Метка: Отношения

Указанный момент – совпадающий с моментом крушения СССР – разумеется, намекает. Однако тут сразу стоит сказать, что изначально речь шла о довольно разумных на первый взгляд мерах. (Т.е., об исключении наиболее грубых «приставаний».) С этим мало кто мог поспорить – но тогда же стало ясно, что на этом процесс не остановится. Что, в частности, выразилось в ставшем уже тогда стало популярным «правиле» отказывать дамам в «формальных знаках внимания» — вроде открывания дверей и уступания места в транспорте. Дескать, это унижает женщин и дает основание считать из «объектом сексуального вожделения». (Кстати, этот факт сильно удивлял постсоветских граждан – поскольку они-то знали, как выглядит общество реального равноправия полов. Впрочем, поскольку последние тогда смотрели на Запад, как на вожделенный Рай, то указанный момент виделся им как некое «милое чудачество», небольшое пятнышко на белоснежных одеждах божества.)

* * *

Впрочем, на фоне идущего тогда экономического подъема данные изменения действительно казались мелочью – поэтому и США, и мир в целом, легко прошли первый этап развития идеи «харрасмента». Хотя, конечно, были и те, кому это не понравилось, но в условиях роста экономики и радужных надежд на то, что вот-вот, и будет открыта дверь в дивный новый мир «третьей волны» эти люди, относившиеся, в большинстве своем к «старой формации» оказались в меньшинстве. Наиболее активные же (и наиболее «громкие» в плане изъявления своих идей) члены общества – т.е., молодежь, восприняла указанные изменения скорее положительно. Тем более, что они хорошо перекликались с казавшимися тогда прогрессивными идеями толерантности и «феминизма». (Последний в скобках, поскольку к историческому движению борьбы за права женщин этот самый «феминизм» имел очень малое отношение. Почему – будет сказано ниже.) Тогда это казалось продолжением процесса «демократизации мира», идущего с начала века и давшего права большинству населения – тем более, что в указанное время никто даже не думал связывать данную «демократизацию» со сгинувшей в небытие Советской державой.

Поэтому последующие два десятилетия указанный тренд развивался по восходящей. «Права меньшинств» — женщин, представителей ЛГБТ, негров, латиноамериканцев и т.д. постоянно увеличивались, а права «белых гетеросексуальных мужчин» напротив, ограничивались. Американские левые – т.е., либералы, которые в указанной стране сохранили свою историческую коннотацию – были в восторге. (Еще бы – они получили возможность «реально влиять на ситуацию».) Ну, а правые вяло возмущались. Но именно вяло – поскольку те, кто из них обладал хоть какой-то способностью к анализу, прекрасно видели, что в реальности под указанным покрывалом «левых идей» в реальности идут исключительно правые преобразования. (А те, кто не обладал, привыкли следовать указаниям «обладающих».)

Именно поэтому все время «торжества толерантности» реальная заработная плата большинства населения США падала – а реальные доходы 1% наиболее богатых резко росли. До определенного времени это сглаживалось развитием системы кредитования, однако и последняя не могла расти бесконечно. Ну, а самое главное – пресловутый «дивный новый мир» оказался банальным «пузырем». И пузырем «биржевым»: скажем, вселяющая столь большие надежды «экономика доткомов» рухнула в марте 2000 года. То же самое случилось и с пришедшей ей на смену «экономики недвижимости», которая приказала долго жить в 2008 году. (Правда, до конца «спустить» цену на жилую и нежилую недвижимость тогда не дали, устроив форсированную финансовую «накачку» американской экономики.) Впоследствии была еще несколько «пузырей», включая до сих пор еще существующий «сланцевый пузырь», «зеленый пузырь» и т.д.

Впрочем, не менее важно было то, что даже в условиях «роста экономики» основные «события» практически всегда происходили исключительно на бирже. В реальной же производственной деятельности если что и шло – так это перевод предприятий из США и стран Европы в Китай и иные азиатские государства. Т.е., разрушение экономического базиса западного общества. Более того – даже те процессы, которые, как могло бы показаться, затрагивают «реальность», на самом деле виртуальны в гораздо большей степени. (Как сланцевая добыча нефти – которая так и не смогла достичь реальной рентабельности.) Поэтому до многих постепенно начало доходить, что их надежды на будущее тщетны – и вместо «дивного нового мира» жить предстоит в условиях непрерывно угрожающего кризиса. (Это в лучшем случае.)

* * *

Ну, а реальные достижения «толерантности» состоят только в том, что теперь невозможно становится «прямое указание» на имеющиеся в обществе проблемы. Скажем, на то, что среди цветного населения тех же Штатов имеется повышенный уровень преступности. (Точнее сказать – среди малообеспеченного цветного населения, погруженного в вечно депрессивное существование «плохих кварталов». Поскольку те негры, что смогли войти в «правящий класс» или его обслугу, живут превосходно – и ни в какую преступность не уходят.) Наверное, тут не надо говорить, почему это происходит – в том смысле, что в нашем общественном сознании торжество «генетических идей» еще не настолько полное, нежели в американском. И нам еще можно понять, почему негритянские подростки из бедных районов скорее будут торговать наркотиками, нежели займутся изучением высшей математики. (В том смысле, что связано это не с «неполноценностью черной расы», а с тем, что их родители не имеют постоянного дохода, необходимого для того, чтобы заниматься детьми.)

Поэтому просто укажем на то, что нынешняя «политика толерантности» в реальности оказывается ничем иным, как банальной цензурой, замаскированной под «красивые идеи». Равно как цензурой являются все эти «позитивные дискриминации» и прочие квоты для «представителей меньшинств» — ну, может быть, за исключением инвалидов. (Которые реально не имеют возможности достичь уровня «среднего человека».) Поскольку они банально означают, что определенные слои общества не имеют достаточной возможности к получению нужного уровня квалификации. Впрочем, нет – есть и еще одна важная особенность, которую выражает данное положение. А именно – уже указанное стремление западной экономики к «пузырям», к имитации деятельности вместо деятельности. В подобном случае замена «классного спеца» на одноногую черную лесбиянку действительно мало что меняет – по крайней мере, в общенациональном масштабе. Да, «спец» выполнит стоящую задачу на порядок быстрее – но эта быстрота давно не нужна: как уже говорилось не раз, все рынки давно уже разделены-переделены, и единственной возможностью занятия более высокого места на них сейчас выступает лишь наличие «административного ресурса».

* * *

Вот мы и подходим к основанию «проблемы толерантности» — которая состоит в том, что, по сути, за исключением вмешательства властей, ничто существующей западной экономике помочь уже не может. Поскольку последняя давно уже «выжрала» все ресурсы – рынки, дешевое сырье, качественную рабочую силу, новации – а производить новые оказывается неспособной. (Точнее – «не желающей», т.к., это снижает норму прибыли.) Однако поскольку за последние десятилетия количество произведенного ранее оказалось колоссальным, то оказывается, что некоторое время вполне можно жить, перераспределяя имеющееся. (Чем, собственно, западная экономика и занимается в последние два десятилетия.) В подобном состоянии «толерантность» оказывается ничем не хуже иного другого способа борьбы за «место у кормушки». Тем более, что, как уже говорилось, она «красиво выглядит» и позволяет маскировать реальные общественные проблемы.

В свою очередь, данная особенность ведет к ее развитию – все хотят быть «толерантнее», т.е., иметь административные преимущества. Поэтому нет ничего странного в том, что чем дальше – тем «жестче» становится «толерантное давление». Достигая своей высшей (на данный момент») формы в указанном вначале движении «МеТоо». (Т.е., в резком ужесточении определения пресловутого «харрасмента», перешедшего уже от происходящих событий к «подъему» каких-то древних случаев. )Поскольку на самом деле это есть ни что иное, как банальная борьба «за место под Солнцем». (Точнее, за место около «государственной сиськи».) Кстати, тот факт, что эта самая борьба оказалась в данном случае крайне актуальной в сфере шоу-бизнеса, прекрасно показывает, насколько данный «бизнес» перестал быть чисто бизнесом – войдя в уже указанную систему распределения имеющихся ресурсов. (Впрочем, тот факт, что Голливуд давно уже не является «частной лавочкой», а существует, будучи встроенным в огромную систему частно-государственных связей, известно уже давно.)

Ну и, разумеется, ничего конструктивного и прогрессивного это «движение» (равно, как иные «толерантные движения») не несет. Так что потуги «феминисток» объявить себя защитницами женщин так же относятся к последним, как потуги апологетов «зеленой экономики» к реальной защите окружающей среды. (Которые говорят: давайте произведем побольше электромобилей, не упоминая при этом, что для данного акта надо отправить на свалку бензиновые авто, а затем затратить немало энергии на новое производство.) И на самом деле имеют только одну цель: заставить людей отдать дополнительные деньги на «развитие экономики». (Не важно – свои или государственные.) Ну, «среднему человеку» после действий данных «защитников» (не важно, природы, женщин или негров) гарантировать можно только одно: станет еще хуже.

* * *

Ну, а с глобально-исторической точки зрения указанные действия оказываются ни чем иным, как выражением «сексуальной контрреволюции» — явления, связанного с уже не раз помянутой «советизацией мира», и в этом плане, безусловно, прогрессивного. Но, разумеется, об этом надо говорить уже отдельно…

У нас его относят к 2000 годам («путинским нулевым» — но, на самом деле оно использовалось еще в 1930 годы. Именно в указанный период распространился культ «красивой жизни»: драгоценности, меха, дорогие автомобили, яхты, виллы, пышные приемы и балы, не уступающие тем приемам и балам, которые устраивала во время Belle Époque знать. (Собственно, «гламур» 1930 и был именно попыткой вернуться в ушедшую «Прекрасную эпоху».) Именно тогда утвердилась представление о «гламуре», как о роскоши, доступной не каждому – однако к которой можно было прикоснуться, купив заветный билет в кино. И там, созерцая «див» — всех этих Грет Гарбо, Марлен Дитрих и Джоан Кроуфорд – мечтать о том, как однажды они снизойдут со своих пьедесталов и окажутся рядом. (При этом прекрасно понимая, что не встанут и не окажутся.)

