Рубрика: Статьи

У нас его относят к 2000 годам («путинским нулевым» — но, на самом деле оно использовалось еще в 1930 годы. Именно в указанный период распространился культ «красивой жизни»: драгоценности, меха, дорогие автомобили, яхты, виллы, пышные приемы и балы, не уступающие тем приемам и балам, которые устраивала во время Belle Époque знать. (Собственно, «гламур» 1930 и был именно попыткой вернуться в ушедшую «Прекрасную эпоху».) Именно тогда утвердилась представление о «гламуре», как о роскоши, доступной не каждому – однако к которой можно было прикоснуться, купив заветный билет в кино. И там, созерцая «див» — всех этих Грет Гарбо, Марлен Дитрих и Джоан Кроуфорд – мечтать о том, как однажды они снизойдут со своих пьедесталов и окажутся рядом. (При этом прекрасно понимая, что не встанут и не окажутся.)

Но тогда эта эпоха закончилась Второй Мировой войной – так же, как Belle Époque закончилась войной Первой Мировой – которая серьезно подточила «бастионы гламура» даже в Соединенных Штатах. Впрочем, гораздо более важным тут оказалось то, что после войны мир кардинально изменился: на крыльях Великой Победы в мировую историю пришел новый гегемон – СССР. Который задал совершенно иной образ жизни – причем даже там, где, как могло показаться, его влияние было равно нулю. И хотя Запад в послевоенное время еще какое-то время пытался вернуться в «потерянный Рай» ушедшей роскоши, но неизбежная демократизация под действием «Советской Тени» диктовала другую модель поведения. И «гламур» ушел, уступив место более демократическим стилям – и в моде, и в музыке, и в кино, и в моделях поведения. Вместо смокингов и вечерних платьев стали пришли джинсы и миниюбки, вместо приемов – дискотеки и рок-фестивали, а вместо «гламурных» кинозвезд прошлого – образы «девчонки с соседнего двора». (Которые играли и Мэрилин Монро, и Софи Лорен, и Джина Лоллобриджита и т.д.)

Но вот наступил 1991 год, «конец Истории» — «безбожный коммунизм» был, как казалось тогда, навсегда похоронен. В результате чего потребность «маскироваться» под что-то общественно-полезное исчезла. «Общество – ничто, индивид – все!» – именно эта идея декларировалась победителями, а значит – каждый может делать все, что он захочет, в пределах своей платежеспособности, конечно. Роскошь снова стала общественно-допустимой. А поскольку гибель СССР высвободило ресурсы, которые ранее тратились на борьбу с ним – в основном, в виде вложений в усложнение имеющейся общественной и производственной структуры – то многим показалось, что она стала намного более доступной, нежели раньше. Правда, только для тех людей, которые живут в странах-победителях, но что тут поделаешь. Как в свое время говорили, Vae victis! Поэтому мало кто воспринимал происходящее иначе, нежели в критериях «естественного состояния» — когда думалось, что все происходящее навсегда…

Именно тогда зародилась пресловутая концепция «Золотого миллиарда», состоящая в том, что ВСЕ жители развитых стран «обречены на богатство». Собственно, именно на этой почве и расцвела очередная – после Belle Époque и 1930 годов – «инкарнация» гламура. Правда, в отличие от того, было раньше, «новый гламур» оформлялся в подчеркнуто «демократичном» — если так можно говорить – стиле. В том смысле, что бриллианты, меха, черное дерево и золото тут заменялись более дешевой имитацией – вроде стразов и искусственного меха. Да и вообще, как уже было сказано выше, этот самый «гламур» рассматривался, как доступный каждой домохозяйке. (Разумеется, «звезды» могли себе позволить что-то посерьезнее, но не особо.) Главным во всем этом было одно: подчеркнутая демонстрация собственного потребления – в том числе, и в сексуальном плане. Иначе говоря, за «гламуром» 1990 стоял подчеркнутый отказ от решения социальных и иных проблем – то есть, от той идеи, на основании которой строилась вся послевоенная культура. «А зачем решать – если у нас и так все хорошо! А у кого плохо – тот лузер!» (Или совок.)

На указанной почве и расцвел «глянец» вместе с описанным Иванкиной кольтом «супермоделей». Ведь именно последние наиболее активно «демонстрировали» свою ухоженность и роскошность– через тысячи фотографий на бесчисленном количестве журналов. 1990 -2000 годы стали временем полного торжества «глянца» над всей остальной печатной продукцией: тиражи книг и «серьезных журналов» падали – вплоть до закрытия, а на их место приходили разного рода «Космополитены». Ну, и разумеется, бесчисленное число телепередач. Телевизор в это время стал альфой и омегой жизни, заполняя освободившиеся от «серьезных проблем» мозги граждан. Музыка, легкие фильмы, пресловутое «эротическое искусство» — очень быстро скатившееся к откровенной порнографии… Ну, и реклама, конечно – которая и «до» была навязчивой, а на этом «празднике жизни» вообще затопила все возможное пространство. (В 1990 годы даже говорить стали рекламными слоганами.) В общем, жизнь удалась – и следует только стараться не упустить свой шанс.

Первый звонок того, что дело обстоит несколько не так, прозвенел в 2000 году – когда случился пресловутый «крах доткомов». Кстати, сейчас уже мало кто помнит, что это такое – а в 1990 годы «доткомы» (то есть, разного рода интернет-компании) считались самым ярким выражением случившегося «конца Истории». Ведь они позволяли не просто «подняться из грязи в князи» — то есть, стать миллионером за короткое время, но сделать это исключительно «своим умом». По крайней мере, так это выглядело внешне, хотя тогда действительно встречались «self-made man’ы». Правда, практически все они и стали главными потерпевшими указанного «краха — в отличие от «системных» владельцев, получивших на всем этом исключительно прибыль. Впрочем, в рамках поставленной темы все это вторично – тут важно то, что вплоть до этой даты возможность роскошной жизни рассматривалась доступной каждому. (Ну, разумеется, если он живет в «правильной стране».)

Хотя и после указанной даты мало кто понял, что произошло. Многие посчитали, что это всего-навсего «проблемы технологий» — а не системная особенность постсоветского мира. В результате чего пресловутый «гламур» был актуален, по крайней мере, до 2008 года, а для многих – и до сих пор. Но чем дальше, тем яснее становится, что та иллюзия легкого достижения «красивой жизни», что столь манила в 1990-2000 годы, в реальности является именно иллюзией. И хотя большинство людей в развитых странах еще пытаются жить реалиями «потребительского общества», но с каждым годом это делать становится все сложнее. Зарплаты растут все медленнее, а цены – особенно, на жизненно важные вещи, вроде ЖКХ или лекарства – все сильнее, опасность сокращения рабочих мест давно уже стала реальностью (кстати, вне всякой связи со столь любимыми сейчас роботами), а вероятность занять высокое место в жизни все больше становится исключительно виртуальной. (Кстати, отсюда и высокая популярность «настоящей» виртуальности в виде компьютерных игр, для обычного человека становящегося чуть ли не единственной возможностью повышения статуса.)

В подобном мире «массовый гламур» уже не может существовать – что мы и наблюдаем сегодня. Разумеется, этому процессу еще далеко до конца – инерция явлений подобного рода крайне велика – но уже сейчас он достаточно заметен. К примеру, сексуальность, бывшая главной «сверхценностью» еще лет десять назад, теперь все больше отходит на второй план. Поскольку чем дальше, тем менее вероятной становится возможность «найти своего принца» — так как число «принцев» объективно падает. А значит – надо стараться научиться зарабатывать самой. Именно поэтому пресловутый феминизм неожиданно становится все актуальнее – в том числе, и в агрессивной форме. (Призванной всего-навсего, расчистить «площадку» для заработка в полном соответствии с рыночными нормами. В том смысле, что чем хуже для мужчин – тем лучше для женщин.) Ну, а прежняя «дешевая роскошь» все более ассоциируется с «женщинами с пониженной социальной ответственностью». (Которые в «новом рыночном мире» так же становятся представителями самых низов общества – как это, собственно, и было всегда.)

И хотя – в связи с «фазовым запаздыванием» общественного сознания по сравнению с общественной реальностью – нормы прежнего образа жизни все еще главенствуют среди масс (накаченные силиконом губы, наращенные ресницы, увеличенные груди до сих пор являются главной целью условных «пэтэушниц»), но в «верхнем сегменте» они перестают быть актуальными. Хотя можно сказать и большее: сейчас само соприкосновение между «сегментами» постепенно перестает быть таким тесным, как раньше. Мир становится все более разделенным, «наследственный фактор» все более значимым, а закрытые клубы – чуть ли не единственной возможностью получить место «наверху». В подобной ситуации актуальными становятся совершенно иные модели и символы успеха, нежели еще лет десять назад. И хотя «кинозвезды» и «эстрадные исполнители» все еще господствуют над массами, но даже они уже не выглядят так блестяще, как выглядели еще недавно. Что же касается «супермоделей», то их время закончилось уже теперь: и данное занятие чем дальше, тем больше превращается в одну из обычных работ. Да, пока еще достаточно хорошо оплачиваемую – но не более.

Впрочем, если честно – то их не особенно и жалко, равно как и не жалко тот самый «мир гламура». Который на самом деле был пиром хищников и падальщиков на убитой Советской мечте. Теперь ее окончательно сожрали – и настало время жрать друг друга, причем, чем дальше, тем активнее. Впрочем, не стоит особо расстраиваться – поскольку на смену старой мечте всегда приходит новая. Так что вскоре мы увидим такое, о чем еще недавно невозможно было даже предполагать…

Мех у долгопятов от сероватого до коричневого цвета, густой и шелковистый. Ухаживать за ним помогают специальные острые коготки на втором и третьем пальцах, которыми зверьки расчесываются. На остальных пальцах коготки плоские.

А еще у долгопятов большая круглая голова, которую они могут поворачивать на 180 градусов в обще стороны! Так что долгопят может без труда посмотреть себе за спину, и имеет полноценный круговой обзор.

Самая яркая и очаровательная черта этих животных — огромные круглые глаза — верный признак ночного животного. Кстати, в плане выразительных глаз филиппинские долгопяты — рекордсмены: у них самый большой размер глаз по отношению к телу среди млекопитающих. Другой рекорд, которым обладют долгопяты -скорость развития эмбриона. Она очень-очень низкая: за долгих 6 месяцев беременности они выращивают эмбрион весом всего примерно в 23 грамма!

