только как некая «компьютерная модель». Компьютер может быть сколь угодно сложным, но всё-таки должен подразумеваться компьютер, поскольку иные — магические для нашего мира — девайсы можно мысленно наделить абсолютно любыми свойствами, а потому проверка действительно станет невозможной.

Однако в случае с компьютером всё-таки можно проделать хитрый фокус.

Надо начать создавать виртуальные реальности, пытаясь сделать их как можно более масштабными и детальными. Причём не просто создавать «в стол», а подселять в них толпы людей, чтобы они постоянно взаимодействовали с этими реальностями, разглядывали их во всех деталях и т. п.

Начав создавать новые виртуальные реальности на мегапродвинутых компьютерах, мы заставляем внешний компьютер тратить всё большую и большую вычислительную мощность: ведь он должен продолжать моделировать окружающий нас мир и вдобавок моделировать те виртуальные реальности, которые моделируют компьютеры в этом мире (ведь если они существуют только в виртуальной реальности, то никак не могут добавить мощностей внешнему компьютеру: всё, что делают они, на самом деле, делает он).

Рано или поздно мы дойдём до предела мощности внешнего компьютера и пронаблюдаем какие-то его глюки.

Или, что более вероятно, мы обнаружим, что почему-то не получается моделировать виртуальные реальности с детализацией выше какого-то уровня. Причём каждая вновь нами созданная либо будет иметь ещё более сильные ограничения на детализацию, либо будет чудесным образом влиять на уже созданные реальности, понижая их уровень детализации.

Из столь прямолинейного варианта всё-таки можно выпутаться извне: пользуясь тем, что каждый человек смотрит только на одну из реальностей — окружающий мир или на одну из созданных внутри него виртуальных реальностей, — в остальных можно локально понижать детализацию: там, где на них никто не смотрит.

Однако контрприёмом против этого будут прыжки между виртуальными реальностями и окружающим миром: день там, день вон там, ещё день вон там. Перестать показывать картинку-то можно, однако надо продолжать моделировать события, а вызванную нехваткой мощности внешнего компьютера «приостановку развития мира» в тот момент, когда ты из него вышел, наверно всё-таки можно как-то отследить.

Если же нам «повезёт» и модель нашего мира вообще окажется очень экономной, то упереться в предел мощности удастся довольно быстро.

Предположим, например, частицы в нашем мире моделируются во внешнем компьютере только тогда, когда на них кто-то пытается смотреть в электронный микроскоп или крутить их на ускорителе, а в остальных случаях моделируется только статистика поведения частиц.

В этом случае мы можем начать моделировать не статистику, а именно что поведение каждой частицы в создаваемых нами виртуальных мирах. И очень быстро выбрать всю мощность внешнего компьютера.

Конечно, чтобы это проделать, нужны очень мощные компьютеры. Гораздо мощнее, чем те, которые у нас есть сейчас. И вот тут возникает ещё один интересный вариант: если мы живём в виртуальном мире, то, возможно, этот мир будет «сопротивляться» созданию слишком мощных компьютеров. Как раз по той причине, что вот их-то работу уже нельзя статистически смоделировать, пока никто не смотрит. И вот они-то внешние мощности могут исчерпать довольно быстро — в частности, если на них моделировать виртуальные миры.

Соответственно, любое из вышеописанных проявлений: как эффекты от исчерпания внешних мощностей, так и превентивное сопротивление созданию того, что могло бы их быстро исчерпать, — будет весомым свидетельством в пользу того, что мы живём в виртуальном мире.

Правда, может статься, что виртуальный мир, где мы проживаем, создан с гораздо более высокого технологического уровня, чем тут у нас сейчас моделируется, и тогда развития компьютерных технологий, достаточных для исчерпания внешних мощностей, мы достигнем очень нескоро.

Но потенциальная возможность фальсификации утверждения о невиртуальности нашего мира в этом случае всё-таки есть.

Однако в другом случае — если мощности внешнего компьютера хватает на моделирование каждой частицы вселенной в каждый момент времени, — такой фокус уже не сработает. Ведь даже если мы соберём из некоторого количества этих частиц компьютеры, то с точки зрения внешнего компьютера ничего не поменяется: без разницы ведь, эта частица просто сама по себе где-то летает, или же заключена в какой-то детали компьютера, при помощи которого что-то там моделируется. Требуемые для этого вычислительные мощности идентичны. Поэтому хакнуть такую систему описанным здесь способом уже нельзя.

Наконец, есть ещё один циничный способ сокрытия виртуальности. Можно попросту скрывать от жителя виртуального мира всё то, на основе чего он мог бы вычислить своё пребывание в виртуальном мире. То есть даже какие-то там чудеса всё ещё можно показывать, но вот реально палевные штуки — вроде предела компьютерных мощностей внутри виртуального мира — просто пропускать мимо глаз наблюдателя.

Особенно это вероятно, если мы представляем собой не игроков из внешнего мира, играющего в наш, а модели персонажей в этом виртуальном мире.

Однако и с игроками такое тоже возможно. Ведь они (то есть мы, но в своей ипостаси внешнего мира) — ради повышения игрового интереса — вполне возможно, сознательно согласились на временное отключение фрагментов восприятия.

Иными словами, невиртуальность мира оказывается фальсифицируемой только при некоторых условиях, а выполняются ли они, в принципе нельзя сказать, пока на это не наткнёшься.

Но всё-таки условия, в которых гипотеза о виртуальности мира проверяема (а о невиртуальности, соответственно, фальсифицируема), как выясняется, есть. Тем самым её можно считать, я не знаю, «полунаучной», что ли.

Недавно на конференции SIGGRAPH в Ванкувере, Канада, был представлен робот, симулирующий выражения лиц людей, соответствующие определённым эмоциям (Simulative Emotional Expression Robot, SEER). Робот был создан японским художником Такаюки Тодо (яп. 藤堂高行, англ. Takayuki Todo). Установка включает в себя голову и шею, и у неё есть два режима — поддерживать зрительный контакт и подражать выражению лица собеседника, стоящего ближе всего к роботу. Может показаться, что это тривиальная задача, так как у человека на такие действия не уходит особых усилий. Но, чтобы научить технику человеческой мимике и зрительному контакту, требуются сложные математические вычисления. На вход установке поступают данные с камеры, встроенной в робота, а на выходе мы имеем движения глаз, бровей и век, и положение головы. Иногда робот сбивается, но в целом его работу можно оценить как хорошо повторяющую естественные выражения лиц людей. Если бы голосовой помощник Siri обладала такими умениями, мы бы точно гораздо внимательнее её слушали.

Из-за того, что у робота овал и пропорции лица — детские, он вызывает скорее приязнь, чем страх. Техника овладевает человеческими качествами, но это при взгляде на SEER не вызывает тревоги.

Ранее также разрабатывались роботы, призванные вызывать положительные эмоции. Например, робот Pepper, который распознаёт эмоции собеседника и подстраивает под них своё поведение.