Но тогда эта эпоха закончилась Второй Мировой войной – так же, как Belle Époque закончилась войной Первой Мировой – которая серьезно подточила «бастионы гламура» даже в Соединенных Штатах. Впрочем, гораздо более важным тут оказалось то, что после войны мир кардинально изменился: на крыльях Великой Победы в мировую историю пришел новый гегемон – СССР. Который задал совершенно иной образ жизни – причем даже там, где, как могло показаться, его влияние было равно нулю. И хотя Запад в послевоенное время еще какое-то время пытался вернуться в «потерянный Рай» ушедшей роскоши, но неизбежная демократизация под действием «Советской Тени» диктовала другую модель поведения. И «гламур» ушел, уступив место более демократическим стилям – и в моде, и в музыке, и в кино, и в моделях поведения. Вместо смокингов и вечерних платьев стали пришли джинсы и миниюбки, вместо приемов – дискотеки и рок-фестивали, а вместо «гламурных» кинозвезд прошлого – образы «девчонки с соседнего двора». (Которые играли и Мэрилин Монро, и Софи Лорен, и Джина Лоллобриджита и т.д.)

Но вот наступил 1991 год, «конец Истории» — «безбожный коммунизм» был, как казалось тогда, навсегда похоронен. В результате чего потребность «маскироваться» под что-то общественно-полезное исчезла. «Общество – ничто, индивид – все!» – именно эта идея декларировалась победителями, а значит – каждый может делать все, что он захочет, в пределах своей платежеспособности, конечно. Роскошь снова стала общественно-допустимой. А поскольку гибель СССР высвободило ресурсы, которые ранее тратились на борьбу с ним – в основном, в виде вложений в усложнение имеющейся общественной и производственной структуры – то многим показалось, что она стала намного более доступной, нежели раньше. Правда, только для тех людей, которые живут в странах-победителях, но что тут поделаешь. Как в свое время говорили, Vae victis! Поэтому мало кто воспринимал происходящее иначе, нежели в критериях «естественного состояния» — когда думалось, что все происходящее навсегда…

Именно тогда зародилась пресловутая концепция «Золотого миллиарда», состоящая в том, что ВСЕ жители развитых стран «обречены на богатство». Собственно, именно на этой почве и расцвела очередная – после Belle Époque и 1930 годов – «инкарнация» гламура. Правда, в отличие от того, было раньше, «новый гламур» оформлялся в подчеркнуто «демократичном» — если так можно говорить – стиле. В том смысле, что бриллианты, меха, черное дерево и золото тут заменялись более дешевой имитацией – вроде стразов и искусственного меха. Да и вообще, как уже было сказано выше, этот самый «гламур» рассматривался, как доступный каждой домохозяйке. (Разумеется, «звезды» могли себе позволить что-то посерьезнее, но не особо.) Главным во всем этом было одно: подчеркнутая демонстрация собственного потребления – в том числе, и в сексуальном плане. Иначе говоря, за «гламуром» 1990 стоял подчеркнутый отказ от решения социальных и иных проблем – то есть, от той идеи, на основании которой строилась вся послевоенная культура. «А зачем решать – если у нас и так все хорошо! А у кого плохо – тот лузер!» (Или совок.)

На указанной почве и расцвел «глянец» вместе с описанным Иванкиной кольтом «супермоделей». Ведь именно последние наиболее активно «демонстрировали» свою ухоженность и роскошность– через тысячи фотографий на бесчисленном количестве журналов. 1990 -2000 годы стали временем полного торжества «глянца» над всей остальной печатной продукцией: тиражи книг и «серьезных журналов» падали – вплоть до закрытия, а на их место приходили разного рода «Космополитены». Ну, и разумеется, бесчисленное число телепередач. Телевизор в это время стал альфой и омегой жизни, заполняя освободившиеся от «серьезных проблем» мозги граждан. Музыка, легкие фильмы, пресловутое «эротическое искусство» — очень быстро скатившееся к откровенной порнографии… Ну, и реклама, конечно – которая и «до» была навязчивой, а на этом «празднике жизни» вообще затопила все возможное пространство. (В 1990 годы даже говорить стали рекламными слоганами.) В общем, жизнь удалась – и следует только стараться не упустить свой шанс.

Первый звонок того, что дело обстоит несколько не так, прозвенел в 2000 году – когда случился пресловутый «крах доткомов». Кстати, сейчас уже мало кто помнит, что это такое – а в 1990 годы «доткомы» (то есть, разного рода интернет-компании) считались самым ярким выражением случившегося «конца Истории». Ведь они позволяли не просто «подняться из грязи в князи» — то есть, стать миллионером за короткое время, но сделать это исключительно «своим умом». По крайней мере, так это выглядело внешне, хотя тогда действительно встречались «self-made man’ы». Правда, практически все они и стали главными потерпевшими указанного «краха — в отличие от «системных» владельцев, получивших на всем этом исключительно прибыль. Впрочем, в рамках поставленной темы все это вторично – тут важно то, что вплоть до этой даты возможность роскошной жизни рассматривалась доступной каждому. (Ну, разумеется, если он живет в «правильной стране».)

Хотя и после указанной даты мало кто понял, что произошло. Многие посчитали, что это всего-навсего «проблемы технологий» — а не системная особенность постсоветского мира. В результате чего пресловутый «гламур» был актуален, по крайней мере, до 2008 года, а для многих – и до сих пор. Но чем дальше, тем яснее становится, что та иллюзия легкого достижения «красивой жизни», что столь манила в 1990-2000 годы, в реальности является именно иллюзией. И хотя большинство людей в развитых странах еще пытаются жить реалиями «потребительского общества», но с каждым годом это делать становится все сложнее. Зарплаты растут все медленнее, а цены – особенно, на жизненно важные вещи, вроде ЖКХ или лекарства – все сильнее, опасность сокращения рабочих мест давно уже стала реальностью (кстати, вне всякой связи со столь любимыми сейчас роботами), а вероятность занять высокое место в жизни все больше становится исключительно виртуальной. (Кстати, отсюда и высокая популярность «настоящей» виртуальности в виде компьютерных игр, для обычного человека становящегося чуть ли не единственной возможностью повышения статуса.)

В подобном мире «массовый гламур» уже не может существовать – что мы и наблюдаем сегодня. Разумеется, этому процессу еще далеко до конца – инерция явлений подобного рода крайне велика – но уже сейчас он достаточно заметен. К примеру, сексуальность, бывшая главной «сверхценностью» еще лет десять назад, теперь все больше отходит на второй план. Поскольку чем дальше, тем менее вероятной становится возможность «найти своего принца» — так как число «принцев» объективно падает. А значит – надо стараться научиться зарабатывать самой. Именно поэтому пресловутый феминизм неожиданно становится все актуальнее – в том числе, и в агрессивной форме. (Призванной всего-навсего, расчистить «площадку» для заработка в полном соответствии с рыночными нормами. В том смысле, что чем хуже для мужчин – тем лучше для женщин.) Ну, а прежняя «дешевая роскошь» все более ассоциируется с «женщинами с пониженной социальной ответственностью». (Которые в «новом рыночном мире» так же становятся представителями самых низов общества – как это, собственно, и было всегда.)

И хотя – в связи с «фазовым запаздыванием» общественного сознания по сравнению с общественной реальностью – нормы прежнего образа жизни все еще главенствуют среди масс (накаченные силиконом губы, наращенные ресницы, увеличенные груди до сих пор являются главной целью условных «пэтэушниц»), но в «верхнем сегменте» они перестают быть актуальными. Хотя можно сказать и большее: сейчас само соприкосновение между «сегментами» постепенно перестает быть таким тесным, как раньше. Мир становится все более разделенным, «наследственный фактор» все более значимым, а закрытые клубы – чуть ли не единственной возможностью получить место «наверху». В подобной ситуации актуальными становятся совершенно иные модели и символы успеха, нежели еще лет десять назад. И хотя «кинозвезды» и «эстрадные исполнители» все еще господствуют над массами, но даже они уже не выглядят так блестяще, как выглядели еще недавно. Что же касается «супермоделей», то их время закончилось уже теперь: и данное занятие чем дальше, тем больше превращается в одну из обычных работ. Да, пока еще достаточно хорошо оплачиваемую – но не более.

Впрочем, если честно – то их не особенно и жалко, равно как и не жалко тот самый «мир гламура». Который на самом деле был пиром хищников и падальщиков на убитой Советской мечте. Теперь ее окончательно сожрали – и настало время жрать друг друга, причем, чем дальше, тем активнее. Впрочем, не стоит особо расстраиваться – поскольку на смену старой мечте всегда приходит новая. Так что вскоре мы увидим такое, о чем еще недавно невозможно было даже предполагать…

Современные женщины не спешат обзаводиться детьми. И не требуется особой проницательности, чтобы понимать, что нынешний демонтаж «курса на размножение» обеспечивается комплексом факторов. Разрушение института брака, размывание гендерных ролей, легализация однополого секса, контрацепция, падение роли религии, наконец, появление массы других, более интересных занятий — всё это не случайные и разрозненные явления. Это порождения промышленной революции, — именно она провела черту между «старыми добрыми временами» и нынешним, «бездуховным» социумом.

На фотографию крестьян с десятком босоногих ребятишек и подписью в духе «крепкая семья — сильная страна» можно наткнуться в местах весьма неожиданных.

Новая мораль воспринимается как нечто пришедшее извне — неважно, с безнравственного Запада или с мусульманского Востока, но её непременно наделяют атрибутом вторжения. Будущее человечества, сошедшего с накатанной орбиты, представляется пугающим и трудно предсказуемым для людей, которые пытаются ориентироваться в массовых процессах по единичным случаям, вычитанным в газетах или произошедших со знакомыми. Госпропаганда, имеющая достаточный интеллектуальный ресурс, чтобы составить широкую и адекватную картину, в свою очередь, мало в этом заинтересована. Ей интереснее рисовать отпугивающие картинки о судьбе государств-соперников и, наоборот, конъюнктурно поливать елеем быт и нравы государств-партнёров.

В этих условиях средний человек перестаёт понимать: зачем было что-то менять? Нормально же жили! Ах уж этот Дарвин (Уатт, Ленин, суфражистки, ЛГБТ)! Конечно, стало больше социальных благ, но какое это имеет значение, если человечество катится в пропасть? Повсюду следы близкого конца: девицы «в самой поре» скачут по клубам, вместо того, чтобы производить потомство, — у её бабушки в этом возрасте уже четверо сидело по лавкам… и тому подобное.