Несмотря на размеры и хрупкий вид, долгопят — маленький хищник. Эти зверьки питаются преимущественно насекомыми, но не упускают возможности полакомиться и мелкими ящерицами или птицами. В какой-то степени их можно считать санитарами природы, так как поедают они также и насекомых-вредителей, например, саранчу.
При этом долгопяты — одиночные территориальные животные. На каждую самку приходится примерно по 2,5 гектара, а на самцов по 6, 5 гектара леса. Территория самца обычно пересекается с территориями нескольких самок. И каждую ночь долгопяты обходят до полутора километров своих владений в поисках пищи!

О границах своих территорий они предупреждают друг друга голосами, так же как общаются и ищут партнеров. Любопытно, что людям их голоса не слышны совсем! Долгое время считалось, что долгопяты в принципе «молчуны», пока ученые из Государственного Университета Гумбольдта (Калифорния, США) не сделали открытие: эти животные общаются на частотах в среднем 70 кГц, в то время как человеческое ухо различает звуки до 20 кГц. Среди всех приматов долгопяты — единственные, кто общается на ультразвуковых частотах.

Довольно интересны «отношения» людей с долгопятами.

Филипинцы верят, что долгопяты — домашние животные лесных духов, и любой вред, умышленный или случайный, нанесенный долгопяту, повлечет за собой расплату. В отместку духи могут наслать несчастья.

А еще одна из американских истребительных эскадрилий истребительной авиации VF-33 носила имя «долгопяты». Воевавшие на Филипинский остравах в годы Второй мировой войны, американцы познакомились с долгопятами. Видимо, американцы оценили не хрупкость размеров этих животных, а ловкость и скорость этих крошечных убийц. В описании талисмана эскадрилии присутствуют эпитет «ferocious» — свирепый, жестокий, ужасный, и т.д. И, да, животное на нашивке — американская военная интерпретация долгопята.

Ну и на напоследок очень старое юмористическое видео с долгопятом:

Ордынский темник Мамай, полагавший себя господином Булгара, был крайне недоволен этой неудачей и вознамерился взять реванш, отправив против нижегородского князя свою рать. Разгневан был нападением на Булгар и враг Мамая сарайский хан Каганбек, в свою очередь полагавший этот город своим владением. Он послал на Нижний «царевича» Арабшаха, который, по отзывам русских книжников, был «свиреп зело, и ратник велий, и мужественен, и крепок, возрастом же телесным отнуд мал зело, мужеством же велий и победи многих».
Нижегородский великий князь Дмитрий Константинович, прознав о нападении Арабшаха, послал гонца к своему зятю Дмитрию Ивановичу, врагу Мамая, с просьбой о помощи.

Дмитрий не стал медлить и, «собрав воя многи», поспешил на помощь к тестю. Арабшах же как сквозь землю провалился – высланные в Степь сторожи никак не могли сыскать следов его войска. Промаявшись от безделья в Нижнем несколько недель, Дмитрий вернулся в Москву, оставив в подмогу Дмитрию Константиновичю своих воевод с «володимерцы, с переяславцы, с юрьевцы, и с муромцы, и с ярославцы». Вскоре после его отъезда поползли слухи, что Арапшах вот-вот появится в пределах княжества. Желая упредить его, нижегородский князь отправил соединенную рать навстречу ворогу.

Разбив лагерь на берегу реки Пьяна, русское войско ждало прихода татарского «царевича», а он все медлил и медлил. Долгое ожидание сыграло с русскими воеводами и ратниками злую шутку. Полагаясь на великое множество своего войска (одних москвичей на Пьяне было порядка 2-3 тыс. бойцов), князья и воеводы «оплошишася». Поскольку врага полагали далеко, по обычаю рать не стала вооружаться и «класть» на себя доспехи – «доспехи своя на телеги и в сумы скуташа, рогатины и сулицы и копья не приготовлены, а инии еще и не насажени была, такоже и щиты и шоломы». Дала о себе знать и июльская жара – ратники «ездиша, порты свои с плеч спущающе, а петли разстегавше, аки в бане разспревше». А и то правда – в суконных кафтанах и портах, не говоря уже о поддоспешниках и бронях, по летнему солнцепеку много не наездишься.

Разброду и шатания добавила и неумеренная страсть ратных к питью горячительных напитков (в точности по завету Владимира Святославича, крестителя Руси – «Руси есть веселье питье: не можем бес того быти»). «Егда где наезжаху пиво и мед, – с горечью писал книжник, – упивахуся без меры, и ездяху пьяни». Пьяному же, как известно, и море по колено, и забыв про поговорку «Не хвались едучи на рать, а хвались, едучи с рати», русские воинники «глаголюще в себе кождо их, яко «может един от нас на сто татаринов ехати, поистине никтоже может противу нас стати». Впрочем, что требовать с рядовых воинов, когда их начальные люди, князья и воеводы, забыв про наказ Мономаха, «веселящеся, пиюще и ловы деюще, мняще ся дома суще», подавая тем самым пример своим подчиненным.

Тем временем высланная Мамаем рать, заручившись помощью местных мордовских князьцов, скрытно подобралась к русскому лагерю. Обрадованные увиденным, татарские воеводы не стали дожидаться, когда русские протрезвеют. В воскресный полдень 2 августа, «вборзе разделишася на 5 полков», они ударили с разных сторон на предавшегося полуденному отдыху и сну неприятелю (в точности по завету Мономаха: «Спанье есть от Бога присужено полудне»), «биюще и секуще и колюще».

Застигнутые врасплох, безоружные русские ратники «не успеша ничтоже» против татар. Те немногие, кто сохранил присутствие духа и успел вооружиться, вступили в безнадежную схватку с ликующими татарами, остальные же бросились к реке. Враги же безжалостно избивали бегущих, «и тамо убиша князя Семена Михаиловича, и множество князей и бояр и велмож и воевод».

Юный князь Иван, «прибежа вборзе» у реке, «ввержеся на коне в реку в Пиану и утопе», а вместе с ним перетопло и множество начальных людей, рядовых ратников и обозных слуг. «И бысть на всех ужас велий и страх мног, и изнемогоша вси и бежаша», – с печалью констатировал летописец. Татары же, по его словам, «возрадовашася радостию велиею, и полон мног безчислен собраша и поставиша в станех своих, вострубише на костех христианскых».

Оставив часть людей охранять добычу, мамаевы воеводы с остальными силами двинулись на Нижний Новгород, рассчитывая взять город «изгоном», и не ошиблись в расчетах. Дмитрий Константинович, оставшись без войска, бежал в Суздаль. Горожане же, оставленные своим князем, поспешили погрузиться в лодки, покинули обреченный город. 5 августа татары ворвались в Нижний и подвергли его беспощадному двухдневному разгрому, напоследок спалив его. Часть татар тем временем рассыпалась по нижегородской округе, «власти и села пленяще и жгуще», после чего со многим полоном благополучно вернулись в свои становища.

Бедствия нижегородцев на этом не закончились. Под занавес трагедии объявился, наконец, и Арабшах, воины которого дотла разорили Засурье. Вслед за татарами в Нижегородском уезде объявились мордвины и довершили ордынский погром. Правда, на обратном пути удача им изменила – их рать нагнал на все той же Пьяне сын нижегородского князя Борис, и его дружинники отыгрались на мордвинах, перебив и перетопив здесь большую их часть. Зимой 1377/78 гг. же соединенная московско-нижегородская рать вторглась в Мордовскую землю и «всю землю их пусту сотвориша», перебив множество народу и еще больше взяв в полон. Знатных пленников казнили в Нижнем «многими казньми, и псы травиша по леду волоча». Эта запоздалая месть, увы, лишь частично скрасила последствия безалаберности и разгильдяйства князей, воевод и рядовых ратников, слишком поздно протрезвевших на Пьяне-реке.

Автор: Виталий Пенской

Целование руки – это действительно ноу-хау нашего, постсоветского времени. Совершенно немыслимо – ни на картине, ни на фотографии – представить себе, что у любого из советских лидеров кто-то целует ручку. Ни у Ленина, ни у Сталина, ни у Хрущёва с Брежневым, ни даже у Горбачёва. Ещё менее это было возможно у советских деятелей меньшего ранга. Да и в литературных произведениях это отношение отражено:

«Брат Нанин наклонился, ловя его руку. Румата отступил.
– Ну-ну, – сказал он. – Это не самая лучшая из твоих шуток, брат Нанин. Прощай.» («Трудно быть богом» братьев Стругацких, 1963).

Вот ведь «странно»: красная власть, официально именовавшая себя до 60-х годов «диктатурой», на дух не переносила подобного раболепства. А стоило на просторах бывшего Союза наступить «демократии» и «освобождению от тоталитаризма», как мгновенно повсюду и везде расцвело это «новое», которое на самом деле – хорошо забытое старое. Целуют руки чиновники, простые верноподданные… то есть, виноват, граждане, и даже гордые лидеры правозащитников. И не только в России, разумеется, а на всех широких просторах бывшей советской страны…

Туркмения… Рука самого Туркменбаши!

Стоит отметить, что ныне «рукоприложение» перешло и на более низкий, губернаторский уровень:

Добрым словом стоит помянуть замечательную роль церкви, которая весь советский период была в СССР этаким «заповедником средневековья», и сохранила в своих недрах и пышное титулование, и благоговейное целование ручки. И сквозь всю проклятую эпоху равенства и братства бережно донесла эти высокие ценности и ритуалы, взятые из благословенных средних веков, до XXI века…

Или как насчет изысканного вина 911 за $19,11?2 Настолько изысканного, что его невозможно было продать за $9,11 для красного словца. Ведь в конце концов его сделали не ради прибыли, а исключительно для того, чтобы помянуть жертв к 10 летней годовщине трагедии. Еще и обещали, что от 6 до 10% средств от продаж пойдут в фонд жертв. С ума сойти. Особенно если подумать куда пойдут остальные, нажитые на чувствах публики.

