Xren.su

Первым ученым, изучившим и описавшим голубоногих олушей был знаменитый Чарльз Дарвин.

Где обитают такие красавцы? На западном побережье Северной и Южной Америки, начиная с северо-запада Мексики и Панамы до Перу, Галапагосский островов и Эквадора. Причем, примерно половина из всего поголовья голубоногих олушей гнездится на Галапагосских островах, где они находятся под охраной закона.

Олуши – рыбоядные птицы. Они летают стаей над морем, высматривая добычу, и найдя ее, складывают крылья и стрелой вонзаются в воду. Пикируя таким образом, олуша может уходить под воду на глубину до 25 метров! Что особенно интересно, рыбку олуша хватает, не входя в воду, а выходя из нее, когда в толще воды можно отлично рассмотреть серебристое брюшко лакомой добычи. А если мимо, выпрыгивая из моря, движется стайка летучих рыб, то олуши с удовольствием хватают их прямо в воздухе. Свой клюв голубоногие олуши могут раскрывать очень широко, чтобы заглатывать даже крупную добычу.

Голубоногая олуша входит в воду

Олуши охотятся, в основном, стаей

Еще одна интересная особенность клюва олушей – закрытые ноздри. Дышат птицы через уголки рта.

Несмотря на довольно неуклюжий вид, олуши великолепно плавают и отлично летают. Полет у них маневренный и достаточно быстрый – они могут развивать скорость до 60-90 км/ч, при этом в воздухе они могут находиться достаточно долгое время.

А вот по суше олуши, как и большинство водоплавающих птиц, передвигается неуклюже, вразвалочку. Из-за этой забавной походки и доверчивости по отношению к человеку, в английском языке эта птица получила имя booby , что переводится как балбес, дуралей, олух. И вправду, на фотографиях олуши выглядят забавными!

Гнездятся олуши большими колониями по склонам морских побережий. Их гнезда выглядят как небрежно набросанная кучка водорослей и прибрежных растений. Пара откладывает 2-3 яйца и насиживают их в течение 40 дней, причем в процессе участвуют оба партнера. Сидя на яйцах, олуша прикрывает их плавательными перепонками лапок.

А теперь перейдем к самой яркой детали этой птицы – ее ногам. Ноги у голубоногих олушей бывают всех оттенков голубого – от серо-голубого до аквамаринового. Цвет лапок зависит от возраста и здоровья птицы, а также от пола: у самцов они ярче, чем у самок. И самки, и самцы отдают предпочтение партнерам с наиболее яркими лапками. А мы знаем, что когда какому-то признаку при размножении отдают предпочтение, то именно он закрепляется в популяции.

Ухаживая за самкой, самец, в первую очередь, преподносит ей символический «подарок» — веточку или камушек. А после исполняет для нее танец, демонстрируя ярко-голубые лапки, задирая к небу клюв, хвост и крылья, стараясь привлечь внимание дамы сердца. Если ухаживания принимаются, то следует взаимный поклон с касанием клювами. А дальше влюбленные птицы танцуют уже вместе. Причем «танец любви» голубоногих олушей может длиться до нескольких часов.

Ну и, напоследок, небольшое видео о брачных ухаживаниях голубоногих красавчиков.

Белый носорог (Ceratotherium simum) – вид из семейства носороговых, масса самцов может достигать 5 тонн, а длина тела – 4,2 метра. Имеются два передних рога, один из которых может достигать 1,5 метра.

Русское название вида заимствовано из английского white rhinoceros. Однако цвет животного не имеет никакого отношения к его названию. Первые описания вида были сделаны голландскими исследователями, в которых они называли вид «wijd», что переводится как «широкий». При переводе на английский язык оно было ошибочно записано «white» («белый») что и породило такую коллизию названия.

Ученые выделяют две популяции белых носорогов. Южный (Ceratotherium simum simum), обитающий, как не трудно догадаться, на юге Африки и северный – бассейн Верхнего Нила, территория Уганды, ЦАР, Конго, Южного Судана. Считается, что южные носороги меньше северных и имеют более редкий волосяной покров. Представители обоих подвидов живут группами, состоящими в основном из самок, самцы – одиночки. Естественных врагов в природе белый носорог не имеет.

В 19 веке численность белых носорогов начинает стремительно сокращаться, в основном их убивали ради трофеев. К началу 20 века их насчитывалось не более 3 тыс. особей. Крупнейшая дикая популяция этих животных жила в 1960-х годах на территории национального парка Гарамба в Демократической Республике Конго. Однако в ходе войны 1998-2002 практически все животные были перебиты браконьерами. Главная цель охоты на них в этот период – рога, которые считаются афродизиаками и даже лекарством против рака и пользуются большим спросом на черном рынке. К 2003 году насчитывалось всего 32 особи.