Подготовка материала — Александра «Renoire» Алексеева

Надо признать, что распространению мнения о вреде компьютера, интернета и игр немало поспособствовали и некоторые ученые. В 1995 году предприимчивая американская психологиня Кимберли С. Янг придумала интернет-зависимость, куда по ее мнению, помимо интернет-серфинга, онлайн общения и виртуального секса, вошло также и увлечение компьютерными онлайн играми. Тогда же доктор Янг изобрела и диагностический инструмент определения интернет-зависимости, тест-опросник, основным критерием которого является время, проведенное в сети. Что особенно интересно, свой научный труд доктор Янг вывела, откуда бы вы думали? Из сатирического опуса американского коллеги-психиатра Айвена Голдберга, который предложил симптомы патологического использования интернета по аналогии с химическими зависимостями (алкоголизм и наркомания). Собственно, и термин “интернет-зависимость” тоже придумал он, в той же шутке.

С тех пор множество ученых ломают головы и копья о феномен интернет-зависимости. Уже в 1999 году стали возникать альтернативные точки зрения, и другие ученые сначала стали сомневаться в необходимости “медикализации” проблемы интернет-зависимости, а потом и в существовании интернет-зависимости как таковой. Но Кимберли С. Янг все же открыла свой центр по исцелению геймеров, который существует и сегодня. А Американская психиатрическая ассоциация (APA) пошла еще дальше и в 2013 году внесла интернет-игровое расстройство (Internet Gaming Disorder, далее IGD) в DSM-5. Вопрос о внесении интернет-зависимости в МКБ долгое время был открыт, но буквально на днях ВОЗ таки внесла в 11-ю версию список расстройств, связанных с использованием гаджетов и интернета. Среди них и уже упомянутое IGD, и, например, Internet Communication Disorder – расстройство, описывающее злоупотребление мессенджерами и другими способами интернет-общения, и даже селфимания.

 

Естественно, что вследствие “клинического открытия” Янг появилась масса исследований, изучающих интернет и увлеченность им с абсолютно разных сторон. Поэтому на сегодняшний день нам известно довольно много для того, чтобы можно было так открыто иронизировать над карьерой знаменитой клинической психологини. Однако, мифы и легенды вокруг вреда от использования интернета и компьютерных игр развеиваются гораздо медленнее, чем когда-то создавались. Поэтому давайте пойдем по порядку. Итак, кто же все эти люди, которых по мнению ВОЗ теперь надо лечить? С момента начала исследований и по сегодняшний день социальный портрет “патологических” пользователей изменился не сильно. Основная масса интернетоголиков и геймеров – это молодые люди в возрасте 18-25 лет. В 1990-х годах такую статистику можно было объяснить только что появившимся интернетом. Но спустя 20 лет картина все та же: больше половины – молодежь до 25, треть – 25-35, остальные – старше 35. Куда же делись интернет-зависимые 1995 года, которые сейчас как раз должны попадать в категорию 35+, спросите вы? Хм… Мне тоже интересно! Возможно, вылечились. Или умерли от передоза… Шутка.

Сегодня мы смело можем говорить о том, что так называемое патологическое использование интернета – явление временное. В отличие от алкоголизма или наркомании, которые со временем только прогрессируют, увлечение интернет-деятельностью однажды иссякает. Эту идею впервые предложил Дж.Грохол в рамках критики идей К.С. Янг в 1999 году. По его мнению, вслед за восторгом от широких возможностей интернета следует спад активности, вызванный разочарованием в сети, а затем человек находит определенный баланс в использовании электронных ресурсов. При этом стадия восхищения может выглядеть как зависимость. С этой точки зрения увлечение компьютерными играми может быть обычным хобби. Никому ведь не приходит в голову причислять к больным коллекционеров или аквариумистов, например, хотя и те, и другие погружаются в свои увлечения с головой, проводя в них массу времени, и часто тратят немалые деньги из семейного бюджета на любимое занятие.

Был и в моей жизни период, когда я на протяжении нескольких лет серьезно увлекалась MMORPG. Естественно, я, как и многие, задавалась вопросом: почему люди играют? Что заставляет нас проводить часы напролет, дни, месяцы, годы в виртуальных мирах? Поэтому моим первым исследованием стало исследование потребностей и мотивации игроков одного из MMORPG-проектов. Из предыдущих исследований я знала, что ведущей мотивацией пользователей интернета является мотивация общения и отдыха (на третьем месте была работа, потому что с распространением всемирной паутины появилась и масса оплачиваемой интернет-деятельности). И с большим удивлением читала работы Янг и ее последователей, потому что, следуя нозологической логике, серьезное увлечение компьютерными играми должно было вести к постепенной, но неизбежно полной деградации личности игрока. Однако, за 5 лет я не встретила на виртуальных просторах никого, похожего на опустившегося алкоголика или наркомана, расставшегося с семьей, жильем и человеческим обликом ради игры.

Но еще большее удивление я испытала, когда увидела результаты своего исследования. Ведущей мотивацией игроков в нем оказалась потребность в самореализации (я-то предполагала, что это все то же общение). В крайнем, еще не опубликованном исследовании, я решила не мудрствовать лукаво и задавала респондентам прямой вопрос: как вам кажется, почему люди играют в компьютерные онлайн игры? Среди респондентов были не только игроки, но и те, кто никогда серьезно не увлекался играми или вообще не пробовал в них играть (контрольная группа). Ответы обеих групп респондентов оказалось возможно разделить на 4 условные категории, похожие по форме, но различные по содержанию. Так, 34% респондентов в группе игроков считают, что игра позволяет им компенсировать невозможность реализации стремлений и амбиций в реальной жизни. К этому типу ответов также относятся преодоление скуки, поиск новых ощущений и эмоциональных переживаний и стремление к достижению целей, которые невозможно реализовать в реальности. Ответы игроков в этой категории носят позитивную окраску и отражают творческую поисковую активность увлекающихся играми в стремлении к самореализации.

Эта же категория в ответах контрольной группы занимает значительно большую долю. 45% респондентов считают, что люди серьезно увлекаются играми, потому что им лень пытаться найти себе достойное занятие в реальной жизни. В этой категории ответов чаще встречается представление, что в играх будто бы проще реализоваться как личность. В целом, ответы контрольной группы здесь более жесткие и носят обвинительный характер по отношению к абстрактным игрокам. Только 18% игроков отмечают, что игра – это способ избегания реальности и связанных с ней проблем. В контрольной группе таких ответов почти четверть – 24%, и они также имеют негативные коннотации: по мнению респондентов контрольной группы, играющие люди сами виноваты в том, что выбирают именно такой путь при возникновении проблем в реальности. То есть они как будто бы просто не хотят ни решать свои проблемы, ни учиться с ними справляться другими способами.