А “Starbucks” отличились тем, что непосредственно в день атаки продавали воду спасателям за $130 за упаковку. Представить только: люди в шоке, кругом раненые, спасатели работают на износ. Нужна вода. Какое счастье— рядом кафе, в котором прорва напитков. “Ах, вам воды? Извольте уплатить.” Да еще астрономическую цену. Но разве этого кого-то удивляет? Конечно, президент сиэтлской сети “Starbucks” впоследствии извинился и вернул деньги, но этот случай отлично демонстрирует то, что там где есть возможность получить дополнительную прибыль, люди не останавливаются не перед чем.3

Так же как достаточное число предпринимателей, мечтающих наконец добиться успеха, обратились в Бюро патентов и торговых марок с тем, чтобы запатентовать такие слова как “одиннадцатое сентября” и “всемирный торговый центр” для использования в программах телевидения, печатных и электронных изданиях, на товарах потребления и тд. В аккурат в день трагедии. Однако слегка оплошали: некоторые слова уже запатентованы, а другие им не позволили.4

Но, конечно, это все детские игры и пустяки. Настоящие победители в данном случае— военно-промышленный комплекс. Например, бюджет США на военные расходы с 2002 года увеличился на 50% с учетом инфляции, в то время как расходы на социальные программы, науку, здравоохранение, образование выросли всего на 13.5% за тот же период. 5

И соответственно, частные контракты на военные проекты увеличились с миллионных до многомиллиардных. 6 А для чего же еще нужен триллионный военный бюджет? Ах да, для защиты безопасности граждан буржуазных держав. Ага, держите, граждане, карман шире.

“Частные компании заработали $138 млрд на войне с Ираком.”7 [на начало 2013 года]

Ну а жертвы 8:

«Вечная память 2996 американцам.

Ирак: 1 033 000 погибших *[по разным подсчетам от 946,258 to 1,12 млн в 2008 году. ] 9 и 4424 американских солдат— забудем.

Афганистан: 173 000 погибших 10 и 2403 американских солдат— забудем. «

Успешным частным собственникам с миллиардами на все это плевать, включая своих солдат, которые, если не погибли, то нужны им как телеге пятое колесо после того, как они ими попользовались.

“Иракский ветеран. Удостоверение о военной службе. 20 месяцев трезвый. 7 месячный сын. Управление по делам военнослужащих не помогает. Серьезные страдания. Нужна медицинская помощь (не стоматолога), нуждаюсь во 2-ой работе, нужны подгузники, детское питание и тд.”

Тут надо отметить, что «виртуальная реальность» в данном случае рассматривается только как некая «компьютерная модель». Компьютер может быть сколь угодно сложным, но всё-таки должен подразумеваться компьютер, поскольку иные — магические для нашего мира — девайсы можно мысленно наделить абсолютно любыми свойствами, а потому проверка действительно станет невозможной.

Однако в случае с компьютером всё-таки можно проделать хитрый фокус.

Надо начать создавать виртуальные реальности, пытаясь сделать их как можно более масштабными и детальными. Причём не просто создавать «в стол», а подселять в них толпы людей, чтобы они постоянно взаимодействовали с этими реальностями, разглядывали их во всех деталях и т. п.

Начав создавать новые виртуальные реальности на мегапродвинутых компьютерах, мы заставляем внешний компьютер тратить всё большую и большую вычислительную мощность: ведь он должен продолжать моделировать окружающий нас мир и вдобавок моделировать те виртуальные реальности, которые моделируют компьютеры в этом мире (ведь если они существуют только в виртуальной реальности, то никак не могут добавить мощностей внешнему компьютеру: всё, что делают они, на самом деле, делает он).

Рано или поздно мы дойдём до предела мощности внешнего компьютера и пронаблюдаем какие-то его глюки.

Или, что более вероятно, мы обнаружим, что почему-то не получается моделировать виртуальные реальности с детализацией выше какого-то уровня. Причём каждая вновь нами созданная либо будет иметь ещё более сильные ограничения на детализацию, либо будет чудесным образом влиять на уже созданные реальности, понижая их уровень детализации.

Из столь прямолинейного варианта всё-таки можно выпутаться извне: пользуясь тем, что каждый человек смотрит только на одну из реальностей — окружающий мир или на одну из созданных внутри него виртуальных реальностей, — в остальных можно локально понижать детализацию: там, где на них никто не смотрит.

Однако контрприёмом против этого будут прыжки между виртуальными реальностями и окружающим миром: день там, день вон там, ещё день вон там. Перестать показывать картинку-то можно, однако надо продолжать моделировать события, а вызванную нехваткой мощности внешнего компьютера «приостановку развития мира» в тот момент, когда ты из него вышел, наверно всё-таки можно как-то отследить.

Если же нам «повезёт» и модель нашего мира вообще окажется очень экономной, то упереться в предел мощности удастся довольно быстро.

Предположим, например, частицы в нашем мире моделируются во внешнем компьютере только тогда, когда на них кто-то пытается смотреть в электронный микроскоп или крутить их на ускорителе, а в остальных случаях моделируется только статистика поведения частиц.

В этом случае мы можем начать моделировать не статистику, а именно что поведение каждой частицы в создаваемых нами виртуальных мирах. И очень быстро выбрать всю мощность внешнего компьютера.

Конечно, чтобы это проделать, нужны очень мощные компьютеры. Гораздо мощнее, чем те, которые у нас есть сейчас. И вот тут возникает ещё один интересный вариант: если мы живём в виртуальном мире, то, возможно, этот мир будет «сопротивляться» созданию слишком мощных компьютеров. Как раз по той причине, что вот их-то работу уже нельзя статистически смоделировать, пока никто не смотрит. И вот они-то внешние мощности могут исчерпать довольно быстро — в частности, если на них моделировать виртуальные миры.

Соответственно, любое из вышеописанных проявлений: как эффекты от исчерпания внешних мощностей, так и превентивное сопротивление созданию того, что могло бы их быстро исчерпать, — будет весомым свидетельством в пользу того, что мы живём в виртуальном мире.

Правда, может статься, что виртуальный мир, где мы проживаем, создан с гораздо более высокого технологического уровня, чем тут у нас сейчас моделируется, и тогда развития компьютерных технологий, достаточных для исчерпания внешних мощностей, мы достигнем очень нескоро.

Но потенциальная возможность фальсификации утверждения о невиртуальности нашего мира в этом случае всё-таки есть.

Однако в другом случае — если мощности внешнего компьютера хватает на моделирование каждой частицы вселенной в каждый момент времени, — такой фокус уже не сработает. Ведь даже если мы соберём из некоторого количества этих частиц компьютеры, то с точки зрения внешнего компьютера ничего не поменяется: без разницы ведь, эта частица просто сама по себе где-то летает, или же заключена в какой-то детали компьютера, при помощи которого что-то там моделируется. Требуемые для этого вычислительные мощности идентичны. Поэтому хакнуть такую систему описанным здесь способом уже нельзя.

Наконец, есть ещё один циничный способ сокрытия виртуальности. Можно попросту скрывать от жителя виртуального мира всё то, на основе чего он мог бы вычислить своё пребывание в виртуальном мире. То есть даже какие-то там чудеса всё ещё можно показывать, но вот реально палевные штуки — вроде предела компьютерных мощностей внутри виртуального мира — просто пропускать мимо глаз наблюдателя.

Особенно это вероятно, если мы представляем собой не игроков из внешнего мира, играющего в наш, а модели персонажей в этом виртуальном мире.

Однако и с игроками такое тоже возможно. Ведь они (то есть мы, но в своей ипостаси внешнего мира) — ради повышения игрового интереса — вполне возможно, сознательно согласились на временное отключение фрагментов восприятия.

Иными словами, невиртуальность мира оказывается фальсифицируемой только при некоторых условиях, а выполняются ли они, в принципе нельзя сказать, пока на это не наткнёшься.

Но всё-таки условия, в которых гипотеза о виртуальности мира проверяема (а о невиртуальности, соответственно, фальсифицируема), как выясняется, есть. Тем самым её можно считать, я не знаю, «полунаучной», что ли.

* * *

Про то же, что ефремовские герои могут иметь хоть прямую связь с реальностью, никто из литературной и окололитературной «братии» вообще предположить не мог. (Как, кстати, и то, что значительная часть героев соцреализма – всех этих слесарей и доярок – так же могла иметь своих живых прототипов.) Причина этого проста, и состояла она в том, что Иван Антонович – как уже не раз говорилось – выходил из совершенно иной среды, нежели они. Во время своей научной деятельности он имел крайне обширные контакты со всеми слоями населения нашей огромной страны, причем, зачастую – в самых экстремальных условиях. В которых человек или полностью ломался, или же демонстрировал гораздо более высокие качества, нежели обычно. Собственно, именно наблюдение данного процесса и стало основанием для исторического оптимизма Ефремова – поскольку он видел, что человек может быть лучше и сильнее, нежели это принято считать. (Впоследствии писатель даже посвятил указанному явлению целую книгу – «Лезвие бритвы».) И, разумеется, именно на основании данных наблюдений он и конструировал свое общество будущее.

Но разумеется, можно легко догадаться, что большинство представителей «литературной среды» ни с чем подобным никогда не сталкивались. Там господствовали совершенно иные нравы. Впрочем, так же, как среди «бомонда» научного. Именно последний факт и привел к тому, что Иван Антонович покинул науку вскоре после того, как по состоянию здоровья потерял возможность активной «полевой работы»: «кабинетная работа» с обязательным е участием в разного рода аппаратных играх была для него сущей мукой. Писательский труд в этом плане выглядел удобнее – поскольку в условиях отсутствия потребности получения «государственных плюшек» тут еще можно было как-то отказаться от участия в вечных «крысиных бегах». Но, разумеется, подобное положение для Ефремова было возможным только благодаря тому, что он уже имел определенную «писательскую славу», да и вообще, большинство благ –и значит, мог вести себя полностью независимо относительно «писательской тусовки».

Большинство же ее участников подобной форы не имели. Что вело к тому, что они были вынуждены большую часть своей жизни тратить на, чтобы приспосабливаться к творящимся тут нравам с требующимися для них человеческими качествами. Ну, возможно, некоторые из тех, кто пришел в литературную жизнь из жизни «обычной», еще помнили, что может быть что-то иное, за пределами подобной «крысиной жизни». Однако и они чем дальше, тем меньше верили в то, что подобное возможно. (Отсюда и идеи о том, что: да, были люди в наше время…) Ну, а те, кто вливался в указанную среду юности – та самая, «потомственная интеллигенция» — вообще считали иное поведение дурной идеализацией. Именно они впоследствии начали «протаскивать» в литературу и искусство «скрытых» негодяев, маскируя это «сложными характерами» — просто потому, что только подобных типов видели вокруг. (Интересно, что подобный «реализм» Ефремов считал недопустимым – о чем писал, например, в своей «Лезвии».)