Но, возможно, мир устроен не совсем так, как кажется в свете древних текстов.

Крепкая семья — слабое человечество

В десятом тысячелетии до нашей эры население Земли составляло около 10 миллионов человек. К 1800 году нашей эры оно доросло до одного миллиарда. Как отмечает шведский врач и статистик Ханс Рослинг (швед. Hans Gösta Rosling), ежегодный прирост на протяжении тысяч лет составлял лишь крошечную долю процента.

А как же богопослушные крестьянки, не имевшие понятия о контрацепции и рожавшие за жизнь по 10—20 детей? Их труд, в основном, закапывался в землю. Увеличить популяцию не помогали ни ранние браки, ни библейский запрет на онанизм, ни прочие нравоучительные истории про Содом и Гоморру.

С богопротивной промышленной революцией увеличение численности населения пошло быстрее. Рост с одного до двух миллиардов произошёл за один XIX век, и тенденция только усиливалась. За последние 50 лет мировое население снова удвоилось — с 3,5 млрд оно выросло до более чем 7 млрд. Это цифры, к которым человечество и близко не могло приблизиться до индустриализации, и, разумеется, это ещё не конец… Довольно странное время, чтобы ущемлять кого-нибудь в правах за неспособность или нежелание вносить вклад в деторождение, не так ли?

85 процентов из населяющих сейчас Землю людей (включая Африку и прочие неблагополучные регионы) умеют читать и писать. В царской России на 1897 год этот показатель составлял 21,1 процента, а к началу Первой мировой, по разным оценкам, — от 30 до 38 процентов.

Хитрые бесхвостые обезьяны

Как выглядит этот взрывной рост численности с точки зрения биологии?

Зоологи выделяют два типа репродуктивного поведения: r-стратегию и K-стратегию. Для первой характерна высокая рождаемость и высокая смертность. К r-стратегам относятся бактерии, одноклеточные водоросли, насекомые. (Впрочем, есть среди них и мелкие млекопитающие: мыши-полёвки, лемминги и пр.) Как правило, виды, практикующие r-стратегию, живут в нестабильных условиях. В случае складывания благоприятной ситуации они быстро размножаются, а когда условия меняются на неблагоприятные, они массово гибнут. Их онтогенетические особенности: быстрое развитие, раннее размножение, маленький размер тела, множество потомков и краткая — до года — жизнь. Они способны быстро расселяться, но потомство таких видов с большой долей вероятности не доживает до зрелого возраста.

В свою очередь, видам, живущим в стабильных условиях, приходится конкурировать с другими организмами в условиях ограниченных ресурсов. Поэтому они имеют более или менее постоянную численность и медленно размножаются. Это K-виды. У них сравнительно долгая жизнь, долгая беременность, малочисленное потомство, на воспитание которого тратится много времени, большие размеры, медленное расселение. Массовая гибель среди них — явление нечастое, и восстановление популяции после неё происходит медленно. К K-стратегам относятся крупные млекопитающие: киты, слоны, бегемоты и пр.

Данная схема не означает, что жизнь крупных животных протекает безоблачно. Просто у них другой репродуктивный потенциал и другой процент гибели потомства. Например, самка шимпанзе в среднем за жизнь рожает 10—15 раз, но до репродуктивного возраста доживут только 2—3 детёныша (смертность составляет до 70 процентов). Луна-рыба производит сотни миллионов икринок, 90 процентов которых гибнет.

Между этими двумя «крайностями» располагаются виды, у которых элементы обеих стратегий в репродуктивном поведении смешаны. Тем не менее, их можно отнести в большей или меньшей степени к одному из типов.

Согласно данному подходу, сформулированному в 1967 году американскими учеными Робертом Макартуром (Robert Helmer MacArthur) и Эдвардом Уилсоном (Edward Osborne Wilson) в работе «Теория островной биогеографии» (The Theory of Island Biogeography), человек — типичный K-стратег. Однако популяция у него сейчас растёт, как у r-стратега.

Вопреки стенаниям о падении рождаемости и скорой гибели, именно сейчас численность человека растёт на три порядка быстрее, чем у любого другого млекопитающего сравнимого размера и репродуктивных способностей.

За счёт чего это происходит? Не за счёт большей размножаемости индивидов, как можно было бы подумать. (Наибольшее число детей — 16—18 детей за жизнь — наблюдается в племенах австралийских аборигенов, а их численность при этом стабильна). Напротив, взрывной рост идёт благодаря увеличению среднеожидаемой продолжительности жизни всей популяции. Социальный и научный прогресс привели к тому, что в размножении участвуют те, кто в «традиционном обществе» до него бы не дожил. В то же время развитие производства позволяет прокормить «новые рты», хотя одно время учёные полагали, что планета не способна обеспечить ресурсами даже три миллиарда. Наращивание технического и научного потенциала позволило человечеству благополучно избежать «мальтузианской ловушки». Старик Мальтус (Thomas Robert Malthus) полагал, что нас ждала катастрофа из-за того, что рост населения, идущий в геометрической прогрессии, обгонит рост производства продуктов питания. Как оказалось, он сильно переоценил первый и недооценил второй.

Мальтузианская ловушка

«Человек достиг много большего уровня численности, чем любой вид позвоночных, даже мелкий и быстро размножающийся, вроде крыс. В изменённых человеком ландшафтах, сельских и городских, плотность населения людей выше, чем других видов позвоночных, даже ворон, бродячих собак, кошек и пр., а тем более — многочисленных видов в природных ландшафтах, например, странствующего голубя. Единственное известное мне исключение — в сельскохозяйственных районах Африки (не на природных территориях) плотность красноклювого ткача Quelea quelea выше, чем собственно населения, но с интенсификацией сельского хозяйства оно сменится на обратное.
 
Целый ряд видов позвоночных может быстро увеличивать численность как за счёт интенсификации размножения индивидов, так и за счёт популяционных механизмов «направленной переброски» особей, наиболее готовых к размножению (скажем, беременных самок) туда, где создались наиболее благоприятные условия. Это и странствующие голуби, и ряд видов мышевидных грызунов, и урбанизированные популяции птиц; — но во всех этих случаях темпы роста численности существенно ниже, чем у Homo sapiens», — отмечает в статье «Демографический переход: шаг первый, шаг последний» Владимир Фридман, старший научный сотрудник кафедры высших растений биофака МГУ.

По словам В. Фридмана, отличие Homo sapiens от всех прочих видов млекопитающих в том, что увеличение популяций людей всегда идёт не за счёт увеличения размножаемости, а, напротив, сопровождается падением размножаемости, но при увеличении средней ожидаемой продолжительности жизни. Последний фактор позволяет большему числу людей в популяции дожить до воспроизводства и долговременно в нём участвовать. Существенный рост численности у человека всегда происходил так и только так — данное явление, хотя и более слабо выраженное, наблюдалось в эллинистическую эпоху, в Средневековье и было напрямую связано с урбанизацией. Детей в семьях в среднем становилось меньше, а численность местной популяции росла.

В то же время, будучи K-стратегом, человек не имеет свойства переходить к восстановлению популяции в неблагоприятных условиях за счёт усиленного деторождения. Компенсаторный рост рождаемости у человечества «не включается». В этом можно лишний раз убедиться на примере России 1990-х годов. Когда из-за роста сверхсмертности в трудоспособном возрасте масса людей выпала из репродуктивного процесса, остальные вовсе не бросились «маткой на амбразуру». Напротив, многие семьи предпочли дождаться хоть какой-то экономической определённости, прежде чем решиться обзавестись детьми. Фактическое число рождений в 1990—1999 годы составило 14,6 млн человек; число потерянных рождений оценивается в 3,4—4,4 миллиона.

Помимо прочего, это означает беспочвенность проектов улучшить демографическую ситуацию, вернув страну в дореволюционные условия. Подтолкнуть женщин к деторождению, отобрав у них свободу, карьеру, клубы, интернет и контрацепцию, вряд ли получится. При ухудшении своего реального положения они, вероятнее всего, «притормозят» с обзаведением детьми до лучших времён.

Планета чайлдфри

Что при этом происходит с демографической точки зрения?

Происходит переход от традиционного типа воспроизводства населения (много детей, большинство из которых умирает) к современному (два ребёнка, почти всегда доживающие до размножения). Взрывной рост численности населения не самостоятельная тенденция, которая будет усиливаться, пока на Земле не кончатся ресурсы (как полагал Мальтус), а временный побочный эффект: умирать уже перестали, а рожают ещё в рамках старого уклада.

Характер демографического перехода Ханс Рослинг раскрывает на примере Бангладеш, не в последнюю очередь потому, что эта страна далеко и, в представлении европейцев, населена неграмотными туземцами с табором ребятишек. Рослинг подчёркивает, что путь, который проделала Бангладеш, характерен для всех государств, и все его проделывают, кто-то раньше, кто-то позже. Раса, вероисповедание, национальность и тому подобные факторы не оказывают никакого заметного влияния на то, что происходит при демографическом переходе.

В 1972 году средняя бангладешская семья имела 7 детей, при этом средняя продолжительность жизни составляла меньше 50 лет.

В 1992 году среднее число детей на семью приблизилось к 4, но продолжительность жизни выросла до 60 лет.

В 2002 году в средней семье уже 3 ребёнка, а средняя продолжительность жизни приблизилась к 70-и.

И, наконец, данные за 2012 год: 2 ребёнка в семье и 70 лет.

Сравним это с тем, что происходило в мире. В 1963 году среднее число детей, рождённых женщиной за жизнь, равнялось 5. Но уже тогда чётко прослеживалась дифференциация: в так называемых развитых странах при средней продолжительности жизни близкой к 70 среднее число детей составляло от 2 до 3,5. В бедных странах при средней продолжительности жизни от 30 (в зонах конфликтов) до 55 (в более спокойных местах), предпочитали заводить 6—8 детей. «Середины» между этими двумя группами стран почти не было. Однако затем и азиатские, и латиноамериканские, и даже африканские страны проделали на графике один и тот же магистральный путь, приблизившись к развитым странам по обоим показателям. В 2012 году среднее число детей на семью в мире уже составляло 2,5 — в два раза меньше по сравнению с 1963 годом.