Наоборот, 24% игроков и 17% респондентов контрольной группы считают, что компьютерные онлайн-игры – это просто один из видов хобби, прекрасный способ развлечения и проведения свободного времени. В обеих группах здесь также отметили, что игры могут быть и постоянным источником дохода, т.е. работой. Например, киберспорт, разработка игр, администрирование и модерация связанных с играми интернет-ресурсов – форумов, чатов, групп в социальных сетях и т.д. Похожее соотношение получила категория ответов “социальные факторы” – 24% игроков и 14% ответов контрольной группы. Игроки отмечают высокую значимость возможности общения, взаимодействия, знакомств с новыми людьми, выстраивания теплых отношений в виртуальном пространстве компьютерных игр. В контрольной группе ответы, подходящие под эту категорию, можно сказать, традиционно для данного исследования, носят негативную, обвинительную окраску: играющие не умеют и не хотят строить отношения в реальности, поэтому ищут в играх суррогат межличностного взаимодействия.

При этом 65% респондентов в контрольной группе отметили, что имеют среди близких людей играющих. Для меня довольно очевидно здесь, что такие различия в оценке увлечения компьютерными онлайн играми могут возникать только из одного: неоправданные ожидания, возложенные одними людьми на других. Условные родители мечтали, чтобы их условное чадо поступило на условный юридический и стало успешным условным адвокатом, а оно почему-то не хочет. Конечно, это игры во всем виноваты, потому что ребенок непременно должен хотеть реализовывать фантазии родителей, вместо того, чтобы иметь собственные желания и интересы. Да нахрен ему ваш юридический не уперся. И ни интернет, ни игры в этом не виноваты, не обольщайтесь. Вот и эти неизвестные голоса из ролика, упомянутого в самом начале, мечтают, что молодежь должна пойти и совершить революцию, но тут другое мировое зло – компьютерные игры – не дает им этого сделать.

Конечно, в своих научных изысканиях я не могла обойти стороной и тему современной социально-экономической ситуации. Поэтому первой гипотезой, которая пришла мне в голову после выявления потребности в самореализации, оказалась идея отчуждения. Ведь если люди стремятся в виртуальные миры за этой потребностью высшего уровня, значит, реальность не способна ее удовлетворить. Логично. Но не совсем. Общий уровень отчуждения* у игроков действительно выше, чем в контрольной группе, но в целом не превышает 43% (против 34% в контрольной группе). Статистически значимых различий по этому критерию обнаружено не было (это значит, что уровень переживания отчуждения и у игроков, и у контрольной группы примерно одинаковый). При этом игроки более склонны к поиску новых путей преодоления отчуждения и в целом более активны и готовы к творческому поиску и рисковому поведению (критерий “авантюризм”), а контрольная группа на отчуждение реагирует бессилием…

Помимо этого, существует точка зрения, что компьютерные игры – это как бы и не игры совсем. Современные философы считают онлайн игры интерактивной формой искусства, в которой игроки выступают не пассивными зрителями, а активными соучастниками. С.А. Белозеров также предлагает идею о том, что это вообще не игровая, а полноценная производительная деятельность. По сути ведь игроки на протяжении всего процесса фармят, достигают, качают, получают ачивки и т.д., то есть обзаводятся виртуальным хозяйством, которое в процессе игры развивают и поддерживают. Причем хозяйство это может быть как индивидуальным, так и коллективным. И здесь не имеет особенного значения, что это за игра по жанру: ролевая, симулятор, стратегия или стрелялка. Главное здесь -– наличие социума, который может поддержать в групповых приключениях, сообществах, а также оценить по достоинству качества, способности и достижения человека. Ведь в виртуальном мире любой игры люди познают друг друга именно через эту совместную деятельность, здесь часто не знают о реальном статусе, возрасте, социальной ситуации и личных качествах каждого человека по ту сторону монитора. То есть люди воспринимают друг друг tabula rasa – с чистого листа и по делам его. А будучи свободным от социальных ярлыков и условностей каждый из нас может попробовать стать кем-то другим, или проявить те свои качества и способности, о которых мог и не подозревать в реальной жизни. Кстати, именно Белозеров предлагает использовать MMORP-игры для социализации людей с ограниченными возможностями здоровья.

Аккаунт пользователя на платформе Steam

Навыки организации, взаимопомощи, слаженных групповых действий, лидерские качества, ощущение собственной ценности, значимости, способность ставить и достигать цели – в компьютерных онлайн играх сосредоточено невероятное количество ресурсов, которые важно уметь извлекать и интегрировать в реальную жизнь. Но это невозможно до тех пор, пока общество считает игры чем-то вредным и опасным. Представьте, человек почти впервые в жизни получил возможность самостоятельно выбирать что ему делать и как, ставить цели, достигать результатов, познакомился с людьми, которые ценят его, ждут и считают важным членом своего сообщества! А у него над ухом стоят родственники и другие апологеты “нормальной” жизни и зудят: это все херня – твои игры, займись чем-нить полезным, кому нужны твои виртуальные достижения и т.д. и т.п. Какая уж тут интеграция позитивного опыта, если всё взяли и обесценили с высоты своих “правильных” жизненных ориентиров…

И, конечно, есть позитивные истории, когда люди, однажды оказавшись в игре, находят там реальных друзей, создают реальные семьи, делают совместные реальные проекты, выбирают в качестве своей реальной профессии IT-индустрию, становятся профессиональными киберспортсменами и многое-многое другое. А современные психологи считают компьютерные онлайн игры в среде подростков неотъемлемой частью социализации ребенка в этом возрасте. Ведь ведущей деятельностью переходного возраста являются взаимоотношения со сверстниками, авторитет и отношения с родителями отходят на задний план. Да, старшеклассники начинают хуже учиться и “забивать” на успеваемость. Но это было и тогда, когда интернета не было. Только вместо компьютерных игр люди выбирали улицу и подростковые тусовки различного качества. Тусовки в реальности и сейчас никуда не делись, секс, алкоголь и прочие прелести “взрослой жизни” не утратили своей актуальности. Однако, взаимодействие не только с реальными знакомыми, но и с другими людьми (онлайн-взаимодействие позволяет знакомиться и общаться людям из разных уголков планеты) в любом случае позволяет значительно расширить кругозор каждого человека и получить отличный по своим характеристикам опыт, узнать, что в мире бывает и как-то по-другому.

В общем, что касается развития, то опыт компьютерных онлайн игр не будет лишним для многих. Однако, я лично очень против компьютерных развивашек для маленьких детей. В силу физиологических и психологических особенностей развития маленького человека ни одна компьютерная игра не обладает полноценными развивающими характеристиками для детей от рождения и до 7-10 лет. В основном игры для детей рассчитаны только на интеллектуальное развитие, что чревато серьезными перекосами в физиологии и психике. В силу возраста малышам не доступны ни взаимодействие с другими детьми в рамках компьютерной игры, ни выбор игрового пути, ни многое другое. Да и нейрофизиологическое состояние нервной системы не позволяет получать в виртуальном мире тот опыт, который доступен подростку или взрослому. Поэтому до подросткового возраста – однозначное дозирование компьютерных развлечений. В таком возрасте это именно развлечения, не стоит обольщаться насчет пользы и верить рекламе.