Кстати, потом данный процесс пошел «по нарастающей» — скрытые негодяи превратились вначале в открытых, а затем и вообще, в откровенных извращенцев и прочую мразь. А все потому, что поколения, существующие в условиях, когда реальна только непрерывная конкуренция за блага друг с другом, ничего другого просто представить не могут. Впрочем, о данной тенденции в развитии – а точнее, деградации – искусства надо говорить отдельно. Тут же можно отметить только то, что принятии мерзости «тусовочной среды» за мерзость человека вообще есть явление старое и крайне опасное. На самом деле, оно сломало жизнь ни одному талантливому автору, который, неизбежно погружаясь в «среду», со временем «поглощался» ей целиком. Что неизбежно вело, в лучшем случае, к алкоголизму, мезантропии, депрессии – а в худшем случае, и к потере ценности жизни. (Достаточно вспомнить, сколько талантливых литераторов закончило жизнь добровольно. И в этой связи я хочу вспомнить другого гениального автора, которого, в определенной степени, можно противопоставить Ефремову.

* * *

Не удивляйтесь – но речь идет о Михаиле Афанасьевиче Булгакове. Конечно, может возникнуть вопрос: но как? Почему Булгаков – автор гораздо более «высокого уровня», нежели Ефремов – оказывается его антиподом. Но все просто – дело в том, что речь идет всего лишь об одной особенности творчества, а именно – об отношении к человеку и его развитию. Дело в том, что в своих произведениях Михаил Афанасьевич высказывается об указанной теме довольно. А именно – он указывает на то, что такового развития быть не может, а происходит скорее обратный процесс. Ну, в качестве хрестоматийного примера тут можно привести «Собачье сердце», которое является буквально гимном «антиэволюционизма», и направлено вовсе не против «шариковых» и «швондеров» — как это считается обыкновенно. Нет, что вы – последних Михаил Афанасьевич даже не воспринимает, как оппонентов. Главной его мишенью оказывается иное – идея того, что «человека можно сделать лучше», изменив условия его жизни и активно воспитывая. То есть – практически то самое, что составляет главную часть философии Ефремова.

Но данная идея, как известно, была вообще базовой для Советского проекта – именно на ее основании и была осуществлена масштабная перестройка огромной страны. Тем не менее, Булгаков не принимал ее до самого конца жизни – в последнем своем романе «Мастер и Маргарита» он утверждает то же самое, достаточно вспомнить знаменитое: «обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их». (Кстати, если «испортил» — то значит, они стали хуже.) Впрочем, указанный роман надо рассматривать отдельно — поскольку, помимо мизантропии, в нем можно найти немало ценной информации об миропонимании определенных кругов того времени. Тут же можно упомянуть только то, что уверенность в ухудшении «человеческого материала» у данного автора всегда оказывается связанным практически с тем же, с чем у Ефремова – уверенность в возможности преодоления Инферно. С окружающими его условиями. Дело в том, что Булгаков всегда описывает ту самую «художественную среду», то есть – писателей, режиссеров, артистов, журналистов и т.д.

Почему так происходит – понятно: сам Михаил Афанасьевич все советское время был связан именно с ними. Врачебная практика была им оставлена еще в 1920 году, когда, будучи военврачом Добровольческой Армии, он пережил поражение в Гражданской войне. Впрочем, тут нет смысла подробно разбирать, почему Булгаков превратился из медика вначале в журналиста, а затем – в литератора и драматурга. Можно только отметить то, что подобная смена деятельности в начале 1920 годах была довольно распространена – литературный труд в эти годы привлекал огромное число людей самых разных профессий. Видимо, было тогда нечто особенно важное для творчества – что само по себе есть вещь, обладающая особой ценностью для человека. Тем не менее, указанное погружение в «художественную среду» — как уже было сказано – оказалось для Михаила Афанасьевича причиной того, что он потерял возможность видеть иные человеческие образы, нежели те, что господствовали тут. Видимо, тут сыграло свою роль и «происхождение»: тот факт, что Булгаков происходил из крайне низкоинфернальной среды дореволюционной высшей интеллигенции – его отец был профессором –
приводил к тому, что, сравнивая то, что было, и то, что стало, он мог видеть только ухудшение и рост Инферно. (Хотя для большинства людей наблюдался обратный процесс.)

В любом случае, полностью отдавшись литературной и театральной «тусовке», и, в лучшем случае, контактируя помимо нее с представителями столичных служащих, то есть, практически с той же –по применяемым моделям поведения, средой – он просто не мог не принять идею о неизбежном «ухудшении» людей. Кстати, интересно то, что данная «модель» была, в конечном итоге, отвязана им от Советской власти– и воспринята просто, как историческая закономерность. (То есть – Булгаков не антисоветчик, как обычно считается, его отношение к людям имеет иную природу.) Именно подобное можно увидеть в «Мастере и Маргарите» — где автор почти полностью отдается гностической доктрине об ухудшении мира и о необходимости спасения из него. Любыми путями – в том числе, и через обращения к самым хтоническим силам. (Разумеется, из этого не следует, что Михаил Афанасьевич стал гностиком – он, конечно, знал о данном учении, но первичным для него было иное.) Впрочем, как уже говорилось, рассматривать «Мастер и Маргариту» надо отдельно. Тут же можно отметить только то, что очевидная ограниченность «ойкумены» данного произведения «литературно-театральными кругами» в совокупности с «совслужащими» прекрасно показывает, что же реально лежало в основании показанного инфернального мира. (Ну, а всевозможная чертовщина и гностицизм — это только маска для его выражения.)

* * *

Ну, а самое интересно тут — это, пожалуй, тот факт, что, начиная со своего самого первого издания, указанный роман оказался откровенным бестселлером среди этих самых «художественных кругов». Несмотря на то, что именно они были тут показаны в самом отвратительном виде. (Кстати, то же самое можно сказать и про иные произведения авторам – например, «Театральный роман».) Что прекрасно показывает, насколько велико было у Булгакова «попадание в волну» — в смысле, полное соответствие описанных героев представлениям своих читателей. Сам Михаил Афанасьевич, кстати, немало повеселился бы, если бы узнал, что в будущем его же «герои» сделают из его книг себе культ. Впрочем, и «не его героям» так же данная литература оказывается очень полезной – хотя бы для того, чтобы лучше видеть мерзости указанного бытия, и постараться в них не «вляпаться». Ну, и разумеется, для того, чтобы понимать, что же в существующей советской действительности было «не так» – в смысле, несоветским и даже антисоветским.

Впрочем, это будет уже совершенно иная тема. Тут же, завершая начатый разговор, можно сказать только то, что и ефремовская вера в возможность возвышения человека, и булгаковская уверенность в том, что человек нельзя исправить, показывают, прежде всего, потрясающую сложность и неоднородность самой советской культуры. В которой – что уж тут скрывать – так и не смог случиться столь необходимый перелом в сторону возвышения, который в 1920 годы казался столь близким. Но что поделаешь, социодинамика – штука сложная, и в ее рамках одномоментно взять – и ввести прогресс, разумеется, невозможно. Наоборот, тут требуется кропотливая и долговременная работа, которая, впрочем, обязательно должна завершится победой. Впрочем, о том, почему и как это произойдет – надо говорить отдельно…

Как все начиналось

До начала индустриальной революции забота о стариках главным образом лежала на их семьях или на местных общинах. Такой подход существовал еще в первобытные времена, а во многих традиционных обществах он сохраняется и поныне.
Однако нечто похожее на пенсии можно было встретить уже в древнем мире. Иногда власть имущие, движимые моральными или политическими мотивами, начинали выплачивать денежное пособие своим престарелым подданным. Речь, естественно, шла лишь о тех, кто для них был важен: воинах, чиновниках или особо приближенных слугах.

К примеру, римский император и полководец Юлий Цезарь в свое время учредил пособие для престарелых легионеров, которое выплачивал из своего кармана. И это во многом прибавило ему популярности среди солдат римской армии.

Гай Юлий Цезарь (100 г. до н.э — 44 г. до н.э.)

Но все подобные акты щедрости зависели лишь от доброй воли самого властителя. Да и назначались они обычно не всем подряд, а лишь индивидуально и за какие-нибудь особые заслуги. О всеобщих пенсиях в те времена не могло быть и речи.
С наступлением капитализма традиционное общество начало разрушаться. Люди массово переселялись в города, “отрывались от своих корней” и нередко оставались в старости без всякой поддержки. Со временем эта проблема становилась все острее и требовала от государства хоть какого-нибудь решения.

И вскоре в Европе появились первые государственные пенсии. Однако касались они лишь тех, на ком это государство держалось, то есть военных и чиновников. Например, в 1825 году в Пруссии был основан первый пенсионный фонд, из которого выплачивались пособия для государственных служащих.

Что же касается рабочих, то о них государство долгое время не думало вообще. И если вспомнить тогдашние условия труда на заводах, то это не покажется нам удивительным: с интересами рабочих в те годы фактически можно было не считаться.

Адольф фон Менцель “Железопрокатный завод”, 1879 г

Но во второй половине XIX века появилось то, что сегодня называют “левым движением”, т.е. борьбой трудящихся за свои права. Набирали силу профсоюзы: английские тред-юнионы, американские “Рыцари труда”, гирш-дункеровские и социал-демократические союзы в Германии и другие подобные организации. Все вместе они оказывали серьезное давление на правительство и предпринимателей, вынуждая их идти на некоторые уступки. Ко всему прочему, по Европе стал бродить тот самый призрак, который и сегодня приводит в ужас многих властителей.

И в 1889 году немецкий канцлер Отто фон Бисмарк ввел первые в истории массовые государственные пенсии для рабочих и служащих. Двигали канцлером сугубо прагматичные мотивы. Во-первых, таким нехитрым способом он пытался сплотить нацию вокруг государства. А во-вторых, пенсионная реформа, по его замыслу, должна была снизить социальное напряжение в обществе и оторвать часть сторонников у социалистов, которые в те годы стали очень уж популярны.

Отто фон Бисмарк (1815 — 1898 г)

Впрочем, особого энтузиазма реформа у немцев не вызвала. Бисмарковская пенсия выплачивалась рабочим с 70-летнего возраста, а с учетом того, что средняя продолжительность жизни в Германии в те годы составляла 45-50 лет, доживали до нее лишь немногие. В народе это пособие метко окрестили “пенсией для покойников”.

Немецкая пенсия начислялась не за счет государства, а создавалась из обязательных взносов, которые вместе выплачивали работники и работодатели. Именно эта модель в дальнейшем стала использоваться в большинстве стран мира.
Через двадцать лет своя “пенсия для покойников” появилась и Великобритании. Ее инициатором стал министр финансов Ллойд Джордж, призывавший всех бороться с “постыдной нищетой среди рабочих”.

