По его мнению, некоторые из них излишни по своей сути: если все лоббисты или корпоративные юристы на планете массово исчезнут, даже клиенты не будут скучать по ним. Другие бессмысленны не столь очевидными способами. Вскоре после публикации эссе в небольшом журнале читатели перевели его на десяток языков, а сотни людей, сообщает Грэбер, прислали собственные истории работы в сфере абсурда.
Эти истории придают книге особый эмпиризм. В 2015 года аналитическая компания YouGov опросила британцев, считают ли они, что их работа вносит значимый вклад в мир. 37% сказали «нет», а 13% не были уверены. Такие цифры повторяются и в других странах. (В благополучных и уравновешенных Нидерландах 40% респондентов считают, что их работа не имеет причин для существования). И всё же цифры опроса не так показательны, как письма из окопов абсурда. Вот Ганнибал, один из респондентов Грэбера:
«Я занимаюсь цифровым консалтингом для отделов маркетинга глобальных фармацевтических компаний. Часто работаю с глобальными PR-агентствами и пишу отчёты с названиями, например, „Как улучшить взаимодействие между ключевыми участниками цифрового здравоохранения“. Это чистая, чистейшая фигня и не служит никакой цели, кроме галочек в маркетинговых отделах… Недавно я получил около двенадцати тысяч фунтов за двухстраничный отчёт для фармацевтической компании. Его планировали показать на встрече по глобальной стратегии. В итоге отчёт не понадобился, потому что до этого пункта повестки дня так и не дошли».
Бессмысленная работа — это не то, что Грэбер называет «дерьмовой работой». Многие сотрудники бессмысленного царства получают хорошую компенсацию в виде массы свободного времени. И всё же они несчастны. Грэбер считает, что их гложет чувство бесполезности. Оно подтачивает все человеческие качества. Это наблюдение приводит автора к определению буллшит-работы как «формы оплачиваемой занятости, которая настолько бессмысленна, не нужна или пагубна, что даже работник не может оправдать её существование, хотя по условиям контракта чувствует обязанность делать вид, что это не так».
Анализ Грэбера раскрывает пять типов бессмысленной работы. Лакеи — это те, кому платят, чтобы они болтались и заставляли начальников чувствовать себя важными: швейцары, бесполезные помощники, администраторы с тихими телефонами и так далее. Головорезы являются ненужными мышцами гонки вооружений; Грэбер указывает на персонал PR-отдел Оксфордского университета, чья задача убедить общественность, что Оксфорд — это хороший вуз. Затыкателей дыр нанимают, чтобы исправить или устранить крупные недостатки, которые начальство ленится или не умеет исправить системно. (Это женщина на авиакассе, чья работа — успокаивать разгневанных пассажиров, когда багаж не прибыл). Педанты предпринимают разные действия, часто используют документы и серьёзные отчёты, чтобы создать видимость какой-то деятельности, которой нет (как Ганнибал из примера выше). Последний класс — мастера постановки задач (taskmasters), которые делятся на два подтипа: ненужные начальники, которые управляют людьми, не нуждающимися в управлении, и генераторы чуши, чья работа состоит в том, чтобы создавать и назначать больше чуши для других.
Такие рабочие места характерны даже для творческих профессий. Кураторы контента, креативщики — эти и другие посреднические роли возникают везде, от журналистики до искусства. Голливуд известен раздутием штата, которое Грэбер считает почти чистым буллшитом. Он встречался с разработчиком Аполлонией, которая участвовала в создании реалити-шоу с такими названиями как «Транссексуальные домохозяйки» (Transsexual Housewives) и «Слишком толстый, чтобы трахаться» (Too Fat to Fuck). Ни одно из них и близко не приблизилось к выходу в эфир. Сценарист Оскар занимался сокращением 60-страничных сценариев до 15 страниц и пересказом их на совещаниях, где руководители выдвигали взаимоисключающие предложения и давали неясные советы. «Они скажут: „Я не говорю, что нужно делать X, но, возможно, стоит сделать X“, — вспоминал Оскар. — Чем больше вы показываете детали, тем более размытым всё становится».
Эпидемиология проблемы — как и почему всё так получилось — тоже довольно размыта. Грэбер считает, что из-за буллшита не сбылись крупномасштабные экономические прогнозы. В знаменитом эссе, черновик которого был подготовлен в 1928 году, Джон Мейнард Кейнс предсказал, что спустя столетие технологическая эффективность в Европе и США станет настолько велика, а процветание настолько стабильным, что людям будет трудно не сойти с ума от безделья и скуки. Может быть, писал Кейнс, имеет смысл сохранить три часа работы в день, просто чтобы люди чувствовали себя полезными.