Позитивное влияние игр также можно отметить и в сфере агрессивного поведения. Существует масса исследований, которые показывают, что агрессивность людей, которые играют в игры с присутствием агрессивного компонента, на самом деле снижается, а не повышается, как любят считать обыватели. Связано это с тем, что игры позволяют выпустить накопившуюся эмоциональную энергию, в то время как не играющим выплескивать ее по сути некуда. Кроме того, агрессия с точки зрения психологии – это не только драчки и матюки. Агрессия – это энергия жизни, которую еще Фрейд назвал энергией либидо. В нашей жизни в любом случае присутствует агрессия, потому что без нее мы не смогли бы ни пищу прожевать, ни с кровати встать. При этом многие проявления агрессии в социуме являются табуированными. Но энергию эту организму в любом случае нужно куда-то девать, так уж мы устроены. Запрет на выражение агрессии во многих случаях приводит к неспособности действовать в самом широком смысле этого слова и к депрессивным состояниям впоследствии. Да, депрессия – это антоним агрессии и результат её подавления.

Помните, чуть выше я писала, что игроки и не играющие по-разному реагируют на переживание отчуждения? Вот именно с возможностью реализовывать энергию агрессии в игре и связаны эти различия. Игры позволяют не блокировать и не подавлять этот ресурс, а реализовывать его в действие. В конечном итоге мы можем предполагать, что со временем люди, увлекающиеся онлайн играми, научаются активным способам действия в ситуации преодоления различных проблем против бессилия не играющих. Одно из исследований, кстати, показывает, что игроки действительно более склонны к стратегии разрешения сложных ситуаций**.

Что же касается патологизации интернет-деятельности, то это непростая тема, которая, по моему мнению, отражает конъюнктурные интересы инвесторов научных исследований и состояние современной мировой науки в целом, когда ученые вынуждены делать заказные исследования на гранты. Дело в том, что многие зарубежные исследования про IGD и другие связанные расстройства прямо указывают на то, что испытуемые также страдают букетом других психических расстройств, а в качестве контрольной группы всегда используются психически здоровые участники, которые и в семейном окружении не имеют родственников с психиатрическими диагнозами. Мне как исследователю и ученому не совсем понятно, для чего изобретать и ставить дополнительный диагноз людям, которые уже страдают неврозами, психозами, клинической депрессией и шизофренией. А патологическое использование интернета до сих пор определяют по тесту Янг, где, напомню, ключевым критерием является время. Довольно очевидно, с учетом всех выше описанных профитов, что кому-то очень нужно причислить многомиллионную армию интернет-юзеров и геймеров к больным, при том, что распространенность клинических диагнозов, связанных со злоупотреблением интернетом, всего лишь около 3%. Правда, не очень понятно, для чего и зачем? Пока не ясны и социальные последствия решения ВОЗ, однако, московские власти уже принялись бесплатно обследовать жителей столицы на предмет интернет-расстройств, например.

 

Конечно, компьютерные онлайн игры сегодня – это в первую очередь коммерческий продукт. В связи с этим некоторое время назад было довольно популярно обвинять разработчиков в том, что они некими хитрыми способами специально подсаживают людей на игры. Ну, чтобы побольше заработать. Однако, никаких хитрых способов для подсадки на игру просто не существует. Да, современные разработчики используют различные модели монетизации проектов для получения прибыли. Те же самые модели используют маркетологи в любой другой сфере, начиная от рекламы и заканчивая мерчендайзингом в супермаркетах. Эти модели могут быть жесткими или мягкими, в зависимости от компании-разработчика. Американцы, в частности Blizzard, используют мягкие приемы монетизации, позволяющие и игрокам получать удовольствие, и разработчикам – доход (и, кстати, белорусские WoT тоже). Азиатские же и российские компании предпочитают монетизацию в стиле “hard”. Странное совпадение, не правда ли?) В играх с жесткой монетизацией, вопреки легендам журналистов, люди надолго не задерживаются, потому что довольно быстро понимают, что играть без денег тут не получится. Такие проекты, как правило, долго не живут и быстро забываются. Ну, а о популярности танчиков и варкрафта вы и сами всё знаете.

Значит ли это, что компьютерные игры все, как одна, пропагандируют и поддерживают капитализм? Думаю, что ответить на этот вопрос без диалектики невозможно. Компьютерные онлайн игры – это все-таки в первую очередь развлекательные проекты с некоторой долей искусства. В современном мире виртуальная реальность является весьма востребованной, но как я уже писала выше, это не просто способ избегания реальности. Это еще и способ получить и реализовать новые возможности, найти дорогу к себе тем, кому это нужно в настоящий момент. В некотором смысле виртуальные миры обладают психотерапевтическим эффектом. И кто знает, может быть, именно они и призваны исцелить современное общество от отчуждения, одиночества, равнодушия, злобы, бессилия и покорности обстоятельствам.

Думаю, что люди, способные к творческим активным действиям, пусть пока только в игре, рано или поздно способны присвоить этот опыт и применительно к реальности. Не всегда это удается сделать быстро и самостоятельно. Тем не менее это возможно. Любые игры учат обращаться с нашей реальностью иными способами. Как, впрочем, и интернет. Главное – не терять головы и сохранять спокойствие. А если именно вас упрекают в болезненной зависимости от интернета и/или игр, обратитесь к психологу. Или порекомендуйте обратиться к специалисту тем, кто считает, что вы больны. Потому что это как минимум газлайтинг — форма психологического насилия, главная задача которого — заставить человека сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности, психологические манипуляции, призванные выставить человека дефективным, ненормальным. Помните, диагноз может поставить только компетентный специалист.

Сейчас, конечно, уже основной носитель стереотипов не первое поколение программистов, поэтому не «регистры и прерывания», а «вложенные циклы и условное ветвление в три экрана длиной» считаются вещью, от которой решительно невозможно избавиться.

Но фишка в том, что таки можно. И люди таки избавляются. И программирование становится всё ближе к «формальному языку для человеческих рассуждений» и всё дальше от минимализма и неинтуитивности Машины Тьюринга.

Сейчас у меня для иллюстрации того, как это сейчас работает, появился отличный пример — задача о выдумывании несуществующих слов.

Словогенерация — штука не только занимательная, но и практически полезная. Нужно вам, например, создать фэнтезийный мир для компьютерной игры или художественного произведения, а в нём, в этом мире, сотня персонажей и тысяча городов на карте — весьма проблематично придумать такое количество несуществующих слов. Фантазия, скорее всего, сдастся уже на втором десятке.

И вот оттуда возникает идея поручить придумывание слов компьютеру. Ну а сами сценаристы потом из списка выберут наиболее прикольные.