Дэвид Ллойд Джордж (1863 — 1945)

Однако дело было отнюдь не в гуманных соображениях: как и Бисмарк, министр опасался, что иначе рабочие могут перейти на сторону социалистов. Британская пенсия тоже выплачивались с 70 лет.

Во Франции закон “О рабочих и крестьянских пенсиях” был принят в 1910 году. Пенсионный возраст у французов составлял 65 лет, что по сравнению с Германией и Англией стало огромным шагом вперед.

Немецкая пенсионная модель была не единственной мире. К примеру, Дания и Новая Зеландия в конце XIX века учредили у себя пенсии за счет общих налогов. Однако эти пособия фактически представляли собой помощь нуждающимся старикам и выплачивались лишь после тщательной проверки степени этой “нуждаемости”. По аналогичному пути пошла в 1927 году и Канада.

Что же касается США, то здесь массовые пенсии были введены лишь в 1935 году, в рамках “Нового курса” президента Рузвельта. По его инициативе в стране была создана федеральная система пенсионного страхования, которая обеспечивала пособиями по старости тех граждан, чей годовой доход до этого не превышал 3 тысяч долларов. Пенсионный возраст в США составил 65 лет.

Пенсии в Российской Империи

История пенсий в царской России развивалась примерно по такому же сценарию, что и на Западе, то есть от военных и чиновников — к рабочим. Однако у нас все это происходило с поправкой на отстающую от Европы промышленность и несколько затянувшийся феодализм.

Первые пособия в России начали выплачивать еще при царе Алексее Романове. Предназначались они для отставных воинов, а размер выплат зависел от серьезности увечий.

Царь Алексей Михайлович Романов (1629 — 1676)

Первое же официальное пенсионное законодательство было принято в 1720 году, уже при его сыне — Петре Первом. Назывался сей документ “Устав Морского Русского Военного Флота”. Он регулировал основания и порядок денежных выплат и, опять же, касался исключительно военного сословия.

При Екатерине II законы были дополнены понятием минимальной выслуги (стажа), которая в то время составляла 20 лет. Ее сын, Павел I, увеличил пенсионное довольствие и ввел надбавки к жалованию военных при их переходе на гражданскую службу (чтобы оно было не меньше пенсий).

В 1820-х годах появился “Устав о пенсиях и единовременных пособиях государственным служащим”. Этот устав касался и военных, и гражданских служащих, а для всех выплат при министерстве финансов был учрежден своеобразный “пенсионной фонд”.

Во второй половине XIX века правительство стало вводить пенсии не только для военных и чиновников, но и работников стратегически важных направлений промышленности (например, железных дорог). Однако эти пенсии выплачивались не из казны, а из эмеритальных касс, которые обязаны были создавать сами владельцы предприятий.

Укладка пути на Средне-Сибирской железной дороге в 1898 году

Эмеритальные кассы представляли собой денежные фонды для выплат пенсий и пособий. Пополнялись они за счет самих работников, у которых вычитали от 3% до 6% из жалования. Собранные таким образом средства распорядители фондов пускали в рост, приобретая, к примеру, на них какие-нибудь ценные бумаги.

Система прижилась, и концу XIX столетия в России насчитывалось около двухсот эмеритальных ведомственных касс. В 1912 году кассы всех ведомств были объединены в единую организационную структуру.

Своего расцвета царская пенсионная система достигла непосредственно перед Первой мировой войной. К этому времени она распространялась на военных, чиновников, различных государственных служащих (учителей, преподавателей и.т.д.), рабочих казенных заводов и казенных врачей. Однако сложившаяся система охватывала в самом лучшем случае только треть работающего населения.

Если же говорить о рабочих, то здесь ситуация была совсем уж плачевной. Во-первых, пенсию получали только 15% пролетариата. Во-вторых, вся страховая нагрузка ложилась на самих рабочих, уменьшая и без того небольшую зарплату. В-третьих, сами пособия были очень уж далеки от прожиточного минимума.

К этому стоит добавить, что пенсионными фондами управляли тогдашние “эффективные менеджеры”, которые в первую очередь заботились о своем кармане.

Пенсии в СССР: первые шаги

Большевикам в наследство досталась отнюдь не богатая и процветающая империя. Это было государство, измотанное затяжной войной и задыхающееся от множества неразрешенных экономических, политических и социальных проблем.

Александра Коллонтай (1872 — 1952)

Почти сразу после революции Ленин подписал указ о создании Народного комиссариата государственного призрения, который вскоре возглавила Александра Коллонтай. Работы у наркомата было море: после мировой войны (а потом еще и после гражданской) требовалось обеспечить уход за бесчисленным множеством раненых, инвалидов, беспризорников, людей, оставшихся без жилья и средств к существованию.

Царская система социального обеспечения (точнее то, что от нее к этому времени оставалось) с такой нагрузкой справиться не могла. И уже 14 ноября 1917 года правительство обнародовало проект новой системы социального страхования. Основные направления развития были следующими:

• Социальное страхование должно распространяться на всех без исключения рабочих, а также на городскую и сельскую бедноту.
• Страховаться должны все виды потери трудоспособности: болезнь, инвалидность, старость, уход за ребенком. Также страхованию подлежали вдовство, сиротство и безработица.
• Все расходы по страхованию должны ложиться на нанимателей.
• Возмещение полного заработка в случае утраты трудоспособности.
• Самоуправление застрахованных во всех страховых организациях.

В том же ноябре был вдвое увеличен размер пенсий по несчастным случаям, а для контроля за своевременной и честной выплатой пособий в страховые общества были направлены комиссары. Преодолевая сопротивление “эффективных менеджеров”, они постепенно взяли дела в свои руки.

И тут надо кое-что пояснить. До революции в Российской Империи работало 19 крупных страховых обществ, включая иностранные. Ориентировались они, естественно, на прибыль, а их средства чудесным образом распределялись в пользу различных “уважаемых людей”. Например, страховые тарифы для крестьян были откровенно грабительскими, тогда как помещиков компании страховали фактически себе в убыток.
Именно поэтому декретом от 23 марта был установлен государственный контроль над всеми видами страхования. А с 28 ноября 1918 года страхование стало полностью монополией государства.

Первоначально планировалось наполнять страховые фонды в основном за счет прогрессивного налога. Однако позднее было решено ограничиться лишь специальными взносами с нанимателей (примерно как сейчас), включая и национализированные к этому времени предприятия. И да: были отменены огромные пенсии для привилегированных лиц, учрежденные еще при царе и Временном правительстве.

В августе 1918 года были введены пенсии для инвалидов Красной армии. Также увеличились пособия для инвалидов войны и труда, и, что не менее важно, появилась программа их дальнейшего трудоустройства.
Уже в то время стала возникать советская система льгот, которая позднее охватила многие сферы. Например, с пенсионеров и безработных квартплата взималась по самой низкой ставке.

В 20-х годах стала формироваться система государственного соцобеспечения рабочих и служащих. К сожалению, в связи с гражданской войной и всеобщей разрухой, советское государство пока могло обеспечить пенсиями лишь некоторые категории граждан:

• инвалидов войны
• нетрудоспособных членов семей тех, кто погиб на войне
• инвалидов детства

Также пенсии выплачивались за честную и непрерывную трудовую деятельности и за особые заслуги перед Родиной. В остальном же государству приходилось по-прежнему опираться на систему страхования.

Главную проблему при страховании представляли те, кто работали не по найму: крестьяне (тогда еще “единоличники”), кустари, ремесленники и прочие фрилансеры того времени. Чтобы обеспечить их хоть какой-то поддержкой, были сформированы комитеты общественной взаимопомощи, действующие при сельских и волостных советах.

Пенсии в СССР: дальнейшее развитие

В начале 30-х годов произошло одно знаменательное для советских граждан событие: специальная государственная комиссия провела обследование рабочих и работниц, выходивших на пенсию по инвалидности. Выводы комиссии были следующими: к 55 годам большая часть женщин и к 60 годам большая часть мужчин теряют возможность продолжать работу.
По результатам этих исследований, в СССР был установлен соответствующий возраст выхода на пенсию. До недавних событий он ни разу не менялся и оставался одним из самых низких в мире. При этом некоторые категории граждан могли выходить на пенсию еще раньше: работающие на вредных производствах, в экстремальных климатических условиях и.т.д.

В 1937 году были введены первые всеобщие государственные пенсии для городских рабочих и служащих. В этом месте некоторые наши современники обычно зловещим голосом добавляют:

— А вот колхозникам предстояло ждать пенсий еще 30 лет…

Но это не так. Еще в феврале 1932 года приказом ЦИК СССР в колхозах в обязательном порядке начали создаваться кассы взаимопомощи. Они предназначались для поддержки колхозников при инвалидности, уходе за ребенком, старости или болезни.

Иными словами, пенсии своим сотрудникам выплачивали сами колхозы, а не государство. Проблема была лишь в том, что такие выплаты полностью зависели от колхозных фондов, а потому очень сильно различалась в пределах страны.
В 1956 году вышел закон “О государственных пенсиях”, который с некоторыми поправками действовал в СССР до конца 80-х годов. Он предусматривал пенсии по старости, инвалидности и по случаю потери кормильца. Вводились единые требования к возрасту и стажу, единый порядок исчисления пенсий и основания для их назначения. Размер пенсии, в основном, рассчитывался исходя из средней зарплаты за последние годы работы.

Пенсионный возраст не изменился. Мужчины имели право выходить на пенсию с 60 лет (после 25 лет стажа), а женщины с 55 (20 лет стажа). Также предусматривалась возможность раннего выхода на пенсию или сокращения стажа. Такая льгота предоставлялась, например, за социальную значимость труда (врачам, учителям и.т.д. ) или за работу на вредном производстве.

А в 1964 году была принят закон “О пенсиях и пособиях членам колхозов”. Отныне в Советском Союзе действовала единая пенсионная система для всех граждан, которая коренным образом отличалась от того, что было в дореволюционной России и капиталистических странах. Вот главные ее особенности:

• Сами работники ничего не платили. Пособия и пенсии выплачивались за счет государственного бюджета и предприятий, которые отчисляли на эти нужды от 4 до 12% фонда зарплаты.
• Советская система пенсий охватывала всех граждан без исключения. Помощь предусматривалась фактически при любых видах утраты трудоспособности.
• Никакого отдельного пенсионного фонда в СССР не было. Налоги и отчисления предприятий поступали в государственный бюджет, а уже оттуда выплачивались все пенсии и пособия.

