Я вот гуляю. Прямо сейчас. Здорово, правда?
На самом деле, не так уж здорово. Во-первых, девушка не знает, что она — любимая. А во-вторых, я не был в родном городе целых три года. Это ведь срок…
Инка мне всегда нравилась. Еще со школы. Но я, чего греха таить, был тогда трусоват. Мы с Инкой с детства дружили. И когда стали постарше, тоже — только дружили. Знаете, как говорят: не можешь любить, — сиди и дружи. Не решался я ей признаться. Это красавчикам в любви признаваться хорошо. Хоть пять раз на дню, всем подряд. А я ушастый. Нам, некрасивым, признаваться трудно.
В общем, додружился я так до того, что окончил школу, высшее получил, и распределился в … научно-исследовательский институт на другом конце страны. Обычно, мальчишки на север едут. Чтоб, так сказать, овеяться суровыми северными ветрами. Добрать мужества. А у меня наоборот вышло. Уехал взрослеть с севера на юга. Субтропики, пальмы, девушки симпатичные. Они на юге гораздо виднее из-под одежды. Но я все равно постоянно Инку вспоминал.
Ну, перезванивались мы с ней. Друзья же. Она меня «верным подругом» называла, когда хотела позлить. Вот, рассказала, как появился у неё. Нереально-ангельский. Имя его она с придыханием произносила. И глаза у неё были… Короче, втрескалась Инка по уши. Поздравил я её уныло. Вот ведь, говорю, радость-то какая… Пожал в полной мере плоды собственной трусости.
В тот вечер пошел топить тоску в спиртном. Водку попробовал — тьфу, гадость! Жжет, противная, пить невозможно. Ударил по вину. Южное вино хорошее, вкусное. Но с него же не напьешься. Никакого забытья. Только голова кружится. Вот я после бара и докружился до встречного полицейского патруля. Приняли они меня в нежны руки, отвезли в отделение бережно, уложили заботливо, — в отдельную каморку, под чистым одеялом. Я полицейским по пути успел поплакаться о жизненных обидах.
А с утра пожилой майор, по-отечески аккуратно, вставил мне моральный пистон. На предмет, что печаль во спирту топят только слабаки, а настоящий мужчина либо сам ситуацию принимает, либо меняет. Выставили меня из отделения. Я, пристыженный, на работу помчал. А там мне после работы тоже на общем собрании вставили — из полиции ж сообщили. Проработали меня так, что аж сгоряча чуть не женить собрались. Было у наших суровых девушек из бухгалтерского отдела такое предложение. Насилу отбился, и обещал больше с горя не пить. Только с радости.
На том и порешили.
На следующий день, — принял я. Не спиртного — ситуацию. Если любишь, так надо радоваться за человека. Главное, пусть тот — нереально-ангельский — Инку счастливой сделает. Ударился я с головой в работу. Тема у нас, правда, была интересная. Наш институт, вообще, зеркала делает. Хорошие,кстати, зеркала. Так что я хоть и молодой специалист, а зеркальных дел мастер. Впахивал ударно. А в родном городе не бывал. Родители-то мои, на стройку нового космодрома переехали. Отец инженер-строитель. Так что мне на историческую родину было и не с руки. Насчет Инки подуспокоился. Так, иногда, ныло к дождю, как старая рана.
Но с ней мы все равно перезванивались. И стал я вдруг замечать, что у Инки глаз-то не блестит. Улыбка померкла. Почуял я, путем дедуктивного метода и тонкого чутья, что-то не так с нереально-ангельским. Уточнил все у своей агентуры. (Как-никак, одноклассников в родном городе полно). Да и с матерью Инкиной у меня отношения замечательные. Она и была мой главный агент, у неё свой интерес.
Короче, оказался нереально-ангельский — козлищем. И это еще эвфемизм. Шлялся он по друзьям, пахнущим женскими духами. Жениться — обещал. Детей не хотел. Ему и так все замечательно было. А потом и вовсе — появилась у него другая, главная женщина в жизни. Рассказал он Инке, что любовь была, но сердцу не прикажешь — и катапультировался в прекрасное далеко.
Фините-ля.