Любой, кто пытался думать на тему того, как случайным образом сгенерировать слово, довольно быстро понимал, что для этого совершенно не подходит случайный выбор буквы для каждой позиции. Слова в этом случае получаются не просто некрасивыми, но и совершенно нечитаемыми. Конечно, вероятность генерации прикольного слова не нулевая, но довольно низкая, а потому придётся перерывать горы шлака, чтобы такое слово отыскать среди десятков тысяч «фдвлафлдывайу» и «ыйзукъчамвафкнйук».

Потом иногда (но не обязательно) приходит в голову, что можно генерировать буквы не совсем случайно, а согласно частоте их использования: «т» встречается в словах чаще, чем «ш», и так далее. Однако положения это не спасает. Слова всё равно оказываются нечитаемыми, хотя теперь распределение букв по частоте использования в них примерно соответствует их распределению в каком-нибудь естественном языке.

В общем, единственный вариант — учитывать то, что не любая буква может идти после любой буквы. Вот «и» после «т» встречается, а после «ы» — нет.

Этот вариант уже неплох, однако перечислять вручную все возможные пары довольно долго. Кроме того, не всегда сходу понятно, бывают ли такие пары.

Вдобавок, внезапно, всё равно генерируется множество нечитаемых слов. Да, каждая пара букв реалистична, но вот сочетание из трёх и более букв при этом может оказаться нереалистичным. Например, встречаются сочетания «тр» («трамвай»), «рн» («корни») и «нт» («грунт»). Если алгоритм пользуется исключительно разрешёнными парами букв, то сочетание «трнтрнтр» для него вполне допустимо. А для нашего фэнтезийного мира — обычно нет.

То есть желательно использовать более длинные цепочки. Однако количество возможных вариантов растёт как степенная функция от количества букв в них. Если возможных пар в русском языке 33*33 = 1089 (что, впрочем, не вполне так, поскольку в названиях городов ещё могут быть, как минимум, апостроф, дефис и пробел), то троек уже 33*33*33 = 35 937. Задолбаешься перебирать.

А четвёрок — 1 185 921. Тут ручное их перечисление уже за гранью реальности.

Выход из положения нам подсказывает ещё одна наличествующая проблема: если просто перечислить допустимые пары, то названия будут слишком «беззубые». Поскольку топонимы связаны с языками местного населения, у них есть определённый «стиль». Названия английских городов звучат немного не так, как, например, голландских или японских. Даже при переносе национальных названий на другой язык, некий национальный колорит в них всё равно сохраняется: в том языке для топонимов возможны не все сочетания, которые в принципе возможны в этом языке.

Отсюда напрашивается решение: надо взять список городов некоторой страны или региона и извлечь из них допустимые сочетания. А потом именно ими пользоваться для генерации названий — тогда эти названия будут в основном читабельными и нести в себе некий «колорит» этого региона.

Когда-то, лет десять назад, я реализовывал этот алгоритм. И хотя я не был большим любителем всяких низкоуровневых штук, «циклов» (правда, в виде итераторов, а не просто счётчиков) в том коде было навалом. Ну и в целом реализация получилась довольно длинной и тяжёлой для понимания.

Прошло время, и мне снова захотелось реализовать этот алгоритм. В том числе потому, что, например, в Mathematica есть возможность запрашивать названия городов по регионам, что изрядно упрощает составление списков.

Однако времена изменились. Там, где раньше мои мысли сразу же рвались в гущи итераторов и чащи условий, сейчас в первую очередь думалось о трансформациях множеств.

Реально, смысл современных подходов именно в этом: примерно так же, как я описывал алгоритм на естественном языке, он должен описываться и на языке программирования. У нас есть некие множества, и мы их неким способом трансформируем.

Предположим, у нас уже есть «словарь» — множество имён собственных. Для простоты рассуждений, их пока что будет всего два.

words = {"Lond", "Lund"};

Для начала нам надо реализовать превращение слова в цепочки букв. Формат их описания будет максимально простой. Что-то типа

Lo → n
Lon → d

То есть сначала идёт некое сочетание уже существующих букв, а потом — через стрелку — какая буква может идти после этого сочетания.

Если нам дано слово и номер буквы, для которой мы строим цепочку, то способ построения этой цепочки практически очевиден. Мы берём первые n−1 букву, добавляем стрелку, а после неё добавляем n-ую букву.

makeChain[word_, n_] := StringTake[word, n − 1]  →  StringTake[word, {n}]

Работает оно примерно так.

Чтобы получить все цепочки из слова, надо применить эту функцию для букв от второй до последней.

Возможно, кто-то на этом месте уже задумался о цикле. Однако цикл нам нафиг не нужен: нам ведь надо сконструировать список правил, а не повторить что-то там сколько-то там раз.

makeChains[s_] := Table[makeChain[s, n], {n, 2, StringLength@s}]

Да, тут есть что-то, напоминающее цикл: «n меняется от 2 до длины строки». Но я не думаю о данной подзадаче в такой терминологии. Я не думаю: «нам надо инициализировать переменную числом 2, а потом увеличивать это число на один, пока оно не станет равным длине строки». Нет, я думаю «нам надо создать список результатов функции makeChains для одной и той же строки, но для разных порядковых номеров буквы».

Просто потому, что так думать ощутимо проще. Фактически, я рассматриваю слово, как список букв, из которого хочу получить список их возможных цепочек.

Теперь надо проделать аналогичное для каждого слова из словаря и соединить результаты.

Тут я снова воспринимаю ситуацию не как потенциальную возможность для написания цикла, а как трансформацию множеств: при помощи makeChains мы можем преобразовать множество слов во множество цепочек букв, соответствующих этим словам.

makeAllChains[dict_] := makeChains /@ dict

После этого для получившегося множества нужные некоторые другие трансформации.

Во-первых, нам нужен обычный список, а не набор вложенных.

makeAllChains[dict_] := makeChains /@ dict // Flatten

Во-вторых, из него, видимо, надо удалить повторяющиеся элементы. В данном примере их нет, но в общем случае они там могут появиться.

makeAllChains[dict_] := makeChains /@ dict // Flatten // DeleteDuplicates

Трансформации множеств буквально нанизываются одна на другую. Конечно, так можно было бы сделать и с циклами, но сам стиль такого мышления, скорее всего, склонил бы программиста к заполнению тела этого цикла кучей дополнительных проверок, суровых хаков и т. д. При мышлении же множествами алгоритм сразу же видится как цепочка независимых друг от друга преобразований.

Так проще думать о смысле происходящего, поскольку вопросы технической реализации почти что от этого не отвлекают.

В частности, на данном этапе я замечаю, что для генерации слов нам пригодятся символы начала и конца слова — с их помощью будет легко найти первые буквы для слов и буквы, на которых слова могут закончиться.