Советская система оказала заметное влияние и на другие страны, в том числе и капиталистические. Например, с 1950 по 1990 год возраст выхода на пенсию в наиболее развитых государствах снизился в среднем с 66 до 62 лет.

Пенсии в Российской Федерации

После возвращения капитализма, в России, как и в других странах, начался постепенный демонтаж социального государства. Эти изменения коснулись и пенсионной системы. Уже 22 декабря 1990 года указом Верховного Совета РСФСР был создан Пенсионный фонд, существующий отдельно от основного бюджета.

А затем началась усиленная борьба с различными “советскими пережитками”. Например, с системой распределения пенсий, которая (о, ужас!) не учитывала разницу в доходах. Для исправления этого вопиющего недостатка, в 1997 году были созданы системы “персонифицированного учета пенсионных прав граждан” и индивидуальные лицевые счета. Также были пересмотрены правила льготного выхода на пенсию.

В результате всех этих изменений в России сложилась запутанная трехуровневая система пенсий, которая предусматривала страховое, государственное и негосударственное пенсионное обеспечение. Пенсионные взносы за работника по-прежнему вносил работодатель, однако в условиях свободного рынка это быстро породило такой феномен, как “серые” и “черные” зарплаты (об этом чуть позже).

С 2015 года в России предусмотрено три вида пенсии:

• Социальная. Полагается всем, независимо от стажа.
• Страховая. Выплачивается только тем, кто успел накопить необходимое число “пенсионных баллов” (в 2018 году — это 13,8 балла). Баллы начисляются исходя из ежегодных отчислений в пенсионный фонд и зависят от размера зарплаты.
• Накопительная. В настоящий момент формируется по желанию будущего пенсионера. Взносы по ней идут не в солидарную систему выплат, а инвестируются в ценные бумаги.

У каждого из этих видов пенсий есть свои особенности и нюансы, о которых можно рассказывать очень и очень долго. Однако разговор у нас сегодня все же не об этом.

Последним же гвоздем в гроб советской пенсионной системы стало недавнее повышение пенсионного возраста.
Самым известным лоббистом этих изменений был Алексей Кудрин — бывший российский министр финансов, а ныне — глава совета Центра стратегических разработок. Однако Кудрин просто озвучивал то, что у правительства давно было на уме. Тем более, что подобные изменения уже произошли в некоторых других странах, например, во Франции.

14 июня 2018 года российский премьер Дмитрий Медведев предложил увеличить возраст выхода на пенсию: для женщин до 63, для мужчин — до 65. Соответствующий закон был принят Государственной думой в первом чтении.

После того, как народ возмутился, а по стране прокатилась волна протестов, к гражданам обратился лично президент Владимир Путин. Он подробно рассказал о проблемах нынешней пенсионной системы и попросил народ “отнестись с пониманием” к грядущим изменениям.

Также Путин предложил смягчить некоторые пункты реформы, например, снизить пенсионный возраст для женщин с 63 до 60 лет. Однако, многим с самого начало было ясно, что первоначальный план реформы и разрабатывался с расчетом на такой маневр.

Регресс и его причины

Подобные изменения произошли не только в России: в последние годы пенсионный кризис накрыл большинство стран. Почти во всех пенсионных фондах возникла нехватка средств, из-за которой уже невозможно было выплачивать пособия в прежнем объеме. Впрочем, особым сюрпризом это не стало.

Не секрет, что многие пенсионные системы по сути представляют собой своеобразные финансовые пирамиды. Напомню: финансовая пирамида — это коммерческая организация, в которой выплаты участникам производятся за счет непрерывного привлечения новых участников. По такому принципу работали “МММ”, “Властелина”, “Русский дом Селенга”, “Хопёр-Инвест” и прочие аферисты из 90-х.

Точно так же работают и нынешние пенсионные фонды. Пенсии старикам выплачиваются, в основном, не за счет их накоплений (это, в общем-то, и нереально), а из отчислений тех, кто трудится в настоящее время. И тут возникает несколько проблем:

1. Быстрое старение населения. Продолжительность жизни в Европе растет, а значит стариков в ней становится с каждым годом все больше. Тем более, что с 2005 по 2030 год на пенсию здесь начали выходить представители послевоенного поколения, на которое пришелся бум рождаемости.

Сегодня в Европе проживает 16% людей, чей возраст превышает 65 лет (основной пенсионный возраст на Западе). По прогнозам ООН к 2030 году таковых будет уже 25%, а к 2050 году — 28%.

России это тоже касается. По оценкам агентства Bloomberg, сегодня Россия входит в десятку стран с наибольшими рисками: на одного пенсионера у нас приходится 2,4 трудящихся. Для сравнения: в 20-х годах в России соотношение пенсионеров к трудоспособному населению было 1 к 8.

2. Снижение рождаемости. Оно наблюдается сегодня во всех развитых странах и вызвано скорее биологическими, чем социальными причинами. Дело в том, что с увеличением уровня жизни и со снижением смертности исчезает необходимость в большом количестве потомства. Что же касается России, то у нас (как справедливо отметил Путин), есть еще и “демографическая дыра”, возникшая в 90-е годы.
Оба этих фактора приводят к тому, что пенсионная пирамида постепенно начинает разваливаться. Отчислений трудящихся уже хронически не хватает для полноценного обеспечения пенсионеров, и чтобы сохранить пирамиду, правительства вынуждены принимать различные непопулярные меры:

• Уменьшать пенсии,
• Увеличивать пенсионные отчисления,
• Увеличивать пенсионный возраст.

Можно ли наполнить пенсионный фонд как-нибудь по-другому? Можно, и таких способов существует много. Например, Норвегия направляет в пенсионный фонд сверхдоходы от продажи нефти и других энергоресурсов и сегодня занимает одно из ведущих мест по уровню жизни пенсионеров. Также можно решить проблему за счет перераспределения доходов в обществе, скажем, с помощью различных прогрессивных налогов и налогов на роскошь.

Однако от всех подобных мер за версту несет социализмом, и для многих рыночных стран они просто неприемлемы.
Есть и еще одна серьезная проблема, порождающая пенсионный кризис. Особенно остро она стоит в нашей стране, хотя правительство почему-то не любит лишний раз об этом вспоминать. А именно:

3. “Серые” и “черные” зарплаты. Сегодня в России от 15 до 30 миллионов трудящихся заняты в теневом секторе экономики и не платят взносы в пенсионный фонд. В целом, с “черными” зарплатами у нас наблюдается следующая картина:

• 60% компаний оформляют всех сотрудников;
• 22% оформляют большинство сотрудников;
• 13% оформляют меньшинство сотрудников;
• 5% не оформляют сотрудников вообще.

Автор этих строк когда-то отработал несколько лет в одной конторе, где после увольнения ему вручили трудовую книжку без всяких отметок. Сколько подобных организаций существовало в 90-е и в начале 2000-х сложно даже представить. Этих контор уже и след простыл, а потому вряд ли их сотрудники сегодня смогут добиться справедливости.

Что же касается “серых” зарплат (это когда официальная зарплата в разы меньше реальной), то согласно исследованию портала Rabota.ru, ее получают до 59% опрошенных.

Подозреваю, что решение одной только проблемы с теневыми зарплатами помогло бы отодвинуть нынешнюю пенсионную реформу в России на годы, если не на десятилетия. Однако правительство, по всей видимости, решило лишний раз не “кошмарить бизнес”, а разрулить сложившийся кризис за счет трудящихся.

И напоследок

На самом деле, у пенсионного кризиса есть и более глубокая причина, которая никак не связана с демографической ситуацией.

Как мы помним, многие социальные преобразования, вроде тех же пенсий, вводились в капиталистических странах вынужденно. Некоторые реформы принимались под давлением профсоюзного движения, другие — из-за конкуренции с СССР и прочими соцстранами.

Сегодня социалистического лагеря больше нет, а это значит, что и нет больше особой нужды во многих социальных гарантиях. Ведь современному трудящемуся уже не с чем сравнить свое положение. Его окружают исключительно страны с рыночной экономикой, которые отличаются друг от друга лишь национальным колоритом и доступом к ресурсам. У граждан этих стран больше нет перед глазами альтернативы, и многие из них даже не догадываются, что можно жить как-то по-другому.

Митинг против пенсионной реформы во Франции. Надпись на плакате: “Пенсии в 60 лет — для всех, и немедленно — для них”

Эта проблема усугубляется и кризисом левого движения. Чем он вызван — тема для отдельного разговора. Но факт остается фактом: современные трудящиеся практически разучились бороться за свои права. Во Франции, Греции, Дании и в других странах, несмотря на все протесты и митинги, повышение пенсионного возраста все-таки произошло. Вполне возможно, что такая же участь ожидает и нас.

По его мнению, некоторые из них излишни по своей сути: если все лоббисты или корпоративные юристы на планете массово исчезнут, даже клиенты не будут скучать по ним. Другие бессмысленны не столь очевидными способами. Вскоре после публикации эссе в небольшом журнале читатели перевели его на десяток языков, а сотни людей, сообщает Грэбер, прислали собственные истории работы в сфере абсурда.

Эти истории придают книге особый эмпиризм. В 2015 года аналитическая компания YouGov опросила британцев, считают ли они, что их работа вносит значимый вклад в мир. 37% сказали «нет», а 13% не были уверены. Такие цифры повторяются и в других странах. (В благополучных и уравновешенных Нидерландах 40% респондентов считают, что их работа не имеет причин для существования). И всё же цифры опроса не так показательны, как письма из окопов абсурда. Вот Ганнибал, один из респондентов Грэбера:

«Я занимаюсь цифровым консалтингом для отделов маркетинга глобальных фармацевтических компаний. Часто работаю с глобальными PR-агентствами и пишу отчёты с названиями, например, „Как улучшить взаимодействие между ключевыми участниками цифрового здравоохранения“. Это чистая, чистейшая фигня и не служит никакой цели, кроме галочек в маркетинговых отделах… Недавно я получил около двенадцати тысяч фунтов за двухстраничный отчёт для фармацевтической компании. Его планировали показать на встрече по глобальной стратегии. В итоге отчёт не понадобился, потому что до этого пункта повестки дня так и не дошли».

Бессмысленная работа — это не то, что Грэбер называет «дерьмовой работой». Многие сотрудники бессмысленного царства получают хорошую компенсацию в виде массы свободного времени. И всё же они несчастны. Грэбер считает, что их гложет чувство бесполезности. Оно подтачивает все человеческие качества. Это наблюдение приводит автора к определению буллшит-работы как «формы оплачиваемой занятости, которая настолько бессмысленна, не нужна или пагубна, что даже работник не может оправдать её существование, хотя по условиям контракта чувствует обязанность делать вид, что это не так».