Я как узнал, мне стыдно стало. Хоть в петлю лезь. Это ведь из-за меня все случилось. Из-за моей юношеской трусости. Если бы я в свое время Инке в любви признался. Ну… всякое могло быть. А вдруг бы стала она моей? Не было бы у неё тогда в жизни нереально-козлорогого. А я ей даже шанса не дал. Если кого любишь, должен быть готов защитить. А я, выходит, осечку дал, пока свои страхи лелеял.
Я про это всю ночь думал. На утро пришел к руководству и говорю: нужен отпуск, еду в родной Энск. Неодолимые личные обстоятельства. А мне руководство в ответ — никакого тебе отпуска, хлопчик, мы тебя в важную командировку посылаем. Я вспылил, сразу обострять полез. Но не успел, потому как руководство говорит, вот в родной Энск в командировку и поедешь. Потому что решение принято, испытывать систему в городских условиях будем там.
Я аж чуть мимо стула не сел.
Совпадение. Судьба.
Такси. Самолет. Снова такси… Вот и город родной. С этим теперь просто. Это раньше, до второго Союза, билет, говорят, ползарплаты мог стоить. Прибыл я, поселился в гостинице, связался со своим «главным агентом», а потом набрался духа — Инке позвонил. Зашел к ним домой. Инка мне так обрадовалась, что я и не ожидал. Главный агент меня пирогом нагружает, и подмигивает усиленно, мол, штурм унд дранг, все такое… Ну, я Инку гулять пригласил. Покажи, говорю, что в городе изменилось. Три года не был, столько здесь настроили, что родного города теперь не знаю. Айда?
Инка и согласилась.
Айда.
Случалось вам гулять с любимой девушкой по родному городу?..
На улице было свежо. А скоро мне, теперь уже южному человеку, стало даже холодновато. Шел ленивый снежок, который тут же начал оседать на пушистой Инкиной шапке, как серебряная оторочка. Мы протопали по нашему старому двору и отправились навстречу новым достопримечательностям.
— Сперва я покажу тебе новые улицы нашего района, — предложила Инка, цокая каблучками сапог по заснеженному асфальту.
Как они, девушки, на каблуках равновесие держат?..
— И много их у вас? — поинтересовался я.
— Три, — улыбнулась Инка. — По одному на каждый год твоего отсутствия.
— Добро! — согласился я.
— Тогда, следуй за мной.
— Тогда позвольте вашу руку, сударыня, — я изобразил правой рукой «кренделёк».
— Извольте, сударь, — благоволила Инка.
И мы пошли.
— Ты хоть расскажи, чем сейчас занимаешься? — спросила Инка. — А то все обо мне, да обо мне.
— Да все тем же, — я улыбнулся. — Зеркалами.
— Ну-у… — Инка не закончила.
— Чего?
— Не знаю. Мне всегда казалось, что ты в жизни займешься… чем-то более важным. Ты же всегда отличником был.
— А зеркала, по-твоему, не важно? — удивился я. — Стыдно слышать такое от женщины. Вот ты перед выходом во что гляделась, когда губы красила?
— В зеркало.
— То-то! — наставительно утвердил я. — А если бы не зеркала, то, как бы я в тебя в школе солнечные зайчики пускал?
— Точно, было, — улыбнулась Инка. А помнишь, как вы с мальчишками маленькие зеркальца в классе подвесили, и лазерной указкой с задних парт в лицо нам засветили?
— Еще бы. Это мы с Вадькой Бастрыкиным всю перемену возились.
— А Марья Сергеевна вас потом к директору. И всему классу лекцию, что лазером в глаза светить нельзя.
— Это мощным нельзя, — отмахнулся я. — У нас все было рассчитано. Хотя, дураки, конечно. Щас уже помню, как зеркальца на жвачку лепили, как ход луча рассчитывали. А вот чего в этом смешного было, не помню. Повзрослел, видать.
— Да куда уж. Повзрослел, — отмахнула Инка. — В детстве с зеркалами возился. И сейчас то же самое.
— Я тебе больше скажу — признался я. — Я на работе до сих пор солнечные зайчики пускаю.
— Да ладно!
— Точно. Надо же проверять отражательную способность. А вообще, зеркала… — я волевым решением оборвал сам себя, нет, а то как начну, так пять часов по ушам ездить буду. — Давай лучше ты мне про свою работу расскажи. Ты все там же?