Это — ещё одна трансформация: ко всем словам надо дописать символы начала и окончания (для этого я буду использовать один и тот же символ — подчёркивание).

stopSign = "_";
signs[dict_] := stopSign ~~ # ~~ stopSign & /@ dict

Эту трансформацию следует добавить к самому началу процесса: преобразовать таким образом весь поступивший на вход словарь.

makeAllChains[dict_] := makeChains /@ signs@dict // Flatten // DeleteDuplicates

Собственно, половина пути до составления правил генерации уже пройдена. И самое время задуматься о том, как она будет работать.

Видимо, мы начнём с подчёркивания, как начала слова, найдём те символы, которые могут идти после него, и добавим случайно выбранный из их числа. Потом возьмём строку из двух символов и снова найдём в списке все буквы, которые могли бы идти после них, и так далее, пока на каком-то этапе мы не выберем подчёркивание, означающее, что генерация слова завершилась.

То есть нам было бы удобнее, если бы список правил сразу бы содержал списки вариантов следующей буквы. Сейчас, например, у нас есть два варианта того, что может идти после «_L»:

Но было бы удобнее, если бы оно хранилось в другой форме:

_L → {o, u}

Иными словами, нам нужна ещё одна трансформация: группировка правил по «ключу» — левой от стрелки части.

makeRules[dict_] := GroupBy[makeAllChains@dict, First@# &]

Вторым параметром GroupBy тут передана функция извлечения первой части выражения со стрелкой, созданная прямо на месте — без имени функции и имени параметра.

Но пока что получается не совсем то, что хотелось бы.

Здесь действительно произошла группировка, но нам не нужно повторение «ключей» и стрелок в списках букв, возможных после данного сочетания. Благо, при группировке можно указать тот фрагмент, который следует оставить. Нам, в частности, нужна только вторая часть выражения — та, что справа от стрелки.

makeRules[dict_] := GroupBy[makeAllChains@dict, First@# &, Extract@{All, 2}]

На данный момент, вся программа занимает пять строк. И ещё одна строка понадобилась, чтобы как-то назвать символ подчёркивания.

При этом она делает уже практически всё, что нужно: берёт словарь и генерирует из него список цепочек с альтернативами.

Точнее, не список, а «ассоциацию» (её нам вернула функция GroupBy).

В других языках программирования «ассоциации» часто называют «картами» или «словарями». Основной смысл этой структуры в том, что по «ключу» — тому, что слева от стрелки, можно быстро получить соответствующее ему «значение» — то, что справа от стрелки.

Делается это примерно таким образом:

Именно этим мы воспользуемся при генерации слов: просто будем запрашивать у ассоциации список дальнейших возможных букв по строке, уже сгенерированной в данный момент времени, которая будет «ключом». И выбирать из списка букву наугад.

nextLetter[rules_, wordPart_] := RandomChoice@rules[[wordPart]]

Заметьте, сколь удобно рассуждать таким образом. Я просто формально записываю на языке программирования ровно то, что сказал на естественном языке: «Попросим у набора правил список букв, соответствующий уже сгенерированной части. А потом выберем из этого списка букву наугад». Я ведь в рассуждениях ничего не говорю про «циклы», «счётчики», if-then и так далее. Нет их и в написанной мной программе.

Да, что-то такое сокрыто где-то внутри используемых мной методов, но в этом-то вся суть: современный язык программирования с самого начала содержит набор универсальных операций, при помощи которых легко рассуждать практически о любой задаче. И эти рассуждения ближе к естественному человеческому языку, нежели к низкоуровневым компьютерным «регистрам» и «прерываниям». И даже чем к циклам со счётчиком или получению значений списка по их порядковому номеру.

Если бы этих универсальных операций, подобных «человеческому» языку рассуждений, изначально не было в языке или в его стандартной библиотеке, их бы стоило реализовать в общем виде и только потом уже переходить к решению конкретных задач.

Так вот, теперь у нас есть генерация буквы и остаётся описать генерацию слова целиком.

Как уже говорилось, она весьма проста: мы берём уже сгенерированную часть, запрашиваем по ней следующую букву, добавляем её к сгенерированной части и повторяем процесс.

proceed[rules_, wordPart_, letter_] := With[
{r = wordPart ~~ letter},
proceed[rules, r, nextLetter[rules, r]]
]

Окончиться процесс должен на генерации подчёркивания — конца слова. Тут, казалось бы, нужно условие, но мы обойдёмся без него — просто объявим частный случай proceed: уже не для произвольной буквы, а для подчёркивания, названного нами stopSign.

Он, соответственно, должен просто отбросить первый символ — подчёркивание — от того, что уже сгенерировано, и вернуть результат.

proceed[rules_, wordPart_, stopSign] :=
StringTake[wordPart, -(StringLength@wordPart — 1)]

Чтобы запустить процесс, нам надо вызвать proceed со знаком подчёркивания в качестве затравки.

rules = makeRules[words];
proceed[rules, stopSign, ""]

Удивительно, но процесс описания алгоритма практически на этом и заканчивается. Разве что, запуск процесса ещё можно было бы оформить в отдельную функцию.

Вот вся содержательная часть программы.

stopSign = "_";
signs[dict_] := stopSign ~~ # ~~ stopSign & /@ dict

makeChain[word_, n_] := StringTake[word, n − 1] -> StringTake[word, {n}]
makeChains[s_] := Table[makeChain[s, n], {n, 2, StringLength@s}]

makeAllChains[dict_] := makeChains /@ signs@dict // Flatten // DeleteDuplicates

makeRules[dict_] := GroupBy[makeAllChains@dict, First@# &, Extract@{All, 2}]

nextLetter[rules_, wordPart_] := RandomChoice@rules[[wordPart]]

proceed[rules_, wordPart_, letter_] := With[
{r = wordPart ~~ letter},
proceed[rules, r, nextLetter[rules, r]]
]
proceed[rules_, wordPart_, stopSign] :=
StringTake[wordPart, -(StringLength@wordPart — 1)]

Правда, в ней пока что не учтён один нюанс: на данный момент она может генерировать слова только из словаря. Ведь все построенные нами сочетания начинаются от самого старта одного из слов словаря, а потому иные слова, кроме тех, по которым построены правила, не могут быть сгенерированы.

Для генерации случайных слов нам надо брать из буквосочетаний в правилах только некоторое количество последних букв. И при генерации слова, соответственно, брать из уже сгенерированной части слова то же количество букв. И уже по вот этому урезанному фрагменту извлекать список возможных следующих букв.

Удобно будет завести для этого соответствующую функцию, в которой учесть, что часть слова на данный момент может быть меньше интересующего нас количества букв, и в этом случае надо просто взять все имеющиеся.

cut[len_][wordPart_] := StringTake[wordPart, -Min[len, StringLength@wordPart]]

В принципе, можно было бы обойтись и одним набором параметров, однако с двумя набора проще вызывать эту функцию для трансформации списков.