Отметим, что в Бангладеш снижение рождаемости было частью госполитики. Правительство нанимает социальных работников, которые ходят, как «Свидетели Иеговы», от дома к дому. Они беседуют с женщинами о контрацепции, рассказывают им о том, что те вовсе не обязаны предоставлять мужчинам право единолично решать, сколько заводить детей, раздают бесплатно противозачаточные средства. Повсеместно используется лозунг «Не больше двух детей, а один — даже лучше».

Подобные государственные программы облегчают и ускоряют демографический переход, позволяя семьям больше тратить на одного члена семьи, но не оказывают принципиального влияния на ход вещей. В Китае только в прошлом году произошёл отход от политики «одна семья — один ребёнок», введённой в 1970-х годах, когда среднее число детей на семью было равно 5,8. Сейчас эта цифра снизилась до 1,8. Закон, позволяющий любой семье иметь двух детей, вступил в силу с 1 января 2016 года.

В Советском Союзе, где ресурсы и способ производства позволяли обеспечивать всех образованием, медобслуживанием, продовольствием и рабочими местами, иметь большое население было «выгодно». Многодетность поощрялась государством и материально, и морально: с 1944 года женщин, родивших и воспитавших 10 детей, награждали орденом (это не говоря о всяких льготах и метражах предоставляемого бесплатно жилья). Однако демографический переход — в смысле, падение рождаемости, — произошёл и там. До сих пор прирост населения нашей страны идёт за счёт наименее урбанизированных тогда регионов — к вящей досаде националистов.

Сейчас среднее число детей два на семью отмечается в таких традиционно многодетных странах как Вьетнам, Бразилия, Иран, близка к этому Индия и некоторые города Африки. Девушки, чьи матери вышли замуж в 17, говорят, что сначала хотят получить образование и найти работу, а в брак вступят в 25.

Не хотят жениться, хотят учиться

Почему женщины перестают рожать?

Статистика показывает сильную обратную корреляцию между количеством детей и уровнем образования женщин (хотя это, разумеется, не единственный фактор). Чем выше уровень женского образования, тем меньшее число детей приходится на одну женщину и тем позже их заводят. Причинно-следственная связь здесь настолько ярко выражена, что, как показало исследование, даже снижение цен на школьную форму даёт эффект в виде снижения рождаемости и подростковых браков. Аналогичный эффект дала реформа образования в Кении, когда продолжительность начального образования была увеличена на год. Ещё одно исследование показало, что при увеличении женского образования в Нигерии на один год число детей, рождённых в раннем возрасте матери, сократилось на 0,26.

Наиболее отчётливо эта связь видна, если сравнить группы женщин с различным уровнем образования и суммарный коэффициент рождаемости (СКР) в популяции. СКР указывает число детей, которые женщина родит за свою жизнь при сохранении существующего уровня рождаемости. Он считается наиболее точным показателем уровня рождаемости. Приведённый ниже график иллюстрирует это на примере трёх стран Африки южнее Сахары: Эфиопии, Ганы и Кении.

На графике видно, что различия между странами меньше, чем между группами образованных и необразованных женщин внутри стран. (Цвет означает число лет обучения, числовая шкала слева — количество детей). Так в Гане женщины, потратившие 12 лет на обучение, на 2008 год имели суммарный коэффициент рождаемости между 2 и 3 детьми, в то время как для необразованных он составляет 6.

Женщины, проучившиеся 12 лет в Эфиопии, имели СКР 1,3, в то время как не учившиеся в школе ни года — примерно 5,5.

В Кении у необразованных СКР составлял в 2008 году 6,5, у проучившихся 4 года — 5,5, у тех, кто учился 8 лет — немногим более 4, у образованных — 2,8.

При этом в Эфиопии 61 процент женщин, не имеющих школьного образования, заводит первого ребёнка в возрасте до 20 лет. Среди женщин с 8 классами обучения таковых всего 16 процентов. В 1994 году страна покончила с платным школьным образованием, ввела школьные завтраки для детей в сельской местности, увеличила бюджет на образование и разрешила школьное обучение на местных языках. Девочки, рождённые в 1986 году, учились ещё при старой системе, а рождённые в 1987 году — после реформ. Длительность обучения среди рождённых в 1987 году увеличилась в среднем на 0,8 лет по сравнению с теми, кто родился на год раньше. Дальнейшее исследование показало, что увеличение обучения на год в Эфиопии уменьшает на 7 процентов вероятность подростковой беременности и на 6 процентов снижает вероятность раннего брака. Этот эффект предполагает, что женщины, учившиеся 8 лет, будут иметь уровень рождаемости на 53 процента ниже, чем безграмотные, что согласуется с данными наблюдений.

Почему женское образование оказывает прямой эффект на фертильность? Экономическая теория рождаемости предполагает, что действует стимулирующий эффект: чем образованнее женщина, тем больше потеря дохода при рождении детей. Возможно, это также связано с тем, что образованные женщины более самостоятельны и в большей степени способны отстаивать свою точку зрения — в том числе и на то, какого размера семью они хотят. Кроме того, образованные женщины способны сравнивать, как живут семьи с разным числом детей, получая информацию из разных источников, включая глобальные сети связи. Наконец, они больше знают об охране здоровья и испытывают большую уверенность, что их дети выживут.

Влияние женского образования на снижение рождаемости больше, чем влияние мужского образования. В то же время в неразвитых странах существует разрыв между мужским и женским образованием. Таким образом, уже хотя бы достижение гендерного равенства в вопросах доступа к обучению повлияет на прирост населения.

Пожалуй, сильнее, чем по деторождению, женское образование бьёт только по многожёнству. Как показывает опыт Эфиопии, образование снижает и вероятность вступления женщины в полигамный брак. В стране 16 процентов бедных женщин и 6 процентов богатых женщин состоят в полигамных союзах. Среди полностью неграмотных процент состоящих в полигамных браках равен 13, а среди образованных женщин их меньше 1 процента.

Таким образом, патриархальные идеологии, проталкивающие тезис о том, что «женщины должны больше рожать», не являются демографически нейтральными. В случае реализации они приведут к депопуляции. Вектор, противоположный заявленным целям, не должен сбивать с толку, — это происходит сплошь и рядом. В конце концов, какого ещё эффекта ждать от попытки вывести половину населения (женщин) из научной деятельности и производства?

Ещё один важный вывод, который следует из вышесказанного: нынешний огромный рост численности населения планеты обеспечивают не роженицы, а врачи, учёные, работники пищевых компаний, станкостроители, программисты, учителя и т. д. Словом, все те, кто поддерживает и увеличивает производительный потенциал нашего общества.

Воспроизводство популяции — коллективный труд. И легко может оказаться, что бездетные люди внесли в него несравнимо больший вклад, чем те, кто позиционируется как репродуктивный идеал.

«Наважденье толп, множественного числа»

Что нас ждёт дальше?

Согласно прогнозам специалистов, кривая численности населения продолжит взлёт. В 2030-е годы на планете будет проживать 9 миллиардов человек, в 2060-е — 10 миллиардов. До 2100 года численность населения перевалит за отметку 11 миллиардов.

Впрочем, это не значит, что процессом совсем никак нельзя управлять. В частности, это предлагается делать через образование. Повысив число людей с полным средним или высшим образованием, можно за 35 лет «отыграть» ситуацию на целый миллиард.

Сценарии изменения численности населения планеты до 2050 года. Третий слева — инерционный, четвёртый — оптимистичный. Если государства будут интенсивно инвестировать в образование, численность населения Земли к 2050 году составит 8,8 млрд, по сравнению с 9,9 млрд в инерционном сценарии. (Схема IIASA).

Интересно при этом, что в 2000 году на планете насчитывалось 2 миллиарда детей (до 15 лет). Такое же количество детей насчитывается сейчас, и таким же оно будет, согласно прогнозам, и к 2100 году. Как прибавляется население, если число детей не растёт? Откуда берутся все эти взрослые? Ответ вы уже знаете: они не умирают. Прирост населения идёт за счёт роста продолжительности жизни.

После 2100 года демографический переход, наконец, — когда-нибудь — завершится, и изменение численности человеческой популяции вернётся в спокойное, медленное русло.

Но что нам, россиянам, с того, что уже лет через 20 на планете появится ещё два миллиарда двуногих? Ведь прирост идёт за счёт тех стран, где не совершился демографический переход?

Это так: быстрее всего сейчас растёт население Азии. В настоящее время распределение населения по континентам выглядит следующим образом: 1 миллиард проживает в обеих Америках, один — в Европе, один — в Африке и четыре миллиарда — в Азии и Австралии. К 2050 году картина изменится: Азия и Австралия будут насчитывать 5 миллиардов, Африка — два миллиарда, в Европе и Америках останется по миллиарду. К 2100 году в Африке будет насчитываться четыре миллиарда жителей, в остальном мире — без изменения. То есть 80 процентов населения Земли к началу XXII века будут жить в Азии и Африке.

Здесь самое время произнести ритуальные обличения в адрес капитализма, большевизма и прочих «измов», выгнавших нас из деревенских изб в холодный индустриальный мир. Ведь это мы могли плодиться и размножаться. А вместо этого Европа и прочие развитые страны вынуждены решать проблемы старения и депопуляции.

Ой, нет, подождите, половина из нынешних 7 миллиардов живёт на 10 и менее долларов в день. Это у них ранние браки, запретительная мораль, крепкие семьи и много детей. При этом один миллиард — одна седьмая человечества! — живёт на 1-1,5 доллара в день. Там семьи ещё крепче, детей ещё больше… Но что-то туда не хочется…

Один миллиард планеты — богачи, они живут на 100 (и больше) долларов дохода в день. В основном это жители Европы, Японии, Австралии, США. Тех стран, жителей которых обвиняют в контрацептивном менталитете — «ты не будешь жить, чтобы мне жилось лучше».

Мы все умрём?

Представление о вымирающей Европе больше всего похоже на осадок, который остался, хотя ложки давно нашлись. Да, в последние десятилетия в развитых странах рождаемость находилась ниже нормы простого воспроизводства населения, равной 2,1 ребёнка.