— Да, учу детей. 28-я средняя, имени Юрия Гагарина.
— Чего у тебя на работе новенького? Хотя, извини, — оборвал я сам себя, — глупость спросил, у тебя в исторической науке «новенькое» не часто бывает.
— Не скажи, — обиделась за профессию Инка, — Это твои зеркала, небось, с 15-го века не менялись. А у нас сейчас как раз, загвоздка. Англичане открыли документы по перелету Гесса и предвоенных договорах с гитлеровской Германией.
— А, слышал в новостях, — кивнул я головой — Подлые договоры. Не зря их больше двухсот лет британское правительство стыдилось показывать.
— Ну и вот. А как учить детей? Это ведь совсем другой расклад по предвоенному периоду получается. Вот и приходится самим описывать, в меру сил. Пока ждем скорректированную программу. Хорошо, что теперь с этим быстро. Кстати, в новом варианте общего учебника, в главе по предвоенному периоду 1940-х, будут учтены и мои предложения. Я их полгода назад в МинОбр посылала. Теперь даже буду в списке авторов.
— Молодец ты! — обрадовался я за Инку. — Так я, оказывается, под руку со знаменитостью иду.
— Да ну ладно тебе, — смутилась Инка. — Нас там человек триста, чьи предложения в учебнике учли. Я ближе к концу списка.
— Все равно, молодец.
Шагов двадцать мы прошли молча.
— Знаешь, — хлопнула меня по предплечью Инка, — я прямо иду сейчас с тобой, и так мне хорошо…
— Правда? — от неожиданной приятности я разомлел.
— Конечно. Я почти по такому же маршруту наших шестиклашек водила. Тридцать человек! Это как муравьёв в авоське тащить. Не уследишь. А ты один. Иду, вот, отдыхаю.
— Гм-м… — честно говоря, не на такое объяснение я рассчитывал, и слегка подувял. — А чего такое «авоська»?
— Ты чего, не знаешь? — округлила глаза Инка. — Совсем одичал там, на своем юге. Это же сейчас самый писк моды! Ретро-футуризм. Дико удобная вещь. Вернемся домой, я тебе покажу.
— Лады, напомню.
Мы вышли с боковой улицы и оказались на широком, светлом проспекте. Перспектива была потрясающая. Прямой как стрела, широкий как полноводная река, с редко стоящими разноцветными домами, особенно яркими на фоне снега, он вызывал ощущение простора, праздника, движения куда-то туда, к горизонту, в лучшее завтра.
— Что-то коммунальщиков на улицах много, — заметила Инка, оглядываясь. — И полиции. Прям столпотворение какое-то. Крупный снегопад, что-ли, обещают?
— Может быть, — согласился я. Обманул её, выходит. Я ведь точно знаю, что снегопада не ждут. Бросил короткий взгляд на часы: двадцать пять минут до лимита.
— Здравствуйте, Инна Ивановна! — Затормозив, пискнуло Инке какое-то утепленное розовым комбинезоном дитё, со смешными косичками.
— Здравствуй, Леночка, — ласково сказала Инка.
— А это жених ваш? — поинтересовалась нахальная кнопка, развернув на меня голову так, что косички взбрыкнули.
Инка как-то странно крякнула, но не покраснела ни на тон. Потому, что и так красная. Мороз.
— Нет, это мой друг и одноклассник. То есть, бывший, конечно.
— Бывший друг? — уточнила девочка.
— Одноклассник. А друг настоящий.
— Поня-яятно, — важно протянула Леночка. (Хотя чего ей там могло быть понятно, когда даже мне непонятно?) — Я побегу тогда. До свиданья Инна Ванна!
Девчонка вихрем рванула мимо нас, только косички взбрыкнули.
— Вот ты теперь какая почетная стала, — ухмыльнулся я. — Инна Ванна.
— Ты-то еще подшпиль, — ткнула меня локтем Инка. — Хорошо еще, младшеклашку встретила. А то завтра бы вся школа нам с тобой кости перемывала.
— Ну и что? Пусть бы себе пошушукались всласть. Тебе жалко что-ли?
— Нет, — ответила Инка — Не жалко. Нам направо сейчас.