Вот как будет выглядеть код, после внедрения в него урезания.

stopSign = "_";
signs[dict_] := stopSign ~~ # ~~ stopSign & /@ dict

cut[len_][wordPart_] :=  StringTake[wordPart, -Min[len, StringLength@wordPart]]

makeChain[word_, n_] := StringTake[word, n − 1] -> StringTake[word, {n}]
makeChains[s_] := Table[makeChain[s, n], {n, 2, StringLength@s}]

makeAllChains[dict_] := makeChains /@ signs@dict // Flatten // DeleteDuplicates

makeRules[len_][dict_] := GroupBy[makeAllChains@dict, cut[len]@First@# &, Extract@{All, 2}]

nextLetter[len_][rules_, wordPart_] := RandomChoice@rules[[cut[len]@wordPart]]

proceed[len_][rules_, wordPart_, letter_] := With[
{r = wordPart ~~ letter},
proceed[len][rules, r, nextLetter[len][rules, r]]
]

proceed[len_][rules_, wordPart_, stopSign] :=
StringTake[wordPart, -(StringLength@wordPart — 1)]

Тут, конечно, явно слишком много лишних повторений нового параметра, от них можно было бы избавиться, определив все эти функции внутри другой функции, но, в принципе, можно оставить, как есть.

Ну и полезно было бы иметь ещё одну вещь: функцию, которая обрабатывает словарь и по нему строит сразу много слов.

Реализация этой функции практически не отличается от тех строк, которые были выше использованы для запуска процесса генерации одного слова. Просто надо повторить этот процесс требуемое количество раз и класть результаты каждой генерации в список.

gen[len_][dict_, size_] := With[{rules = makeRules[len][dict]},Table[proceed[len][rules, stopSign, ""], size]
]

Сейчас, однако, несмотря на то, что мы используем цепочки букв конечного размера, функция генерации всё равно может случайно сгенерировать какое-то слово из исходного словаря. Поскольку нам нужны новые слова, из получившегося списка надо выбрать только слова, отсутствующие в изначальном словаре. Ну и заодно убрать все дубликаты.

gen[len_][dict_, size_] := With[
{rules = makeRules[len][dict]},
Table[proceed[len][rules, stopSign, ""], size]
// Select[! MemberQ[dict, #] &] 
// DeleteDuplicates
  ]

В принципе, на этом месте у нас уже есть полностью готовый к практическому использованию инструмент. Разумеется, ещё имеет смысл написать какие-то функции, чтобы было проще запрашивать список городов по списку регионов. Возможно, к этому надо приделать некий пользовательский интерфейс, однако вся содержательная часть непосредственно словогенерации уложилась в код, влезающий на один экран.

И вместе с тем осмысление этого кода было практически тождественным осмыслению самого алгоритма на уровне «человеческих рассуждений», а не «компьютерных». Действительно, ни циклы, ни условия в явном виде не понадобились. Как не понадобилось обращение к элементам списка по порядковому номеру, вложенные друг в друга ветвления в коде и прочие «низкоуровневые», ассоциирующиеся с «настоящим программированием» вещи.

Можно предположить, что за всё это мы заплатили скоростью работы программы. И да, тут действительно есть несколько мест, где работу программы можно сделать чуть более быстрой, в обмен на ухудшение читаемости и понятности программы.

Однако уже в данном виде программа выдаёт ответ «мгновенно» — за столь короткое время, что кажется, будто бы ответ появился сразу же после запуска. Имеет ли смысл ускорять её ещё сильнее?

Наверно было бы неправильно просто закончить на этом, не показав результаты работы этой программы. Поэтому всё-таки немного скажу и об этом.

Эксперименты показывают, что при длине буквосочетаний 4 и более, возможное количество слов сильно сокращается, и одновременно с тем слова начинают слишком сильно напоминать слова исходного словаря.

Для оптимального баланса между «стильностью» и отличием от исходных слов хорошо подходит длина буквосочетаний 3 (соответствие трёх предыдущих букв одной следующей за ними).

Попробуем это на примере городов Московской, Воронежской и Брянской областей.

Если же хочется более вычурных названий, то можно пользоваться длиной 2.

Длина же 1 приводит к почти полной потере «стильности» названий. Хотя наверно тоже способна навести на какие-то идеи.

Далее всё генерируется с длиной буквосочетаний 3.

Фэнтезийные города Англии.

Фэнтезийные города Мексики.

Фэнтезийные японские города.

Этот удивительный человек к 11 годам стал профессиональным ударником, а в 17 лет записал целую кассету песен собственного сочинения. С 90-х он начал создавать саундтреки к видеоиграм, активно сотрудничал с небезизвестной компанией Westwood Studios. Он создал уникальное звучание таких игр как Dune II: The Building of a Dynasty, Dune 2000, The Legend of Kyrandia, и другим, а весьма продолжительное время он работал над музыкой к серии игр «Command & Conquer», в честности к знаменитой серии «Red Alert» — забористой клюкве про страшных красных, которые покоряют Америку.

Пожалуй, именно к последней он написал самую яркую и запоминающуюся музыку. Даже если вы не увлекаетесь электронной музыкой, и сочетание ее с электрогитарой не цепляет вас, вы обязаны послушать трек «Soviet march» (Советский марш). Это просто бомба… «Россия, водка, советский медведь…». Только не пытайтесь воспринимать это слишком серьезно.

————————————————————————————————————

ЛБ: – Ну что, начнем? Для начала представьтесь для тех, кто не знаком с вашим творчеством.

– Привет, я — Тед, художник, здесь, в Pixel Pushers Union. (PPU512: это на данный момент Тед — художник, Стефан и Михаель – два бравых программиста и музыкальный композитор SIXIXIX).

ЛБ: – Объясните, чем вы сейчас занимаетесь?

– Мы сейчас сконцентрированы в работе над нашей первой игрой – Tonight We Riot. Это «кроуд броулер» (прим. пер: имеется в виду жанр игры, в котором мы, как игрок ведем за собой толпу и управляем ей не прямо), где вы принимаете на себя роль обычного работяги, помогающего вести группу товарищей в борьбу против деспотичных сил капитализма. И несмотря на то, что в игре политика играет весомую роль, мы так же пытаемся дать некоторое количества «фана» (п.п.: веселья) с контентом. Вы (как игрок) будете сражаться против мехов, гигантских дереводробилок-танков и мутантов похожих на кальмаров. Используя весь представленный ассортимент оружия – от кирпичей и бейсбольных бит до спортивных костюмов пацанчиков, что сделает ваш бег быстрее. (И, в прямом смысле, позволит садиться на корты, во время ожидания). Завершение игры – это наша первая цель, буквально! После этого мы продолжим расти как команда (в действительный союз!) и делать больше игр.

 

ЛБ: – Хм. Как появилась идея игры?

– Идея игры пришла ко мне частями. Что-то из «Metal Slug», а ещё я хотел маленьких «ПОВов» (последователей), бегающих за игроком туда-сюда. И частично играя в «BioShock: Infinite», да. Мне не понравилось, как они пропихивали свой политический взгляд во время второй половины игры.