Анализ Грэбера раскрывает пять типов бессмысленной работы. Лакеи — это те, кому платят, чтобы они болтались и заставляли начальников чувствовать себя важными: швейцары, бесполезные помощники, администраторы с тихими телефонами и так далее. Головорезы являются ненужными мышцами гонки вооружений; Грэбер указывает на персонал PR-отдел Оксфордского университета, чья задача убедить общественность, что Оксфорд — это хороший вуз. Затыкателей дыр нанимают, чтобы исправить или устранить крупные недостатки, которые начальство ленится или не умеет исправить системно. (Это женщина на авиакассе, чья работа — успокаивать разгневанных пассажиров, когда багаж не прибыл). Педанты предпринимают разные действия, часто используют документы и серьёзные отчёты, чтобы создать видимость какой-то деятельности, которой нет (как Ганнибал из примера выше). Последний класс — мастера постановки задач (taskmasters), которые делятся на два подтипа: ненужные начальники, которые управляют людьми, не нуждающимися в управлении, и генераторы чуши, чья работа состоит в том, чтобы создавать и назначать больше чуши для других.

Такие рабочие места характерны даже для творческих профессий. Кураторы контента, креативщики — эти и другие посреднические роли возникают везде, от журналистики до искусства. Голливуд известен раздутием штата, которое Грэбер считает почти чистым буллшитом. Он встречался с разработчиком Аполлонией, которая участвовала в создании реалити-шоу с такими названиями как «Транссексуальные домохозяйки» (Transsexual Housewives) и «Слишком толстый, чтобы трахаться» (Too Fat to Fuck). Ни одно из них и близко не приблизилось к выходу в эфир. Сценарист Оскар занимался сокращением 60-страничных сценариев до 15 страниц и пересказом их на совещаниях, где руководители выдвигали взаимоисключающие предложения и давали неясные советы. «Они скажут: „Я не говорю, что нужно делать X, но, возможно, стоит сделать X“, — вспоминал Оскар. — Чем больше вы показываете детали, тем более размытым всё становится».

Эпидемиология проблемы — как и почему всё так получилось — тоже довольно размыта. Грэбер считает, что из-за буллшита не сбылись крупномасштабные экономические прогнозы. В знаменитом эссе, черновик которого был подготовлен в 1928 году, Джон Мейнард Кейнс предсказал, что спустя столетие технологическая эффективность в Европе и США станет настолько велика, а процветание настолько стабильным, что людям будет трудно не сойти с ума от безделья и скуки. Может быть, писал Кейнс, имеет смысл сохранить три часа работы в день, просто чтобы люди чувствовали себя полезными.

Сейчас мы почти в 2028 году, и технологии действительно кардинально увеличили производительность труда. Как и ожидал Кейнс, количество рабочих мест в сельском хозяйстве, обрабатывающей промышленности и горнодобывающей промышленности резко упало. Тем не менее, занятость в других областях — управление, обслуживание — растёт, и люди по-прежнему тратят жизнь на добычу средств к существованию. Грэбер обвиняет, в частности, существующую структуру занятости. (В политическом плане он описывает себя как анархиста, но мягкого типа, а его собственные взгляды обычно хорошо скрыты: он одинаково критикует и жёстких сторонников свободного рынка, и людей, которые выступают против «капитализма», как будто это специально выбранная концептуальная система, а не просто название, приклеенное к социально-экономической ткани, сотканной столетия назад).

Вместо того чтобы самим пожинать плоды нашего труда как в середине века, мы теперь делим их между акционерами и ростом ради роста. Трофеи процветания возвращаются в систему для финансирования новых и, возможно, функционально ненужных рабочих мест. И хотя много надуманной ерунды присутствует в госсекторе (некоторое время назад испанский госслужащий перестал появляться в офисе, что заметили только шесть лет спустя, когда кто-то пытался дать ему медаль за долгую службу), но Грэбер находит богатую жилу бессмысленной занятости в частном секторе: «Это как если бы предприятия бесконечно урезали производственный цех, а на сэкономленные деньги нанимали ещё больше ненужных работников в офисе наверху», — пишет он.

Это странно. Предполагается, что рыночная конкуренция не поощряет неэффективность и расточительство. Может быть, Грэбер слишком наивно представляет современный бизнес? Некоторые утверждают, что бессмысленные рабочие места только выглядят таковыми; якобы это точечные включения, офисная версия того парня на заводе, который делает единственную металлическую заклёпку для самолёта. Грэбер не согласен. В наиболее знакомой ему академической области наблюдается такое же взрывное раздутие штатов, как и в любой другой отрасли, хотя работа по преподаванию и исследованиям не стала более сложной или масштабной, чем десятилетия назад. Полчища новых сотрудников, должно быть, занимаются чем-то другим.

Грэбер приходит к выводу, что движущая логика такой экспансии — не эффективность, а нечто более близкое к феодализму: сложная смесь экономики, организационной политики, опричнины и перераспределений, которая подпитывается стремлением к конкурентному статусу и местной власти. (Почему люди нанимают охранников? Не потому, что они экономически эффективны). Разница между истинным феодализмом и тем, что происходит сейчас — «феодализм менеджеров», как говорит Грэбер — заключается в том, что при истинном феодализме профессионалы сами отвечали за своё расписание и методы работы.

Оставленные наедине, отмечает Грэбер, люди обычно работают как студенты перед экзаменом: поочерёдная зубрёжка и отдых. Возможно, они работают таким образом не просто так, а потому что это самый продуктивный способ работы. Большинство из нас согласится, что если фермер пашет свою землю с 9 утра до 5 вечера пять дней в неделю, то это какой-то странный и, наверное, не очень хороший фермер. На протяжении большей части человеческой истории все профессионалы от воинов и рыбаков до писателей работали в режиме cram-and-slack (упорный труд перемежается отдыхом) отчасти потому что эти рабочие места были сформированы фактическими производственными потребностями, а не произвольным рабочим расписанием и надзором менеджеров. Грэбер сетует на ситуацию, в которой «совершенно естественно для свободных граждан демократических стран сдавать себя в аренду, а для босса нормально возмущаться, если сотрудник не работает каждый момент „своего“ времени». Тем не менее, он, вероятно, преувеличивает радости жизни фрилансера.

Есть ли польза от бессмысленной работы? По мнению Грэбера, такая работа нужна просто для защиты своего существования: «Мы изобрели причудливую садо-мазо диалектику для самовнушения, что боль на рабочем месте — единственно возможное оправдание тайным потребительским удовольствиям в жизни. Но работа съедает всё большую часть нашего бодрствующего существования, так что в итоге мы не имеем такой роскоши, — как лаконично заметила Кэти Уикс — как „жизнь“», — пишет он. Его собственное представление о жизни, которое включает «сидеть весь день в кафе, споря о политике или сплетничая о сложных любовных делах наших друзей», могут не все разделять. Он может и неверно определить степень, в которой большинство людей беспокоится о результатах своего труда; для некоторых работа является наименее важной и определяющей среди всех жизненных обязательств. Но суть в том, что экономика дерьма питается сама собой. Работники запойно окунаются в просмотр сериалов, онлайн-покупки, еду на вынос и занятия йогой в качестве награды за ещё один день деморализующей бессмысленной работы, которая поддерживает такой стиль жизни. (Грэбер говорит в основном о городском и образованном среднем классе, что кажется логичным, поскольку есть подозрения, что таковы его читатели). Приобщение к такому образу жизни, то есть аккультурация происходит рано. Студент колледжа Брендан жалуется на бессмысленную работу уже в кампусе:

«Многие из этих студенческих рабочих мест требуют выполнять какую-то фигню, например, сканировать ID или проверять пустые комнаты, или очищать уже чистые столы… Я не совсем знаю, как всё это работает, но бóльшая часть работы финансируется федералами и связана с нашими студенческими кредитами. Это часть целой федеральной системы, предназначенной для закрепления за студентами больших долгов — и тем самым принуждая их к труду в будущем, потому что от студенческих долгов так трудно избавиться. Это сопровождается бессмысленной образовательной программой, предназначенной для обучения и подготовки нас к нашей будущей бессмысленной работе».

Похоже, Брендан описывает федеральную программу совмещения учёбы и работы (Federal Work-Study Program), цель которой — помочь студентам компенсировать задолженность заработной платой, заработанной в кампусе. Многие из этих рабочих мест явно бессмысленные. Я сам участвовал в этой программе, работая в подвале исследовательского центра кампуса, а главной задачей, насколько я помню, было составление ежемесячного календаря местных событий. Нужно было составить списки, в основном из Google, и сверстать их в программе. Понятия не имею, сколько человек получали эти брошюры и читали ли их. Тем не менее, мне повезло: мне нравились люди, которые там работали, и я мог брать бесплатный кофе с кухни. Во всяком случае, мне показалось замечательным, что я каким-то образом уклонялся от долга, сидя в подвале и выполняя простейшие задачи на компьютере.

С точки зрения Грэбера эти работы готовят молодёжь в жизни в бессмысленном стиле. Имея вместо этого свободное время, пишет он, студенты могли бы «репетировать пьесы, играть в группе» и тому подобное. Такая двоичная логика вводит в заблуждение — можно заниматься отупляющей работой и при этом быть певцом — и каждый, кто читал много студенческих сочинений или слушал игру студенческих групп, вряд ли согласится, что коэффициент фуфла там значительно меньше. Молодых людей могут попросить выполнять несущественную работу в рамках коварной программы аккультурации. Или их могут попросить, потому что их навыки высшего порядка ещё не отточены и есть польза — для всех — в том, чтобы подтолкнуть их к достижению своих жизненных стремлений по желанию, а не из-под палки.

В одном из многочисленных отступлений о феодализме Грэбер делает экскурс в трудовые занятия молодёжи в средневековой Европе. Он указывает, что тогда все — богатые и бедные, всесильные и бесправные — в молодости проходили службу. Честолюбивые рыцари становились пажами, а дворянки работали фрейлинами. Цель была внедрить молодых людей в мир, прежде чем выпускать их как самоуправляемых профессионалов. И всё же, поскольку никому на самом деле не нужен помощник, чтобы соскрести грязь с ботинок или перенести поднос из одной комнаты в другую, средневековые молодёжные занятия были, в значительной степени, бессмысленными. Осмысленная работа в молодости может быть прекрасной и даже полезной на пути к самореализации. Чушь, которая нас уничтожает — это чушь, с которой мы свыкнемся по жизни.