Мы свернули направо, на боковую улочку. И буквально через пять минут оказались на…
— Кра-со-та! — в три приема выдохнул я.
Бульвар и правда был красивый. Раскидистые деревья выстроились в две линии. А рядом с ними, ближе к пешеходной дороге, вытянулись кусты. Наверно летом, когда бульвар одевался зеленью, отсюда было почти не видно окружающий город, и люди могли представить себя идущими по лесной аллее. Но и сейчас, зимой, вид был хорош. Снег одел деревья и кусты густыми белыми кронами. Оттого бульвар был похож на какое-то сказочное ущелье. По «ущелью» шли прохожие. Спешащих здесь почти не было, видимо, бульвар лежал в стороне от суетных путей. Неторопливо двигались молодые мамы с колясками. Часто — парами. Пока мальцы дышали короткой зимней прогулкой, подружки обсуждали семейный быт. — «А он мне такой… А Милка-то, ну ты её знаешь…» Контрастом к расслабленным мамам, навстречу прошел катящий коляску парень. Совсем молодой, он вез передвижную люльку с таким осторожно-ответственным лицом, что напоминал сапера из старого фильма; так возят взведенную бомбу. Тронь — и бабах. Не иначе, жена доверила чадо в первый раз.
— Бульвар Санкары. — Объявила Инка.
— Того самого? — Переспросил я.
— Ага. Да вон он и сам стоит.
— Где?
Я повернулся, следуя Инкиной указующей руке. И правда, у меня за спиной, в конце бульвара, — стоял Томас Санкара. Деревья выстроились, оберегая памятник полукругом почетного караула. Небольшой бронзовый монумент. Чернокожий человек, в парадной форме армейского капитана далёкой африканской страны. Он не мог дожить до наших дней, чтобы увидеть как его мечты обрели реальность в новом Союзе. Даже если бы его не убили. Время. Томас Санкара родился почти двести лет назад. Впрочем, не дожили многие, кто был моложе, новому Союзу пришлось отстаивать своё право на существование, очень многие отдали жизнь, чтобы мы с Инкой могли сейчас пройтись по бульвару. Наши города украшали и памятники соотечественникам. И даты рождения на них были — не старше моего отца. Я присмотрелся, Томас стоял, расставив ноги, заложив пальцы одной руки за ремень, и любовался тем же видом, что и мы. Бронзовое лицо его было задумчивым и удовлетворённым, легкая улыбка оттеняла губы. Похоже, вид ему нравился.
Мы подошли ближе.
— А это что? — Я показал на рукоять пистолета, торчащую из кобуры на поясном ремне. Выделялась она изрядно. Если весь памятник, как и положено, уже успел благородно потемнеть, то рукоять пистолета блестела как золото.
— А, это… — Инка засмеялась — Наше городское поверье. Я даже не знаю откуда… В общем, детишки верят, что если потереть пистолет самого Санкары — то он поделится с тобой своей храбростью и отвагой. Вот и ходят сюда люди перед сложными и ответственными решениями и поступками, так сказать, приобщиться к силе Героя. Школьники перед контрольными, студенты перед экзаменами, влюбленные, чтобы набраться смелости и признаться наконец в своих чувствах. Мой класс, когда мы сюда ходили, все потерли. Некоторые по два раза. Вот.
— Чего только народ не придумает, — качнул головой я. — Наука такие успехи делает, а тут у вас заповедник. Махровые суеверия.
— Да ладно тебе, — сморщила носик Инка. — Когда-нибудь любому человеку, мужчине, или женщине, придется делать в жизни сложный выбор, брать ответственность за свои поступки, за других людей, их судьбы. И если он поступит правильно… Какое значение будет иметь, что большой путь начался с маленького суеверия?
— Ну, так-то да, — согласился я. — Пойдем?
— Пойдем.
Я снова взял Инку под руку, а сам, ловко извернувшись, быстро потер пальцами левой руки по блестящему от человеческих прикосновений краю пистолетной рукояти. Так, на всякий случай. Для храбрости.
Мы двинулись по бульвару.
Мимо на кавалерийских рысях проскакала мощная команда пенсионеров. Шли на скандинавских палках, давая друг другу ценные советы, и беззлобно подтрунивая. «Семён, ты палку-то назад тяни, отпускай в кисти… Михална, не отставай!.. Ты ж сама отстала!.. Так я от всех отстала, а ты еще и от меня…».