Сейчас мы почти в 2028 году, и технологии действительно кардинально увеличили производительность труда. Как и ожидал Кейнс, количество рабочих мест в сельском хозяйстве, обрабатывающей промышленности и горнодобывающей промышленности резко упало. Тем не менее, занятость в других областях — управление, обслуживание — растёт, и люди по-прежнему тратят жизнь на добычу средств к существованию. Грэбер обвиняет, в частности, существующую структуру занятости. (В политическом плане он описывает себя как анархиста, но мягкого типа, а его собственные взгляды обычно хорошо скрыты: он одинаково критикует и жёстких сторонников свободного рынка, и людей, которые выступают против «капитализма», как будто это специально выбранная концептуальная система, а не просто название, приклеенное к социально-экономической ткани, сотканной столетия назад).
Вместо того чтобы самим пожинать плоды нашего труда как в середине века, мы теперь делим их между акционерами и ростом ради роста. Трофеи процветания возвращаются в систему для финансирования новых и, возможно, функционально ненужных рабочих мест. И хотя много надуманной ерунды присутствует в госсекторе (некоторое время назад испанский госслужащий перестал появляться в офисе, что заметили только шесть лет спустя, когда кто-то пытался дать ему медаль за долгую службу), но Грэбер находит богатую жилу бессмысленной занятости в частном секторе: «Это как если бы предприятия бесконечно урезали производственный цех, а на сэкономленные деньги нанимали ещё больше ненужных работников в офисе наверху», — пишет он.
Это странно. Предполагается, что рыночная конкуренция не поощряет неэффективность и расточительство. Может быть, Грэбер слишком наивно представляет современный бизнес? Некоторые утверждают, что бессмысленные рабочие места только выглядят таковыми; якобы это точечные включения, офисная версия того парня на заводе, который делает единственную металлическую заклёпку для самолёта. Грэбер не согласен. В наиболее знакомой ему академической области наблюдается такое же взрывное раздутие штатов, как и в любой другой отрасли, хотя работа по преподаванию и исследованиям не стала более сложной или масштабной, чем десятилетия назад. Полчища новых сотрудников, должно быть, занимаются чем-то другим.
Грэбер приходит к выводу, что движущая логика такой экспансии — не эффективность, а нечто более близкое к феодализму: сложная смесь экономики, организационной политики, опричнины и перераспределений, которая подпитывается стремлением к конкурентному статусу и местной власти. (Почему люди нанимают охранников? Не потому, что они экономически эффективны). Разница между истинным феодализмом и тем, что происходит сейчас — «феодализм менеджеров», как говорит Грэбер — заключается в том, что при истинном феодализме профессионалы сами отвечали за своё расписание и методы работы.
Оставленные наедине, отмечает Грэбер, люди обычно работают как студенты перед экзаменом: поочерёдная зубрёжка и отдых. Возможно, они работают таким образом не просто так, а потому что это самый продуктивный способ работы. Большинство из нас согласится, что если фермер пашет свою землю с 9 утра до 5 вечера пять дней в неделю, то это какой-то странный и, наверное, не очень хороший фермер. На протяжении большей части человеческой истории все профессионалы от воинов и рыбаков до писателей работали в режиме cram-and-slack (упорный труд перемежается отдыхом) отчасти потому что эти рабочие места были сформированы фактическими производственными потребностями, а не произвольным рабочим расписанием и надзором менеджеров. Грэбер сетует на ситуацию, в которой «совершенно естественно для свободных граждан демократических стран сдавать себя в аренду, а для босса нормально возмущаться, если сотрудник не работает каждый момент „своего“ времени». Тем не менее, он, вероятно, преувеличивает радости жизни фрилансера.
Есть ли польза от бессмысленной работы? По мнению Грэбера, такая работа нужна просто для защиты своего существования: «Мы изобрели причудливую садо-мазо диалектику для самовнушения, что боль на рабочем месте — единственно возможное оправдание тайным потребительским удовольствиям в жизни. Но работа съедает всё большую часть нашего бодрствующего существования, так что в итоге мы не имеем такой роскоши, — как лаконично заметила Кэти Уикс — как „жизнь“», — пишет он. Его собственное представление о жизни, которое включает «сидеть весь день в кафе, споря о политике или сплетничая о сложных любовных делах наших друзей», могут не все разделять. Он может и неверно определить степень, в которой большинство людей беспокоится о результатах своего труда; для некоторых работа является наименее важной и определяющей среди всех жизненных обязательств. Но суть в том, что экономика дерьма питается сама собой. Работники запойно окунаются в просмотр сериалов, онлайн-покупки, еду на вынос и занятия йогой в качестве награды за ещё один день деморализующей бессмысленной работы, которая поддерживает такой стиль жизни. (Грэбер говорит в основном о городском и образованном среднем классе, что кажется логичным, поскольку есть подозрения, что таковы его читатели). Приобщение к такому образу жизни, то есть аккультурация происходит рано. Студент колледжа Брендан жалуется на бессмысленную работу уже в кампусе:
«Многие из этих студенческих рабочих мест требуют выполнять какую-то фигню, например, сканировать ID или проверять пустые комнаты, или очищать уже чистые столы… Я не совсем знаю, как всё это работает, но бóльшая часть работы финансируется федералами и связана с нашими студенческими кредитами. Это часть целой федеральной системы, предназначенной для закрепления за студентами больших долгов — и тем самым принуждая их к труду в будущем, потому что от студенческих долгов так трудно избавиться. Это сопровождается бессмысленной образовательной программой, предназначенной для обучения и подготовки нас к нашей будущей бессмысленной работе».