Но легко заметить две вещи:

— уровень воспроизводства разнится от страны к стране, это означает, что при желании можно выделить положительно влияющие факторы и работать в этом направлении;

— он довольно подвижен, то есть результатов преобразований не придётся ждать тысячу или сто лет, их можно будет получить очень быстро.

Корреляция между средним возрастом рождения первого ребёнка и общим рейтингом рождаемости (по странам).

В этом смысле показателен пример Франции, которая вплотную приблизилась к уровню воспроизводства, а в короткие периоды и достигала его. (И нет, это произошло не за счёт арабов. Арабы, переселившиеся в Париж, начинают рожать так же мало, как арабы, переселившиеся в Тегеран). Это первая западная страна, которая ввела активную политику поддержки семьи: выплаты семейных пособий (жилищное, семейное и на малолетнего ребёнка), специфические формы отпуска (по беременности, родам, уходу за ребёнком), налоговые льготы, а также государственные услуги по уходу за детьми с самого раннего возраста. Большое количество центров по уходу за детьми, столовых и пр. позволяет сочетать материнство с другими общественными функциями. Высокий процент занятости среди женщин (85%) способствует продвижению гендерного равенства. Средний возраст, в котором француженки заводят первого ребёнка, составляет 30 лет, но это не оказывает негативного влияния на рождаемость.

С другой стороны, традиционно католические страны — Испания, Португалия, Италия, — где уровень религиозности населения выше, находятся в нижней части таблицы. Как отмечает The Guardian, во Франции и Скандинавии создаётся новая модель семьи, основанная на гендерном равенстве и поддерживающей государственной политике.

В семье нет ничего «простого и естественного». Это сложный мир, основанный на социальных нормах, которые американский социолог Рональд Риндфусс (Ronald R. Rindfuss) называет «семейным пакетом». «Например, в Японии этот пакет включает в себя множество ограничений. Женщина, вступающая в отношения, должна признавать брак, слушаться мужа, родить ребёнка, перестать работать после того, как она родит, и заботиться о своих стареющих родственниках со стороны мужа. Это случай «всё или ничего». Во Франции пакет является более гибким: участник отношений не обязан вступать в брак или заводить детей. Там нормы более открытые, а семьи более разнообразные», — отмечает демограф Лорен Тулмон (Laurent Toulemon). В среднем на женщину в Японии приходится менее 1,4 рождённых детей.

Рождаемость в Европе выше в тех странах, где женщины работают, и ниже в тех, где они обычно сидят дома.

В большинстве стран Южной Европы представления о семейной жизни довольно жёсткие и близки к японским. В Италии, Испании, Португалии, Греции, на Кипре и на Мальте существует социальное давление на женщин, побуждающее их не работать, пока их дети не подросли. Кроме того, там сохраняется плохое отношение к женщинам, которые заводят ребёнка вне брака. Доля рождённых вне брака в этих странах составляет менее 30 процентов, тогда как во Франции, Швеции и Норвегии она превышает 50 процентов.

Близки к уровню воспроизводства скандинавские страны Швеция, Финляндия, Норвегия, где по данным на прошлый год в среднем на одну женщину приходилось более 1,8 детей. Там семейные нормы очень гибкие: много поздних браков, разводов, одиноко проживающих родителей, внебрачных детей. Люди там гораздо меньше, чем в странах Южной Европы, обеспокоены институтом семьи, и это оказывает положительное влияние на фертильность.

В 1960—70 годы в Европе (а у нас и до сих пор) сторонники семейных ценностей утверждали, что от вовлечения женщин в производство пострадает уровень рождаемости. Сейчас статистика показывает, что женщины жертвуют репродуктивной функцией, если это загоняет их в традиционные рамки и лишает работы, карьеры и прочей самореализации, и охотнее рожают, если при этом имеют возможность сохранить себя как личность и не превращаться в придаток ребёнка.

При этом ещё до конца 1980-х годов уровень рождаемости был высоким в тех странах, где женщины после рождения ребёнка обычно не работали. Для женщин оставалось приоритетным выйти замуж и создать семью, воспитывать детей. Если у них оставалось свободное время и желание, они могли работать, но могли и не работать. Сейчас картина прямо противоположная: работа не только не рассматривается как препятствие для деторождения, но, скорее, является одним из его условий. Карта коэффициента рождаемости в европейских странах в общих чертах совпадает с картой работающих женщин. По данным Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) на 2010 год, уровень занятости среди женщин в возрасте от 24 до 54 лет во Франции составлял 83,8 процентов, в Финляндии — 85,6, в Дании — 85,6, в Швеции — 87,5, что не намного меньше, чем аналогичные цифры для мужчин. Доля женщин в Японии — 71,6 процента, в Греции — 72,2 процента, в Италии 64,4 процента, в Испании 78,3 процента.

Есть и другой фактор — политика социального обеспечения. Помощь государства семьям превышает 3 процента от ВВП Норвегии и Финляндии, 3,5 процента в Швеции и Франции, 4 процента в Дании. На юге Европы правительства менее щедрые, там помощь составляет 1,5—2 процента ВВП.

Не в последнюю очередь это связано с представлениями, кто должен заботиться о ребёнке, семья или государство. В тех развитых странах, где считают, что заботиться должно государство, рождаемость близкая к воспроизводству, а в тех, где ответственность за детей возлагают на семью, она ниже. Однако одной только финансовой помощи — не достаточно. Как утверждают эксперты, она имеет «доказанный, но ограниченный эффект» (например, высокие пособия в Люксембурге). Положительную динамику даёт помощь в присмотре за детьми, именно она имеет решающее значение. Так что демографическая карта также прекрасно коррелирует с числом детских учреждений.

Таким образом, отказ заводить детей может быть результатом того, что не достигнут баланс гендерного равенства. Там, где женщины имеют возможность работать, заведя ребёнка, где семейные нормы являются гибкими, а государство берет на себя значительную часть работы по воспитанию и уходу за детьми (а ту, которую не берет, компенсирует пособиями), там уровень рождаемости близок к уровню воспроизводства. Там, где государство или общество старается загнать женщин на кухню и в церковь, они избавляются от этого давления, отказывая себе в материнстве.

Опыт Франции будет распространяться по мере того как развитые государства вынуждены будут идти на непопулярные меры в связи со старением населения. Например, Япония, в которой показатель рождаемости один из самых низких в мире, уменьшает пенсионные выплаты, повышает пенсионный возраст, уменьшает число госслужащих…

Впрочем, эти проблемы все же сильно отличаются от проблем проживания на доллар. Старение не такая уж большая проблема, учитывая автоматизацию производства. К тому же не факт, что на планете нужны непременно 11 миллиардов. В XIX век человечество вступило с одним, и никто не жаловался. Так что в самом по себе снижении численности за счёт падения рождаемости ничего катастрофического нет. Вопрос лишь в том, сколько продержится эта тенденция в развитых странах и что будет, когда на смену ей придёт что-то новое.

Сделаю еще одно отступление, связанное с тем, что вышел довольно интересный материал. А именно – пост Яны Завацкой , посвященный связи пресловутой сексуальной привлекательности и рыночной экономики. Разумеется, для подавляющего числа читателей Завацкой пост показался крайне спорным – хотя на самом деле он крайне осторожный, просто указанная тема в нем поднимается в довольно необычном ракурсе. Но именно этот момент и делает данный пост интересным – настолько, что имеет смысл рассмотреть его поподробнее.

Однако начнем это делать так же с немного неожиданной стороны. Сделаем, так сказать, отступление в отступлении. И, прежде всего вспомним такое понятие, как «сексуальная революция». Впрочем, нет – вспоминать его нет смысла, поскольку «сексуальную революцию» никто пока не забыл. Скорее наоборот –в том смысле, что, наверное, нет другой революции, которая была бы столь популярна в настоящее время. Даже Великая Французская вместе с Великой Октябрьской революцией находится далеко в тени популярности «революции» сексуальной – поскольку все эти социальные преобразования есть вещь далекая от обывателя и его миропредставления. А секс, как можно догадаться – тема довольно близкая, даже если это не афишируется. Правда, при этом представления о сути явления обычно находятся на довольно примитивном уровне: ну, типа до «революции» не было секса — за исключением «исполнения супружеских обязанностей» в миссионерской позе. А потом, напротив, стало возможно все, что угодно и с кем угодно.

На постсоветском пространстве при этом любят поминать знаменитую фразу из советско-американского телемоста: «в СССР секса нет» — в реальности касающуюся телевиденья, но то ли случайно, то ли специально обрезанную именно указанным образом. После чего обязательно следует указание на то, что сейчас тут все по другому – обычно с положительной коннотацией, хотя есть и те, кому данное положение не нравится. (И последних, как будет сказано ниже, с каждым годом все больше.) Впрочем, и те и другие обычно под словом «тут» подразумевают не весь бывший СССР – а лишь его часть. Которая в крайнем случае сводится к Москве и Петербургу – ну, а обычно охватывает РФ-Белорусию-Украину. Поскольку по отношению к тем же среднеазиатским республикам вопрос о сексуальных свободах, полученных после развала СССР, обретает несколько иную форму. Впрочем, в России так же есть регионы, в которых пресловутая «сексуальная революция» может считаться лишь разновидностью ругательства. И где секс без брака является нонсенсом. (А точнее, может существовать только в той форме, в которой он существовал до некоторого исторического периода – но об этом так же будет сказано несколько дальше.)

Собственно, уже после этого можно понять, что с победой «сексуальной революции» в современном мире все не сказать, чтобы однозначно. (Даже по отношению к постсоветскому пространству.) Если же расширить рассматриваемый «ареал», то можно увидеть так же довольно интересные вещи. Скажем, не так давно в интернете популярными были фотографии, показывающие быт Ирана до «Исламской революции», или Афганистана до победы сил «Демократической оппозиции». Где женщины ходят с открытыми лицами, в коротких юбках, пьют коктейли, играют в теннис, учатся в школах и вузах и вообще, ведут себя слабоотличимо от европеек. Нет, конечно, понятно, что речь тут стоит вести только о городских жительницах с относительно высоким достатком – но даже в этом случае сравнение с одетыми с хиджабы (а то и в паранджу) современными жительницами этих мест, разумеется, сильное.
А ведь в настоящее время подобная участь ждет практически весь исламский мир. В том смысле, что даже в тех странах, где еще недавно господствовали светские нормы морали, чем дальше – тем актуальнее становится возврат к средневековым представлениям. (Именно представлениям – поскольку зачастую нынешние «косплееры» переплюнули настоящие Средние Века в плане ханжества. В том смысле, что они стараются одеть женщин в покрывало даже там, где раньше допустим был только платок.) Более того – нынешняя мода на радикальный ислам оказывает свое воздействие даже в тех социумах, которые формально остаются под формальным управлением светских режимов. Можно сказать, что Ближний Восток практически поголовно «переодевается в паранджу» — какая уж тут «сексуальная революция»!