Я оглянулся. Санкара всё так же провожал нас своей задумчивой улыбкой. А ведь он всё-таки мог дожить до наших дней. Конечно, только при помощи нашей, современной медицины и биоинженерии. Был бы сейчас пенсионером. Бегал бы, к примеру, на скандинавских палках с друзьями по родному городу, как эти — что сейчас идут мимо нас. Или еще чем хорошим занимался…
Как же всё-таки далеко мы ушли от тех диких и одновременно героических времён…
Многие могли дожить… Нет, не так! Чтобы дожить, им пришлось бы изменить убеждениям, предать тех, кто пошел за ними, спустить на всё тормозах. Но они жили не для себя, а для всех сразу. «Человека можно убить. Идеи — никогда!» – так, кажется, когда-то сказал Санкара. О себе. О многих других людях, с которыми никогда не был знаком. О тех — кто шел курсом справедливости…
Они нужны, эти памятники ушедшим людям. Они напоминают, как трудно, тяжело, опасно шли люди к новому Союзу. Ростки лучшего завтра, которое стало нашим сегодня, взрастали по всему миру, в душах лучших и самых бескорыстных. И эти ростки топтали. Вытаптывали усердно, основательно. Сперва — били по душам, шантажировали. Если не помогало — убирали людей. А люди все тянулись к свету. Надо помнить. Не просто так к нам в руки упало наше хорошее настоящее. Его создали. В борьбе. И борьба эта не окончена.
— О чем задумался? — тронула меня за руку Инка.
— А? — Я очнулся, и понял, что уже довольно долго иду, погруженный в свои мысли. — Да так, о людях… О памятниках.
— М-мм, — Инка кивнула. — А хорошо, что памятники теперь делают вот такими.
— Какими? — уточнил я.
— Небольшими, в человеческий рост, — пояснила Инка. — Старые-то памятники, помнишь? Даже времен первого Союза. Человек — десять метров! Сабля в руке — пять метров! И все это на постаменте высотой ещё в два этажа, а то и три. Подойдешь к нему и видишь только ноздри снизу.
— Ну, — я почесал затылок. — Это так предки пытались масштаб личности передать.
— Да это понятно, что масштаб. И памятники были хорошим людям. Только вот масштаб личности, — он же не в размере тела. А теперь хорошо. Подходишь к памятнику и глядишь человеку в лицо. А он, может, даже ростом меньше тебя. Смотришь — такой же как ты или я. А вспоминаешь, что он сделал – нет, не такой же. И хочется до его высот устремиться. Так думаю.
Я посмотрел на Инку уважительно. Я всегда знал, что она умница. Она оказывается, о том же, что и я сейчас думала. Только своим путем. Вот она у меня какая. То есть, еще не у меня… да… Я опомнился и посмотрел на часы. Десять минут до лимита.
Бульвар вывел нас на красивую площадь. Здесь тоже были деревья, вымощенные плиткой тротуары, и круговое движение. Автобусы, редкие машины, и оживленная велосипедная дорожка.
— А это площадь «Первого Красного Знамени», — объяснила Инка. — Название длинное. Поэтому часто «первознаменской» зовут.
Видно было, почему эту площадь так назвали. В центре площади тоже был памятник. Этот был групповой. Суровые стальные мужики с мечами и щитами. В древних кольчугах. Доспехи побиты, щиты порублены. А смотрят гордо. Центральный мужик — косая сажень в плечах — щита не имел. В одной руке держал меч, а в другой — знамя. Древко у знамени было из металла, но сам стяг — живой. Треугольное алое полотнище билось и трепетало под порывами ветра, иногда разворачивая свое крыло в полную силу. Красная изменчивая вспышка на фоне белого снега.