Похоже, Брендан описывает федеральную программу совмещения учёбы и работы (Federal Work-Study Program), цель которой — помочь студентам компенсировать задолженность заработной платой, заработанной в кампусе. Многие из этих рабочих мест явно бессмысленные. Я сам участвовал в этой программе, работая в подвале исследовательского центра кампуса, а главной задачей, насколько я помню, было составление ежемесячного календаря местных событий. Нужно было составить списки, в основном из Google, и сверстать их в программе. Понятия не имею, сколько человек получали эти брошюры и читали ли их. Тем не менее, мне повезло: мне нравились люди, которые там работали, и я мог брать бесплатный кофе с кухни. Во всяком случае, мне показалось замечательным, что я каким-то образом уклонялся от долга, сидя в подвале и выполняя простейшие задачи на компьютере.
С точки зрения Грэбера эти работы готовят молодёжь в жизни в бессмысленном стиле. Имея вместо этого свободное время, пишет он, студенты могли бы «репетировать пьесы, играть в группе» и тому подобное. Такая двоичная логика вводит в заблуждение — можно заниматься отупляющей работой и при этом быть певцом — и каждый, кто читал много студенческих сочинений или слушал игру студенческих групп, вряд ли согласится, что коэффициент фуфла там значительно меньше. Молодых людей могут попросить выполнять несущественную работу в рамках коварной программы аккультурации. Или их могут попросить, потому что их навыки высшего порядка ещё не отточены и есть польза — для всех — в том, чтобы подтолкнуть их к достижению своих жизненных стремлений по желанию, а не из-под палки.
В одном из многочисленных отступлений о феодализме Грэбер делает экскурс в трудовые занятия молодёжи в средневековой Европе. Он указывает, что тогда все — богатые и бедные, всесильные и бесправные — в молодости проходили службу. Честолюбивые рыцари становились пажами, а дворянки работали фрейлинами. Цель была внедрить молодых людей в мир, прежде чем выпускать их как самоуправляемых профессионалов. И всё же, поскольку никому на самом деле не нужен помощник, чтобы соскрести грязь с ботинок или перенести поднос из одной комнаты в другую, средневековые молодёжные занятия были, в значительной степени, бессмысленными. Осмысленная работа в молодости может быть прекрасной и даже полезной на пути к самореализации. Чушь, которая нас уничтожает — это чушь, с которой мы свыкнемся по жизни.
Чтобы объяснить такое постоянство, Грэбер цитирует президента Барака Обаму на тему частного здравоохранения: «Те, кто выступает за полную оплату услуг населением, говорят: „Посмотрите, сколько мы сэкономим, отказавшись от страхования и бюрократии“. Но это один миллион, два миллиона, три миллиона рабочих мест». Грэбер характеризует этот комментарий как «дымящийся пистолет» буллшитизации: «Вот самый влиятельный человек в мире публично размышляет о своём законодательном достижении — и настаивает, что самым главным фактором стало сохранение ненужных рабочих мест», — пишет он. Политики настолько зациклены на создании рабочих мест, считает он, что никто не задаётся вопросом, какие рабочие места создаются и нужны ли они. Ненужная занятость может стать одним из главных наследий недавнего сотрудничества между государственным и частным секторами.
Это плохо по большинству критериев рыночной эффективности и удовлетворённости работой. Но это приводит к осознанию того, что Грэбер описывает, но не формулирует прямо: что бессмысленная занятость в таких странах как США и Великобритании призвана служить замаскированным, незрелым вариантом пособия по безработице — только заточенного специально для большого, авторитетного среднего класса. При другой социальной модели молодая женщина, не способная найти работу, могла бы получить чек от правительства. Теперь вместо этого она получает бессмысленную работу, скажем, в медицинской компании, тратит половину каждого утра на составление бесполезных отчётов, а остальную часть времени раскладывает пасьянс «Косынка» или изучает товары в интернет-магазине для кемпинга. Возможно, это не очень хорошая жизнь. Но это и не ужас нищеты.
Или она может делать что-то более амбициозное. Грэбер утверждает, что для работников «необычно» использовать бессмысленные рабочие места как фронт для более полезной работы. Тем не менее, люди пишут музыку, стихи и многое другое, сидя на бесполезной работе. Джордж Сондерс написал рассказы сборника «Пасторалия. Разруха в парке гражданской войны» (CivilWarLand In Bad Decline), якобы выполняя работу технического писателя инженерной компании. Джеффри Евгенидис написал бóльшую часть романа «Девственницы-самоубийцы» во время работы секретарём. Это хорошие книги. Зарплаты за бессмысленную работу авторов практически стали меценатской поддержкой на создание произведений. Никто из нас не избежит дерьмовой работы. Но некоторые всё-таки извлекают из неё пользу.