Трейлер игры к 100-летию Великой Октябрьской Революции.

ЛБ: – Окей. Итак, Тед, эта игра содержит политические моменты, но это, всё же, больше «броулер» , чем политически ориентированная игра. С другой стороны, если мы взглянем на трейлер, даже имея слабое (я бы сказал слабейшее) представления об идеологиях, мы достаточно легко можем понять, что автор имеет ввиду. Не было ли у вас каких-то проблем связанных с этим? Например «Black The Fall» имеет некоторое количество негативных отзывов т.к. в их игре очень много антикоммунистической пропаганды. И ещё большее множество людей говорит, что им нравиться игра, но они не любят политические вставки в ней.

Трейлер анти-коммунистической «Black The Fall»

– Помимо нескольких негативных комментариев в онлайне, мы всегда имели достаточно позитивный отклик на нашу игру. Даже здесь в глубоко консервативном во всех отношениях Техасе. Мы знаем, что если игра достаточно связана с политикой, она может отпугнуть этим людей, так что мы пытаемся сохранить точный баланс из затягивающего «геймплея» (п.п.: процесса игры), «фана», интересного мира и беззастенчивой левой политической риторики. Все медиа, в каком-то роде политические, даже если они не выпячивают это. У нас нет свободы от контекста наших жизней, включая наши собственные предубеждения, общество и культуру, в которой мы выросли. Поэтому мне всегда забавно, когда игра, вроде нашей, выбивается из статуса кво и, немного, «всплескивает» (привлекает внимание).

ЛБ: – Да, это потрясно. Когда я говорил с другими специалистами из (игровой) индустрии (с правыми и левыми), я столкнулся с точкой зрения, что невозможно сделать популярную игру, которая покажет левую позицию, не так, как «Red Alert» и другие игры «с клюквой», а так, чтобы игрок смог бы понять нашу (левую) риторику и аргументацию и, может быть, даже принять её. Когда вы делали вашу игру, задумывались ли вы об этом?

– Мы были ОЧЕНЬ аккуратны с нашим посланием в игре. В видео, мы аккуратно представили проблему (капитализм, тех, кто владеет капиталом, тех, кто владеет политической машиной и т.д.) и тех, кто страдает под этим игом. (рабочие всех мастей, с осторожным взглядом в сторону «гиг-экономики» (когда вместо постоянного сотрудника берётся контрактник за меньшую плату и с меньшими соц. гарантиями на определённый период времени или ряд работ) и индустрии обслуживания). Затем мы показываем, как государство и капитал обходятся с протестами против этой системы: с помощью насильственных репрессий. С этими нарративными установками, мы не комментируем «насилие без причины». Причина четко описана, и насилие выдвигается как средство защиты от имени рабочего класса.

ЛБ: – Я был впечатлён, что эта игра разработана ребятами из Техаса. Но достаточно об игре. Ибо я начал выяснять о том, кто вы есть, и столкнулся с занимательной формулировкой: «новая команда инди-разработчиков с принципами «worker owned» (п.п.: прав рабочего на средства производства)». Что за этим стоит?

– Pixel Pushers Union действует в соответствии с принципами рабочей демократии. Это значит, что мы не имеем менеджеров, у нас нет руководства, мы принимаем решения коллективно и разделяем достижения поровну. Мы – управляемы рабочими. Тут нет босса, тем не менее, мы работаем вместе для достижения общей цели команды.

ЛБ: – Как это работает на практике? Вы работаете в офисе? Или больше как команда «фрилансеров» (самозанятый контрактный работник, что берёт на себя только определённое кол-во работ. Обычно работает со своего рабочего места вне офиса работодателя на своих средствах производства)?

– Мы работаем под именем «союза» с равным разделением доходов и равными возможностями принимать решения. У нас нет офиса, большую часть времени мы работаем онлайн, за исключением игровых конвенций.

Свобода, Равенство, Братство

ЛБ: – Так большинство из вас сейчас работает в других компаниях? В планах исправить это в будущем?

– Точно, у нас есть планы стать самостоятельной студией. Мы так же планируем сохранить нашу рабочую демократию, пока мы растем.

ЛБ:– К слову, когда я работал в игровой студии в офисе – всё было просто отлично с горизонтальной структурой и высокой лояльностью к компании, но после релиза игры она начала выстраиваться вертикально, становится более строгой по отношению к работнику (что, к слову убило лояльность к компании). И, как я заметил, большинство растущих компаний проходит через это. Вопрос. Когда вы вырастете, как компания (а я очень надеюсь, что вы вырастете), как вы планируете сражаться с этими изменениями?

– Пока что думаем над тем, чтобы иметь менеджера временно, он(-а) будет выбран(-а) голосованием и может быть отозван(-а) в любой момент.

ЛБ: – Есть ли у вас какие-либо проблемы с самоорганизацией? С законами и бюрократией?

– Ну, у нас было несколько «лежачих полицейских» по пути разработки организации этого типа. А именно, сортировка гранулярности решений, требующих голосования, и в какой степени профсоюз охватывает внерабочие мероприятия, такие как «гейм джемы» (конкурсы на разработку игр, часто за короткие промежутки времени, где призом является игра, которую вы сделали) или личные проекты. В итоге мы разобрались с этим удовлетворительно, и я думаю, что это говорит о силе этого подхода к организации рабочих.

ЛБ: – Издатель (NewBlood, насколько я знаю) влияет на ваши «дедлайны» (сроки сдач работ) или процесс работы?

– Наш издатель, слава богу, очень терпим по вопросу «дедлайнов», ха-ха. Мы работаем в наше свободное время, поэтому игра не разрабатывается так быстро, как могла бы, если мы были самостоятельными рабочими на зарплате.

ЛБ: – Так же было бы классно услышать о том, как вы собрались в команду.

– Команда была собрана постепенно через серию представлений друг другу и проверок навыков. Одна из забавных историй о том, как я встретил нашего музыкального продюсера: мы оба работали за кулисами, занимаясь охраной для комедийного реслинг-шоу.

ЛБ: – Вы все из Техаса?

– В основном мы из Техаса, но один программист из Чикаго.

ЛБ: – Когда вы только собрались, ключевым фактором были навыки или политические взгляды тоже сыграли свою роль?

– Политические взгляды помогли. Я не могу представить, чтобы кто-то полностью ненавидел нашу структуру и при этом мог бы работать с нами над игрой, хех.

ЛБ: – Что ж. Спасибо за интервью. Удачи вам с разработкой первой масштабной игры, мы будем следить за вашим прогрессом. Так что надеюсь на повторный диалог позднее с новыми результатами. Пару слов нашим русским камрадам?

– Нашим русским камрадам, мы говорим: «Оставайтесь сильными! Мы надеемся, что социализм снова вырастет из сердец ваших рабочих!»

Сайт PPU512
Твиттер PPU512
Страница игры на Steam