— Когда случился Большой Кризис, Третья Мировая, когда после всего этого стал создаваться новый Союз, — заговорила Инка, — Началась настоящая чехарда с символикой. Предлагали разные союзные флаги. Старый трехцветный, императорский, новые варианты. С двухголовым орлом. Бело-зеленый, сибирский. Даже какой-то из четырнадцати полос был. Всякие старые — княжеские, вроде рязанского жеребца на желтом поле. И красный. С красным-то не все согласны были. Упирали на то, что нужно возвращаться к корням… уважать традиции… Пригласили историков. А они сказали, что красный флаг и есть самый старый из известных. Во всех старых русских летописях флаги у дружин «червленые» — то есть красные. Ну и всё, критики и припухли. Сказать нечего. Выходит, красный флаг — и русский, и советский, и союзный. А у нас, видишь, — теперь памятник предкам поставили.
— Хороший памятник. — Кивнул я. — Это же тоже наша история.
Я поглядел на часы. Время подходило к черте. Да и место было подходящее. Пора.
Инка, — я повернулся к ней, и поглядел в её луговые, бездонные глазища, — Ты это… ты встань вот так, пожалуйста…
Инка непонимающе остановилась.
Сердце билось молотом. Время будто замедлилось, полилось тягучей патокой.
Ну, пан или пропал! Теперь — нужно действовать быстро.
Раз! — Ловко встаю на колено.
Два! — Лихо снимаю шапку. (Мелькает мысль, что может и не стоило; эх, уши вы мои уши…).
Три! — Дергаю молнию на куртке, и лезу правой рукой под мышку. (Таким отточенным движением достает пистолет специальный агент Борис Стальнов, про которого уже третий фильм сняли). Только у меня там не пистолет, а хрупкая красная роза…
Вот на «три» у меня заминка и вышла. Чьи-то крепкие руки взяли меня сзади под локти и вздернули обратно с колен на ноги.
— Дяденька, вам помочь? Поскользнулись? — послышались с двух сторон заботливые голоса.
Я завертел головой, разгоняя воздух ушами. Подхватили меня две симпатичные девчонки-старшеклассницы. Крепкие, красные от мороза, глаза озорные. Обычно мне нравится, когда младшие по возрасту ко мне «дяденька» обращаются. Я так себя сразу взрослее чувствую. Но в этот момент мне такое обращение показалось некстати.
— Какой я вам дяденька, — буркнул я. — Я только три года назад институт закончил… И не поскользнулся я. Вот, предложение девушке делаю…
— Ой, извините-извините! — хором зазвенели девчонки. — Нам сзади-то не видно было. Думали, вы упали.
— Спасибо, ничего, — я наконец освободился, сунул руку под куртку, извлек розу, заговорил пылко. — Инка, ты!.. Выходи за меня замуж! Пожалуйста.
«Пожалуйста», — это я зря сказал. Это меня девчонки сбили. Мне опытные товарищи старшего возраста говорили, что женщины любят уверенных в себе. А я тут — «пожалуйста»… И роза помята. Эх, всё не по плану…
А Инка стоит, смотрит на меня. И не знает, что сказать…
— Девушка, вы соглашайтесь, — подала голос школьница со стороны моего левого плеча, обращаясь к Инке. — Смотрите, симпатичный какой, ушастенький.
— Нет, Люда, — вступила вторая школьница, серьезным голосом пионерской вожатой. — Что ты влияешь?! Такие серьезные решения каждый должен принимать сам!
— Вы не бойтесь, девчата. На неё не повлияешь, — пробормотал я. — Щас я сам, на второй заход…
Я снова упал на колено в снег, на утоптанное место. Народ вокруг начал озираться и останавливаться. Заулыбались. Цирк им бесплатный.
— Инка, ты не отказывайся. То есть, ты соглашайся, — сбивчиво зачастил я. — Я тебя люблю.
— Давно? — как-то растерянно уточнила Инка.
— Всегда! — решительно махнув розой, признался я. Но как ученый, тут же сообразил, что формулировка не точна, и поправился: — С пятого класса. Я для тебя что угодно сделаю. Хочешь, — снега растоплю! Хочешь — весну принесу! Хочешь — зажгу для тебя на небе второе солнце!
Инка, наконец, пришла в себя, посмотрела насмешливо, и вместе с тем сердито.
— Встань, Вась. Коленку застудишь. Солнце зажжешь… Не люблю я такой треп. Видала уж трепачей, плавали — знаем…
— Инка, да ты чего! — от возмущения я даже забыл стесняться, и опять вспрыгнул на ноги. — Разве я когда трепался? Да ты разве сама не чувствуешь? Инка! Ведь теплеет!