Так что не слишком ли самоуверенно говорить о том, что свобода в личных отношениях в мире победила? Или указанные территории к миру не относятся, и пресловутые мусульманские народы не могут испортить нам картину, забивая камнями неверных жен – поскольку это не совсем народы. Но так ли все просто на остальной территории мира? В том смысле, что если в свое время стало возможным снять с женщин короткие юбки и надеть на них паранджу в восточных государствах – то почему этого нельзя будет сделать во всех остальных? (Ну ладно, не паранджу – а что-то иное, более соответствующее культуре, скажем платок. Но с тем же самым смыслом.) В конце концов, это возможно даже при сохранении определенного развития, причем довольно серьезного – как это произошло после победы традиционалистов в Иране. Где не только сохранились, но даже развились передовые отрасли промышленности – такие, как автомобилестроение или ракетостроение. Разумеется, указанное не значит, что производство и проектирование современных изделий происходит под непрестанным взором аятолл – нет, иранское общество живет в крайне сложно и неоднозначно устроенном мире. Но сама возможность соседства исламских норм (пускай и в довольно специфическом виде), и передовых достижений вроде как намекает на то, что с «сексуальными свободами» дело обстоит далеко не так, как это кажется на первый взгляд.

* * *

Впрочем, самое интересное тут, разумеется не это – а то, что даже без учета прихода к власти традиционалистов ситуация со свободой сексуальных отношений в современном мире оказывается далекой от того радужного (простите) образа, который существует в общественном сознании. О чем, скажем, свидетельствует популярная сейчас тема «харрасмента», которая охватила развитые страны. Кстати, для тех, кто не помнит: нынешняя волна «харрасмента» — не первая, в начале 1990 годов западный мир уже переживал что-то подобное. Просто на постсоветском пространстве тогда творились такие страшные дела, по сравнению с которыми все указанное выглядело детским утренником – почему и не осталось в памяти. (Хотя та же знаменитая история с Биллом Клинтоном и Моникой, простите, Левински восходит так же к указанному событию.) Ну, и знаменитое отличие российского общества от западного – то самое, что «там» не уступают женщинам место в транспорте и не открывают перед ними двери – существует так же из-за указанной волны харрасмента. (В этом смысле забавны потуги «патриотов» убедить всех, что это – «фундаментальное отличие» русского народа от всех остальных. Забавны, прежде всего, потому, что пресловутая «гражданская вежливость», к которой относится указанное отношение к женщинам, была целиком «импортирована» российской элитой с Запада, и до 1990 годов была там нормой.)

Кстати, о пресловутой «радужном образе» — то есть, о том, что так любят приводить в пример сторонники идеи о необычайной «сексуальной свободе» современности. То есть, о «правах ЛГБТ» — которые нагло присвоили себе радугу, имевшую до этого иную коннотацию. Так вот, именно наличие подобного предмета – то есть неких «особых «прав» представителей нетрадиционной сексуальности –в реальности как раз показывает настоящее место этих представителей в обществе. В том смысле, что даже в самых наилиберальнейших западных странах те же гомосексуалисты могут существовать только под мощной защитой разнообразных законов. В рамках которых они проводят гей-парады, открывают свои «заведения» и вносят требования к системе образования. Это крайне важный момент, который обычно не учитывается – создавая ложное представление об указанной проблеме, как о проблеме исключительно «вопросов секса». Хотя реально тут можно увидеть проявление совершенно иных явлений – тех, что связаны с возможностью использования государственного репрессивного аппарата. (Вне которого оказывается, что даже в среде «либералов» у «однополых отношений» не слишком много сторонников.) Ну, и разумеется, указанная «сверхдемонстративность» ЛГБТ так же наталкивает на некоторые мысли – в соответствии с которыми оказывается, что «сексуальные свободы» в современном мире на самом деле сексуальными свободами вовсе не являются. А является следствием совершенно иных, гораздо менее известных – и гораздо менее приятных – вещей.

Собственно, вот тут то мы и подходим к самому важному. К тому, что переворачивает представление о «сексуальной революции» в существующем обществе на 180 градусов. Причем, не только в связи с ростом религиозного фундаментализма самого различного толка – помимо уже помянутого радикального ислама тут можно вспомнить о практически неизвестном нам радикальном индуизме. А ведь он охватывает территорию, где проживает население, превышающее числом всю Европу с США и постсоветским пространством, вместе взятые. Так вот – на этой почти неизвестной нам территории творится, по сути, «неокастовое» закабаление жителей, связанное с потерей влияние пусть бледно, но «левых» сил и активизацией правых и «черносотенных» (кстати, крайне подходящее название, хотя и исторически абсурдное) организаций. В результате чего, разумеется, и так никакая «свобода сексуальности» для местного населения становится еще меньше. (Мы, конечно, читаем, как экзотику рассказы о том, что кого-то там в Индии «поженили» с собакой или деревом – и забавно хихикаем, не представляя, какая это на самом деле трагедия в личном смысле. И какой ужас в смысле цивилизационном.)

***

Так вот – помимо описанного торжества «неотрадиционализма», которое имеет очевидный «антисексуальный» оттенок, существует еще огромное количество явлений, которые делают привычное для нас представление о «сексуальной свободе» не соответствующим действительности. Недаром – как универсальный индикатор – в современном обществе в геометрической прогрессии растет число разного рода расстройств в данной сфере, а так же в «сопряженных» с ней областях психики. Да, собственно, это не удивительно – поскольку в реальности все оказывается гораздо сложнее того, нежели в обывательских представлений, созданных щедрой телевизионной картинкой. Тем более, если учесть – как и для чего формируется эта картинка.

***

Итак, «сексуальная революция». На самом деле, данное название не слишком удачное – поскольку оно означается всего лишь один из моментов того великого изменения мира, которое произошло в XX веке. (Почему – будет сказано чуть позже.) Тем не менее, определенный смысл оно все же имеет – особенно если сравнивать с описанными в прошлой части вариантами «неотрадиционного» мира, приходящему ему на смену. Так что оставим данное определение – обозначив «сексуальной революцией» ряд изменений в обществе, приведших к «детабуизации» секса и перевода его из четко зарегулированной области в область того, что Фромм именовал «спонтанным». Последнее и является самым важным в указанной «революции» — и оно гораздо важнее разного рода «внешних» признаков указанного процесса.

Ведь, собственно, наверное не надо объяснять, что секс существовал и до середины XX века. Причем, не только в плане обеспечения деторождения – но и как важный элемент эмоционального существования личности. И гедонистический смысл сексуальной жизни был известен с глубокой древности – так что считать, что вплоть до эпохи хиппи никто не занимался «этим» ради удовольствия было бы глупым. Правда, была тут определенная тонкость, связанная с тем, что удовольствие от данного процесса чаще всего получал один участник. В основном мужчина – так что можно сказать, что в этом плане феминистки, безусловно, правы. Однако правота их сродни правоте остановленных часов, показывающих дважды в сутки верное время – в том смысле, что указанная ведущая роль мужчин в сексе была связана вовсе не с наличием Y-хромосомы и иных признаков их биологического. А с тем, что именно мужчина в течение длительного времени оказывался главным собственником.

Разумеется, разбирать – почему происходило именно так – надо отдельно. (Тут можно сказать только то, что гендерные роли тут вторичны, а первична система общественного производства.) Ну, и разумеется, добавить то, что в тех редких случаях, когда женщина добивалась высокого места в социальной иерархии, она сразу же превращалась в «потребителя» сексуальности. Подобные примеры хорошо известны – достаточно взять ту же Клеопатру. (И, опять-таки, она обратно становилась сексуальным объектом при появлении более серьезного «собственника», вроде Цезаря или Антония.) Так что ничего биологического или еще какого тут нет – все чисто социальное. Ну, социальное в конечном итоге восходит к производственного –однако не будем пока усложнять.

А вернемся лучше к тому, от чего начали – и отметим, что в указанных условиях (связи сексуальных ролей и собственности) неудивительно было то, что данный вопрос оказывался зарегулированным очень и очень сильно. Впрочем, и в «дособственнический» период сексуальная жизнь оказывалась далеко не спонтанной – она так же четко определялась… производственным календарем. (Собственно, это универсально: к какой бы области человеческой жизни мы не обращались – везде и всегда в конечном итоге выходим на производство.) Поэтому пресловутые «оргиастические праздники» и полевые работы всегда шли рука об руку – что, в определенной мере, ограничивало сексуальную свободу. Однако в «разрешенный период» эта самая свобода была довольно велика – что еще в древности приводила лиц, связанных с классовой производственной системой, в ужас. Или напротив, вызывала скрытую зависть – которая, тем не менее, маскировалась указанным ужасом и презрением.

Понятно, чему было завидовать – у участников древних «оргий» была хоть какая-то возможность выйти за пределы строгой регламентации жизни. Того самого отчуждения, о котором уже было столько сказано.

В то время, как в классовых обществах в течение тысяч лет сексуальность, как таковая, была присуща лишь представителям высших классов – да и то, довольно условно. (В том смысле, что она не должна была затрагивать сложной системы передачи собственности – для которой бастарды оказывались крайне нежелательны.) Что же касается простолюдинов, то у них само понятие «эротических переживаний» практически отсутствовало – точнее, оно было, но исключительно в плане уже помянутых рецидивов доклассовых отношений. (Скажем, те же молодежные «игрища», являющиеся наследием «оргиастических праздников», с которыми официальная мораль столетиями вела напряженную войну.)