Чтобы объяснить такое постоянство, Грэбер цитирует президента Барака Обаму на тему частного здравоохранения: «Те, кто выступает за полную оплату услуг населением, говорят: „Посмотрите, сколько мы сэкономим, отказавшись от страхования и бюрократии“. Но это один миллион, два миллиона, три миллиона рабочих мест». Грэбер характеризует этот комментарий как «дымящийся пистолет» буллшитизации: «Вот самый влиятельный человек в мире публично размышляет о своём законодательном достижении — и настаивает, что самым главным фактором стало сохранение ненужных рабочих мест», — пишет он. Политики настолько зациклены на создании рабочих мест, считает он, что никто не задаётся вопросом, какие рабочие места создаются и нужны ли они. Ненужная занятость может стать одним из главных наследий недавнего сотрудничества между государственным и частным секторами.

Это плохо по большинству критериев рыночной эффективности и удовлетворённости работой. Но это приводит к осознанию того, что Грэбер описывает, но не формулирует прямо: что бессмысленная занятость в таких странах как США и Великобритании призвана служить замаскированным, незрелым вариантом пособия по безработице — только заточенного специально для большого, авторитетного среднего класса. При другой социальной модели молодая женщина, не способная найти работу, могла бы получить чек от правительства. Теперь вместо этого она получает бессмысленную работу, скажем, в медицинской компании, тратит половину каждого утра на составление бесполезных отчётов, а остальную часть времени раскладывает пасьянс «Косынка» или изучает товары в интернет-магазине для кемпинга. Возможно, это не очень хорошая жизнь. Но это и не ужас нищеты.

Или она может делать что-то более амбициозное. Грэбер утверждает, что для работников «необычно» использовать бессмысленные рабочие места как фронт для более полезной работы. Тем не менее, люди пишут музыку, стихи и многое другое, сидя на бесполезной работе. Джордж Сондерс написал рассказы сборника «Пасторалия. Разруха в парке гражданской войны» (CivilWarLand In Bad Decline), якобы выполняя работу технического писателя инженерной компании. Джеффри Евгенидис написал бóльшую часть романа «Девственницы-самоубийцы» во время работы секретарём. Это хорошие книги. Зарплаты за бессмысленную работу авторов практически стали меценатской поддержкой на создание произведений. Никто из нас не избежит дерьмовой работы. Но некоторые всё-таки извлекают из неё пользу.

Я бы понял, если бы ты ко мне зашёл, чтобы спросить, как сделать какую-то там штуку, которая у тебя никак не получается, пока ты пытаешься на дому снять кинофильм о жизни на Марсе. Я бы понял, если бы ты, увидев, как я делаю что-то, что можно сделать проще, подробно рассказал бы мне, как сделать проще.

Но нет, блеать. Ты себя чувствуешь элитным потребителем, перед которым люди, не подозревающие о твоём существовании, и которым ты, скорее всего, не заплатил ни копейки, должны ползать на четвереньках, стряхивая пыль с твоих ног. Просто потому, что ты соизволил воспользоваться продуктами их труда.

Давай, они напишут именно про то, про что хочешь лично ты, причём с теми выводами, которые именно тебе нравятся.

Давай, они будут снимать именно ту передачу, которую тебе хотелось бы, а ты будешь вертеть носом, как олигарх в пафосном ресторане.

И давай, тебя ещё за это в титры впишут — как «идейного вдохновителя и руководителя». Поскольку ничего больше ты делать не умеешь, хотя порог вхождения, повторюсь, стоит примерно ноль и одновременно с тем есть такая куча совершенно бесплатной и совершенно доступной информации прямо в той самой коробке, через которую ты смотришь на котиков и интернет-приколы, что даже малолетний даун смог бы разобраться со всем этим, если бы только соизволил шевельнуть пальцем.

Ну или хотя бы, давай, все они будут при твоём появлении брать под козырёк и смущённо рапортовать: «так точно, виноват, обещаю исправиться, всё ради вас».

Есть такой поджанр в жанре про попаданцев, где очередной персонаж с необычайным везением попадает именно в тот момент прошлого, про который, как ему кажется, он что-то там знает. Основная часть истории в таких произведениях про то, как этот дебил снисходительно похлопывает по плечу Сталина, Наполеона или Юлия Цезаря, журя их за недосмотры и давая ценные советы вида: «не надо делать плохо — делайте хорошо».

Хотя вполне понятно, что даже историк-специалист со стажем в полвека, попади он туда, был бы там белой вороной, которую если и не умочат сразу, то исключительно по приколу — «эвон как, тут у нас чел, который что-то там знает про будущее». Но уж явно раздать три центнера ценных советов даже он там никак не сможет, поскольку все эти чуваки, вроде Наполеона и Сталина, практически с рождения тренировались делать в том мире, в котором живут, то, что они там делают. А этот чел в лучшем случае что-то там читал, про то, что они делали. Читал, а даже не смотрел своими глазами ежеминутную хронику со всех ракурсов.

Некоторые шансы в этом случае имелись бы, быть может, у математика, поскольку математика слабо завязана на технологические цепочки, и рассказать местным математикам (или хотя бы просто относительно умным, например, писарям) про те сферы математики, которые тогда ещё не были развиты, всё-таки возможно.

Ну ладно, у физика и у химика тоже есть шансы на то, чтобы не оказаться совершенно бесполезными, поскольку физические и химические законы не привязаны к исторической ситуации, а потому действительно могут ускорить развитие науки.

Что-то мог бы сделать и инженер — по крайней мере, показать какие-то способы расчётов или детали устройства механизмов, которые можно реализовать уже на том технологическом уровне.

Совсем ничтожно мало смог бы сделать программист — адаптировать знакомые ему алгоритмические наработки в способы расчёта в уме, на бумажке или при помощи простейших счётных устройств. Ну ещё наверно помочь в создании станков с перфокартами смог бы.

На этом, блин, всё. Практически всё остальное никак не помогло бы. Поскольку нет сопутствующих технологий. Поскольку детали взаимоотношений не были описаны, а потому о них не знают даже историки. Поскольку рулят знакомства и уже выстроенные связи, которых у новоприбывшего просто нет. Поскольку даже само наличие предсказания будущей истории сразу же до неузнаваемости поменяет эту историю, если в это предсказание реально поверят властьимущие, после чего знания мега-советчика можно будет выкинуть на помойку в полном объёме.

И самое главное, поскольку ни у кого нет никакой выгоды от пляски под дудку этого хера с горы.

Вот если он может в одно рыло паровую машину построить — тут да, выгода от него есть.

Если он может по памяти карту побережья нарисовать — выгода есть.

Если он может решить любую возникшую геометрическую задачу — выгода есть.

В общем, если ты десять лет партизанил вместе с Че Геварой и одновременно с тем знаток истории и технологий Второй Мировой, да, некоторую пользу Сталину, которого ты собирался отечески похлопывать по плечу, ты принести всё-таки можешь.

Тут можно вписаться и даже приподняться. Но вовсе не при помощи снисходительных идиотских советов.

За них тебе ничего хорошего не светит. У тебя больше шансов продержаться, если просто молчать, пока хотя бы приблизительно не поймёшь, что и как тут устроено.

Улавливаете, в чём сходство? Ваши умения ценны. Ваши уникальные умения — очень ценны. А вот ваше мнение о том, как всё должно быть и как кто что должен делать, чтобы лично вам понравилось, по умолчанию ценно исключительно пропорционально количеству населения.

Живёт в стране сто миллионов — ну вот, по умолчанию ваше мнение имеет вес в одну стомиллионную.

Чтобы вес хоть сколько-то поднялся, даваемые вами советы должны «сбываться». То есть, будучи воплощёнными, приносить кому-то выгоду (не обязательно строго материальную — пусть они даже просто развлекают читателя). Кому-то, кроме вас, надеющихся вырасти в глазах широкой общественности, благодаря раздаче ценных советов.

А для такового вам надо уметь делать то, про что вы раздаёте советы. А для такового это надо делать. Регулярно и относительно долго (ну, хотя бы год).

И ещё вам, внезапно, надо в этой области идти с опережением относительно среднего среди людей в теме, поскольку рекомендации Капитана Очевидность могут заинтересовать только тех, кто в данном вопросе вообще по нулям. Да и то только на те пять минут, пока про это было прикольно читать. Те же, кто в курсе, за капитанские откровения именно вас, быть может, снисходительно похлопают по плечу, а не вы их.

Поэтому вопрос: «а с хрена ли ты, такой типа прошаренный, не делаешь всего того, про что пришёл посоветовать?», — всегда актуален.

Тебе кажется, будто бы ты знаешь, как и о чём писать? Заведи себе блог или сайт и пиши. Или пиши и рассылай во всевозможные издания. Тогда, быть может, ты сумеешь через пару лет другому писателю что-то посоветовать. Быть может. Тогда. Но не сейчас, когда весь твой блог состоит из десяти перепостов.

Тебе кажется, будто ты знаешь, как снимать? Так снимай. Не ходи поныть о том, как бы ты зашибато всё снял чужими руками, если бы эти бездушные эгоисты согласились всё сделать за тебя и вдобавок ещё терпели бы твою «объективную критику», с которой ты к ним готов лезть по десять раз на дню, а снимай.

Благо, сейчас уровень благосостояния столь высок, что тебе всё необходимое уже дадено с нехилым размахом и почти бесплатно.

При этом, ясен перец, ты не обязан любить всё происходящее или попадающее тебе на глаза, даже если сам это делать не умеешь. Ты можешь всё это ненавидеть и даже у себя в бложике негодовать по этому поводу. У себя в бложике. Или в бложиках своих друзей. Или в бложиках тем, кому твоё мнение интересно. И быть при этом примерно одной стомиллионной собираемой кем-то статистики.

Другие же лично тебе что-то там обязаны, если они с тобой о чём-то договаривались — подписали контракт, продали тебе что-то там и так далее.

Или, что даже лучше, ты можешь стать специалистом в данном вопросе и тогда за твои советы тебя действительно будут благодарить другие специалисты. Иногда. Не очень часто, но шансы всё-таки есть. Однако — см. выше — им можно стать, только если этим заниматься, а не просто думать про себя, что у тебя получилось бы круче всех, а потому ты можешь раздавать советы ещё до того, как даже просто попробовал.

В ином же случае, ты будешь как тот попаданец, наиболее благополучным исходом для которого был бы дружный зажигательных смех послушавших его бесценные откровения.