Инка машинально провела рукой, раззуживая шарф. На улице действительно теплело. Люди вокруг заголосили. Людская волна качнулась. Отец рядом с нами забросил мальчишку себе на плечи. На нас уже никто не смотрел. Все смотрели в одну сторону.
— Смотри, — сказал я, протягивая руку.
Инка посмотрела туда, куда глядели теперь все. В небе сияло второе солнце! Первое, как и положено зимой, ютилось по-над горизонтом. Второе — гордо шло выше. Воздух вокруг стремительно терял зимнюю бледность, и наливался золотистым теплым, радостным светом.
— Это… Это что? — растерянно спросила Инка.
— Орбитальная спутниковая группировка для изменения погоды. — улыбнулся я. — Оснащена зеркалами, для перенаправления солнечных лучей на нужные участки поверхности Земли. Тот спутник, что мы сейчас видим, — «Алоэей». За ним идет «Аэт». Потом «Пасифая». И так далее.
— Дети Гелиоса, — повернулась ко мне Инка.
— Да, дети солнца из греческих мифов. Так их назвали. Теперь они несут нам свет своего отца. Вместо того, чтобы бесполезно уходить в космос, лучи идут к людям. Понимаешь, Инка? Это тепло. Это свет. Урожаи.
— Я слышала, конечно… — задрав голову говорила Инка. — Только не думала, что сегодня. И у нас… Неожиданно как будущее наступило… — она посмотрела на меня и констатировала. — Ты заранее знал?
— Все уже знают, пока мы гуляем — я окинул взглядом толпу. — Поэтому все коммунальщики на улицах. И другие службы. И любопытные, кто не на работе. Но — да, я знал раньше. Я же тебе говорил, что занимаюсь зеркалами…
— Так это… твои зеркала?
— Нашей конструкторской группы, — заулыбался я. — Знала бы ты, сколько там было работы… Чтоб гибкие, компактные, и с нужной отражающей способностью. А уж баллистики как маялись! Зеркало ведь как солнечный парус работает. Солнце давит, и спутник уносит с траектории… Лучшие люди страны над проектом работали. Ну, и я в их числе, — я шмыгнул носом. — Ты розу-то возьми, а?
Инка улыбнулась и взяла протянутую розу. И посмотрела на меня какими-то другими глазами.
— Так, ты, выходит, сегодня — герой?
— Да ну, какой я герой… — пожал я плечами. — Я подвижник. Вон, взял, и солнце поближе к тебе подвинул. Я люблю тебя Инка. Я, правда, для тебя это сделал.
— Подвижник, — Инка сказала это ласково. — А у тебя там, в твоем городе, учителя истории нужны?
— Ха! — Я аж задохнулся. — Еще как нужны! Очень нужны! — и полез целоваться.
Случалось вам целовать любимую девушку?..
В голове у меня шумело. Люди вокруг шумели. Всем вокруг было радостно, и тепло, хотя спутник еще не успел сильно нагреть воздух. Это был общий праздник. Для всех. И для двоих.
В нашей стране — в этом нет никаких противоречий.
Под редакцией Андрея Килина, Ursa_M и Lenin-Kerrigan.
Faster Than Light
X-Wing Alliance
OpenXcom
А что там про шалав? Олдос Хаксли описал общество потребления в высшей своей точке развития. Все зашло так далеко, что потребительское отношение распространилось и на самих членов этого общества! Одна из центральных фигур романа — герой-альфа (из высшей касты) смотрит на желанную женщину (Линайну) и с отвращением осознает, что все относятся к ней как к куску мяса. И, что самое ужасное, она разделяет их взгляд на саму себя. Она использует свое тело в том числе и для того, чтобы добиться желаемого: посетить резервацию дикарей, в которую есть пропуск у мужчины, который ее туда пригласил на выходные. Она либо летит с ним (со всеми постельными вытекающими), либо просто не попадает туда. И Линайна соглашается на уникальное предложение. Пожалуй, это должно выглядеть порочно. Но на фоне нынешних мамзелей, ищущих богатеньких спонсоров, сосущих за подарки и вообще ждущих всех благ “за писеньку” — это просто ни о чем!