Таков был мир до «сексуальной революции». Мир, четко разделенный на «тех, кому можно» — причем, можно только в рамках определенной и довольно сложной системы отношений. И «тех, кому нельзя» – точнее, можно, но лишь ради деторождения. Впрочем, нет – существовал еще один достаточно специфический мир – мир «тех, кого можно». Разумеется, речь идет о проституции – неизбежной спутнице классового устройства, как такового. На самом деле женщины, которые удовлетворяют сексуальные потребности за деньги, считаются самой древней профессией – однако понятно, что древность эта относительна. (Нет денег – нет проституции.) Тем не менее, уже для первых классовых обществ существование подобного дела стало нормой – а по мере развития указанное ремесло обрело поистине «индустриальный» размах. К примеру, в Древнем Риме количество «жриц любви» превышало 50 тыс. человек – и это только «офицалы». Сколько проституток и «проститутов» (В позднем Риме гомосексуализм являлся нормой) было в реальности, сказать сложно. Правда, и город был немаленький – до 2 млн. человек в период расцвета. В любом случае стоит понимать, что проституция представляла собой особую подсистему в социальной структуре общества – со своими нормами и правилами, не менее жесткими, нежели нормы и правила остального мира.

***

Собственно, именно поэтому «продажная любовь» вряд ли может рассматриваться, как вариант «свободной любви». Скорее наоборот – она увеличивала уровень зарегулированности в сексуальной сфере, выталкивая последнюю в особую область экономических отношений. Иначе говоря, именно проституция оказывалась наиболее адекватным проявлением сексуальности в период господства классового общества – настолько, что в течение многих веков стала чуть ли не единственной возможность ее реализации. Гетеры Античности, куртизанки «Высокого Средневековья», разнообразные «дамы полусвета» Нового Времени по существу оказались главными источниками и хранительницами того, что можно назвать «эротическими переживаниями» человечества. Они даже выступали «эталонами красоты» в указанном смысле, и очень часто законодательницами мод – разумеется, не прямо, но все понимали, что к чему. На «втором места», кстати, в подобном плане оказывались «любовницы», фаворитки – некая промежуточная ступень в плане перехода от проституток к «честным женщинам». Впрочем, и указанная категория до «сексуальной революции» во многом оказывалась связанной со своими «патронами» экономической связью. (Правда, не всегда «прямой»: зачастую знатные дамы в той или иной форме сами платили молодым любовникам – но сути, как было сказано выше, это не меняет.)

То есть, сексуальность всегда была жестко связанной с экономикой и экономическими потребностями – и за пределами данной связи оказывалась практически невозможной. И, собственно, именно эту связь и разрушило то явление, что определяется, как «сексуальная революция». На самом деле, вопреки обыденным представлениям, ничего особо нового в плане совокупления представителей homo sapiens она не принесла: все существующие виды сексуальных утех, включая «однополую любовь», были известны еще с глубокой древности. Не стал особым отличием и пресловутый «секс без брака» — поскольку, как уже было сказано, подобные вещи практиковались с давних пор. Новостью стал «секс без оплаты» – в той или иной форме, в общем, сама идея того, что нечто приятное можно получать без денег. На самом деле, подобное изменение касалось не только указанной сферы – оно было вообще основанием тех описанных выше глобальных изменений, которые затронули общество и общественное сознание в указанный период. Наверное, впервые за долгие века человека понял – что хоть что-то можно получить бесплатно, и ничего ему за это не будет. Именно на указанном основании была создана пресловутая философия хиппи – попытка осознания случившегося, создания модели текущего процесса, и даже попытка его использования. И, разумеется, как все подобные действия – то есть, стремление овладеть процессом, не понимая его глубинной сути –эта попытка полностью провалилась.

Да, именно так – хиппи проиграли. Хотя в свое время казалось, что они господствуют на площадке общественного сознания. Но нет, победить, не учитывая главную опасность, и вообще, главный фактор существующего мира – экономику и ее основание – систему общественного производства – оказалось невозможным. Собственно, после этого удивляться тому финалу, к которому пришли хиппи, было бы смешно. Их идеология «свободной любви» и свободной же, легкой жизни – с неизбежными «веществами», как способом повышения легкости бытия– в конечном итоге полностью выродилась, породив напоследок свою уродливую тень в массовой культуре. В рамках которой бывший свободный рок стал коммерческой музыкой, Че Гевара – принтом на футболках, а стремление «быть не как все» — в огромный сектор «нонконформисткой моды». Ну, и в довершении указанного процесса, уже описанная «тень» породила забавное и бессмысленное явление текущей реальности – пресловутых хипстеров. Которые являются, вроде бы, попытками вернуться к миру «детей цветов» — но при этом не просто погружены в коммерческий мир, а насквозь пропитаны им. Да, хипстер, несмотря на всю декларируемую им «свободу мысли», живет в мире денег и брендов, и только в пределах этого сугубо классового мирка может чувствовать себя нормально.

***

Впрочем, этим представители данной «субкультуры» (которая на самом деле не субкультура) не отличаются от всех остальных обитателей современности – наверное, единственное, что выделяет их, так это указанное карикатурное стремление изображать свою собственную противоположность. Ну, и разумеется, пресловутая «свободная любовь» в подобном мире неминуемо должна была превратиться в свою противоположность – при этом, сохранив название. Что и произошло в реальности –именно этой теме и посвящен указанный пост. И указанная «сексуальная контрреволюция» — во всех своих проявлениях, начиная с описанного уже «неотрадиционализма», захлестывающего сейчас все новые и новые государства и заканчивая вещами, описанными в посте Завацкой – по сути означает только одно. А именно –возвращение человеческой сексуальности под строгий гнет разного рода норм и правил, ликвидация той самой фроммовской «спонтанности». Правда, это уже не те правила, что было в «дореволюционное» время – но суть их остается прежней. В том смысле, что главная роль этих самых правил состоит в том же самом, что и ранее – в необходимости обеспечения функционирования классового общества. И пускай современные нормы выглядят порой противоположностью старым – они так же служат делу превращения сексуальности в инструмент зарабатывания денег тем или иным способом.

Итак, настало время вернуться к тому, с чего начали. А именно – к теме, поднятой в своем посте уважаемой Яной Завацкой. И понять: что же объединяет антисексуальность «неотрадиционалистов», стремящихся одеть женщин в паранджу и загнать их в стены дома, и кажущуюся гиперсексуальность современного западного общества с его требованиями постоянных «сексуальных демонстраций». Кстати, это касается не только указанной темы – а вообще, подавляющего числа сторон современной жизни.

Речь идет, разумеется, о всепобеждающей коммерциализации всей жизни, которая наступила после гибели СССР. Впрочем, нет – она началась несколько раньше, тогда, когда стало понятным, что «советский проект» не имеет претензии на мировой уровень. Именно «проект», а не СССР, как таковой. Поскольку последний и мог наращивать свою военную и экономическую мощь – но как «обычная страна», а не как передовой авангард рабочего класса. А ведь именно это и давало пресловутую «Советскую тень», о которой было уже столько сказано. Ну, а потому указанная «тень» — то есть, особое воздействие образа нашей страны на общественное сознание Запада – и приводила к тем явлениям, одним из которой и стала «сексуальная революция».

Да, именно так: обретение человеком свободы в личных отношениях и возможности свободно выбирать сексуального партнера стало возможным только тогда, когда классовому расслоению – главному источнику отчуждения – был нанесен критический удар. К сожалению, удар не фатальный – как это стало понятно позднее – однако достаточно сильный для того, чтобы диктатура собственности над личной жизнью чуть покачнулась. Иначе говоря, в середине прошлого века «средний человек» впервые в истории оказался не на грани выживания – у него появилась уверенность в своей будущей жизни.
Именно этот факт и стал основанием для того, что было названо «сексуальным освобождением» — которое в реальности было лишь частным проявлением освобождения социального.

***

Все довольно просто: в 1950-1960 годах у людей появилась возможность спокойно жить. Причем, что самое главное, это коснулось молодежи, которая ранее все тысячи лет существования классового общества была вынуждена заниматься встраиванием в социальную пирамиду. Причем, тут даже не важно: сын ты знатного человека или простолюдина – поскольку даже для элитария занятие особого места в высококонкурентном мире было проблемным. (Недаром из той же классической литературы видно, что «настоящая жизнь» у джентельмена наступала лишь после получения наследства.) В результате чего на личную жизнь особых ресурсов не оставалось – если, разумеется, не подразумевать под последней посещение публичного дома. Женитьба же и семья, как правило, для всех классов имела исключительно экономический смысл – для которого главное достоинство невесты состояло в наличии наследства. (Для низших слоев, впрочем, более актуальной оказывалась рабочая сила, которую эта самая невеста представляла.)

Понятно, что никакой особой эротики тут быть не могло. Ну, может быть потом, когда появятся свободные ресурсы, появлялась возможность завести себе любовницу-содержанку «для души». Нет, разумеется, в отдельных случаях некоторые представители рода человеческого могли себе позволить любовные томления и прочие подобные вещи. Но, во-первых, они представляли собой довольно редкое явление – по крайней мере, на фоне необходимости найти «место». А, во-вторых, в большинстве своем заканчивались бесплодно: получить благосклонность «предмета воздыхания» было мало, для достаточно длительного общения – просто общения, безо всяких иных «контактов» — надо было иметь еще и благосклонность родителей. (А с этим, как можно догадаться, были реальные проблемы.) И да, разумеется, все это для джентльменов – среди дам единственной возможностью хоть какого-то «выбора» обладали богатые вдовы. Да и то, крайне условно. Ну, или редкие представительницы «богемы» — хотя даже для них тяжело понять: где там искренние чувства, а где – желание найти покровителя.

Однако в середине XX века указанная картина изменилась – а именно, начался резкий рост благосостояния населения развитых стран. (Связанный с уже не раз помянутой «советской тенью».) Более того, развернутое в 1950-1960 годах «соревнование» двух сверхдержав создало известный дефицит рабочей силы. Точнее даже сказать – квалифицированной рабочей силы с одновременным ростом возможности получения квалификации. Т.н. «кирпичные университеты» — сеть высших и средних учебных заведений, создаваемых для ликвидации ставшего очевидным после 1957 года отставания от СССР – полностью перевернули привычную ситуацию с местом в жизни для молодежи. (Которая даже получила некоторые преимущества перед «взрослыми», связанными с высокой актуальностью именно «новых профессий») Подобное положение высвободило «ресурсы» — и, прежде всего, эмоциональные – что, в свою очередь, и привело к росту сексуальных свобод. Особенно это коснулось женской части населения – с которого сняли вечное заклятие в виде необходимости «выходить замуж». А зачем – если можно получить образование и найти хорошую работу? (Нет, разумеется, это касалось не всех – но даже это самое ограниченное число людей было поражающе велико по сравнению с прошлым.)

***

Правда, как можно легко догадаться, подобная свобода, буквально свалившаяся с неба – о таких сложных вещах, как опосредованное воздействие социализма тогда, разумеется, никто даже не задумывался – оказалась избыточной для существующей системы миропонимания. Иначе говоря, никто даже не представлял себе, что можно делать в мире без нужды. Начался отчаянный поиск сценариев и моделей, которые можно было бы применить в подобном случае – например, ту же самую «богемную жизнь» с ее беспорядочным сексом и кокаином. (О том, что «модель богемы» в реальности так же разрабатывалась для совершенно иных условий – как уже было сказано выше, там актуальным было наличие «покровителей», коих она, по сути, и обслуживала – разумеется, никто не задумывался.) Именно отсюда и произошел тот самый «образ сексуальной революции», который так любят по любому поводу поминать консерваторы. Не понимая, что это был лишь самый первый этап освобождения, после которого должны были наступить иные. (Впрочем, не понимают это лишь «широкие слои», сами же идеологи «неотрадиционализма» и консерватизма все прекрасно осознают –но об этом, разумеется, надо говорить отдельно.)

Пока же стоит сказать о том, что кроме беспорядочного секса и наркомании «сексуальная революция» породила и фантастический всплеск массового творчества. Правда, так же неосознанного и совершенно неподготовленного: вся эта масса самодеятельных музыкантов практически не умела играть, а масса самодеятельных художников рисовала очень плохо. В результате чего массовая культура – прежде всего, музыкальная – указанного периода изначально страдала очевидным примитивизмом. Скажем, рок-н-ролл в широком понимании – как это не обидно будет его адептам – вырос из очевидно примитивной развлекательной музыки, и эта примитивизированность не была преодолена даже в лучших его вариантах. Самое же забавное тут даже не это – а то, что когда «революция» сменилась «контрреволюцией», то для последней даже указанный низкий уровень оказался недостижимым. И вся контрреволюционная коммерциализированная массовая культура в течение более, чем 40 лет живет только тем, что эксплуатирует созданные тогда образцы. Впрочем, как можно догадаться – это уже совершенно иная тема.

Тут же, возвращаясь к тому, с чего начали, стоит еще раз указать на то, что основанием для «освобождения сексуальности» стало именно социальное изменение мира, связанного с Великой Пролетарской Революцией, начавшейся в 1917 году. А вовсе не некое «развитие культуры» — как это принято считать в интеллектуальных кругах. И, разумеется, не пресловутое «изобретение противозачаточных средств», иногда еще дополняемое изобретением ЛСД. (Потому, что тот же презерватив – главное противозачаточное – был изобретен в современно, массовом виде еще в XIX веке. То же самое можно сказать и о психоделиках.) Впрочем, есть еще более смешная и нелепая идея, состоящая в том, что «сексуальная революция» в совокупности с рок-н-роллом и психоделиками была придумана ЦРУ для того, чтобы противодействовать «советскому влиянию». Наиболее «дикие» ее варианты утверждают о том, что все это вообще, придумывалось для разложения советского общества – но, понятно, что подобные концепции свидетельствуют только о полном и беспросветном невежестве. Поскольку вплоть до исчезновения «советской тени» западный истеблишмент относился к указанному явлению с известным опасением. И уж конечно, никто даже предположить не мог, что оно станет критичным не для Запада, а для СССР. (Кстати, антисоветчики тогда делали ставку на противоположные явления – например, на рост националистических настроений, в том числе и среди русских. То есть – на тот самый «неотрадиционализм».)

Но если дело обстоит так, как было сказано выше, то нетрудно догадаться, что после «снятия тени» «сексуальная революция» не могла держаться бесконечное количество времени. В том смысле, что ставшая уже в 1980 годы вновь актуальной необходимость искать себе место в жизни неизбежно должна была снова заставить молодежь изменить свое поведение. На этот раз – в сторону, противоположную той, что была в середине XX века. Что и случилось – правда, полного возврата в «прошлое» не произошло: «неотрадиционализму» требуется время, чтобы «вызреть», а главное – для него необходима деградация системы общественного производства до уровня, определяемого текущим социальным устройством. (А последняя началась только в 1990 годах – и даже сейчас еще не достигла своего пика.) Поэтому «сексуальная контрреволюция» началась не в форме чистой реставрации прошлого – а в форме некоего «термидора», то есть – прихода контрреволюционной сути под революционной оболочкой.

***

Внешне это выглядело – а точнее, выглядит до сих пор – как продолжение процессов 1950-1980 годов: рост «раскрепощенности» населения, причем, прежде всего женщин. (Последнее понятно – женщины по указанным выше причинам в «дореволюционное время» находились на самых нижних уровнях свободы.) Но суть явления изменилась на противоположную.
А именно – место свободных сексуальных контактов заняло стремление к заработку денег. И в «явной форме» — начиная с 1980 годах в мире происходит «ренессанс проституции. Той самой, что сопутствовала традиционному, патриархальному обществу в течение многих веков – парадоксальным образом почти исчезнув лишь в середине XX века. (То есть, тогда, когда с точки зрения «традиционалистов» наступил разгул разврата.) Причем, под «явной проституцией стоит подразумевать не только работниц, официально зарегистрированных в государственных органах, но и вообще всех, кто причисляет себя к указанной категории – но нигде не регистрируется. Поскольку рядом с ней всегда существовала и проституция «неявная» — ну, если кто читал «классику», то помнит всех этих белошвеек и горничных, которые помимо выполнения своих прямых обязанностей часто оказывали «непрямые». Причем, многие даже не совсем по своей воле: а что сделаешь, если работы мало, а народу – много. Приходилось терпеть унижение – а потому закапывать нагулянного ребенка или быть с позором выгнанной прочь.

Правда, в «контрреволюционное» время до подобного еще не дошло – в том смысле, что «сексуальная эксплуатация» находящихся на низших уровнях иерархии еще не стала нормой – но определенное движение в подобном направлении идет. Кстати, забавно – но указанные в прошлых частях «две волны харрасмента» на самом деле являются… ступенями к указанному состоянию. В том смысле, что переводят сексуальные отношения из добровольных к «экономически обусловленным». Если кому это кажется парадоксальным, то стоит вспомнить викторианскую эпоху – в которой даже просто обратится к женщине без предварительного представления было признаком неслыханного нахальства, а взятие ее за руку смотрелось чуть ли не изнасилованием. Но все это относилась только к случаям, когда эта женщина была «экономически необязана» — в противном случае можно было гораздо больше. (Вплоть до прямого насилия, от которого было принято просто– хотя официально каждый подобный случай вел к уголовному наказанию.) Собственно, и современность от данного состояния отличает только то, что в ней большая часть населения живет еще слишком хорошо – но, понятно, что это ненадолго. (Кстати, и с явной проституцией дело обстоит так же: пока проституток очень мало по сравнению с «классовой нормой» — так как есть другая работа. Но вполне вероятно, что очень скоро катастрофа, связанная с системой общественного производства, выбросит на этот «рынок» огромное число женщин. Вот тогда возвращение к «викторианским нормам» будет полным.)

Кстати, еще очень забавное – но описанное у Завацкой увеличение времени, потребной женщине для поддержания своей сексуальной привлекательности – так же практически полностью повторяет то, что было нормой в течение веков. Разумеется, речь тут идет не о всех женщинах – а только о тех, кто находится в упомянутой «области взаимодействия», как викторианские горничные. Им, кстати, так же надо было быть ухоженными в определенном смысле – поскольку неухоженных просто не принимали в «приличные дома». И им оставалось лишь заниматься грубой работой – так и в современном мире можно не думать о маникюре-педикюре, если занимаешься ей. (Например, можно уборщицей работать или санитаркой в больнице. А вот продавщица уже «должна соответствовать».) Что же касается знатных дам, то для них забота о своей внешности вообще была главной целью в жизни, отнимающей чуть ли не все время. (Достаточно вспомнить платья богатых тех времен или их прически.) Разумеется, все по той же причине – необходимо было выполнять роль «витрины» для своего мужа, демонстрируя всем его место в иерархии. (И тем самым повышая его шансы.)

***

На самом деле, подобная потребность оказывается как бы не более важной, нежели описанная Завацкой необходимость неким соответствовать потребностям мужчин. Поскольку в том же «офисном коллективе» любую «замарашку» даже если и примут – то поставят на самое последнее место. То есть – дело не в мужчинах, которые по мнению феминисток «зажрались», а в том, что реальная возможность получения хорошей работы с хорошими заработками все время сокращается. Вплоть до полного исчезновения – что, собственно, и происходит в уже помянутых странах, где господствует «неотрадиционализм». Поэтому между женщинами, одетыми в паранджу, и женщинами, ходящими на шпильках нет какой-то принципиальной разницы. На самом деле, и та, и другая вынуждена выполнять то, что ей не нужно и противно, просто для первой указанный процесс пошел еще дальше. (В среднеазиатских республиках, например, все производство «умерло» еще в 1990 годы.)

Именно поэтому никакие протесты и иные формы «борьбы», не связанные с производственной системой – тот же феминизм, к примеру – ничего хорошего дать не может. Нет, разумеется, это может привести к каким-то «внешним» изменениям, но общее состояние от них только ухудшится –так как количество имеющихся ресурсов уменьшится. А значит, остановить «сексуальную контрреволюцию» вряд ли получится. Ну, и разумеется, всегда стоит держать в уме описанную выше «метаморфозу» -при которой пресловутая «продажная сексуальность» очень быстро переходит в не менее пресловутую «паранджу» по мере развала экономики. Так что мы даже в развитых странах довольно скоро увидим нечто подобное. (И еще будет радоваться: дескать, спасибо за то, что спасли от шлюх и пидорасов.) Впрочем, понятно, что это – уже совершенно иная тема…