Умерший самец по кличке Судан был пойман детенышем в 1973 году в Судане и до 2009 года жил в чешском заповеднике Двур-Кралове. Затем его перевезли в кенийский заповедник, чтобы попытаться восстановить популяцию. Сейчас в мире остались всего две самки белого носорога – дочь Судана по кличке Наджин (родилась в 1989) и его внучка по кличке Фату (родилась в 2000 году от умершего в 2014 году самца Суни). Согласно исследованию проведенному чешскими учеными обе самки на данным момент уже нефертильны.

Тем не менее, робкая надежда на восстановление вида есть. Ученые собрали генетический материал перед усыплением Судана и планируют с помощью искусственного оплодотворения перенести яйцеклетку в тело самки южного носорога.

В чём же тут на самом деле суть? Суть в том, что модель, в которой элементарные частицы можно представить в виде очень маленьких шариков, применима во множестве случаев, но есть некоторые случаи, когда эта модель даёт настолько неверные прогнозы, что приходится вводить другую, более общую модель, считая означенные «очень маленькие шарики» — некоторым её приближением, адекватным реальности не вообще всегда и везде, а только кое-где кое-когда.

Эти «шарики» вообще ведут себя довольно странно. Каждый из них вроде бы обладает импульсом и может быть где-то обнаружен — то есть, кроме импульса, ему ещё можно приписать координаты. Однако одновременно измерить импульс и координаты одной и той же частицы можно исключительно с некоторой ошибкой.

Этот эффект описывается так называемым «соотношением неопределённостей Гейзенберга»: произведение ошибки в измерении импульса на ошибку измерения координаты всегда больше некоторой величины. Эта величина — «половина от приведённой постоянной Планка» — довольно маленькая, поэтому в тех случаях, когда мы имеем дело с макроскопическим миром, неопределённости можно проигнорировать. Но вот в некоторых других случаях нас интересуют как раз мелкие детали, и вот тут это соотношение неопределённостей сильно мешает нам считать частицу просто шариком.

Кроме того, частицы демонстрируют ряд других странных эффектов: иногда преодолевают потенциальные (силовые) барьеры, на преодоление которых у них вроде бы не хватает энергии («туннельный эффект»), интерферируют сами с собой, когда их запускают в сторону железяки с двумя щелями, будто бы пролетая через обе щели сразу (то есть, ведут себя подобно накладывающимся друг на друга волнам, но в одиночку), ну и так далее.

Это подводит нас к выводу, что с частицами не всё так просто. Причём, как с ними на самом деле, никто пока наверняка не знает. Тем не менее, есть некоторое количество математических описаний происходящего, которые, если ими воспользоваться, дают довольно хорошо сбывающиеся прогнозы. А потому, видимо, реальности в некотором смысле соответствуют. Весь вопрос, как это соответствие трактовать.

В частности, фрагментом такового описания является так называемая «волновая функция», сопоставляемая с каждой элементарной частицей или с системой из элементарных частиц.

Как эту волновую функцию трактовать, есть много вариантов.

Положим, например, что частица — это не частица, а некоторое вещество, рассеянное по всему пространству. Рассеяно оно неравномерно, а потому мы можем ввести понятие его плотности в каждой точке пространства. Вот распределение этой плотности в зависимости от координат и описывает волновая функция (точнее, квадрат волновой функции).

Или же, скажем, квадрат волновой функции описывает вероятность того, что, ткнув в данную точку пространства, мы обнаружим там эту частицу — уже в виде «шарика».

Правда, эти аналогии весьма приблизительны. Ведь волновая функция задаётся не относительно привычных для нас координат в привычном для нас пространстве, а в виде координат в конфигурационном пространстве. Для чего, впрочем, тоже есть своя аналогия.

Предположим, что нас по какой-то причине интересует только цвет объектов. Для задания цвета мы, как известно, можем использовать три величины: красную, зелёную и синюю составляющие. Если теперь мы зададим систему координат xyz, где вдоль оси x будет откладываться красная составляющая, вдоль оси y — зелёная и вдоль оси z — синяя, то каждому возможному цвету мы сможем поставить с соответствие точку в этой системе координат.

Поскольку же нас интересует только цвет, именно его мы будем считать состоянием объекта. И указывать эти состояния в виде точек этой координатной системы.

Вот и будет наше «конфигурационное пространство» для данного примера. То есть пространство, где осями координат выступают независимые все параметры и тем самым любой возможный набор параметров может быть представлен точкой в этом пространстве, имеющей соответствующие параметрам координаты.

Условная графическая модель конфигурационного пространства.

Если мы теперь установим вероятность того, что тот или иной объект имеет тот или иной цвет — например, просто посмотрев на цвета 100500 объектов и тщательно запротоколировав результаты, — то в этом конфигурационном пространстве мы сможем ввести понятие «плотности цвета» или, если вам угодно, «плотности вероятности обнаружения объекта с таким цветом» (того, что взятый нами наугад объект будет иметь цвет из некоторого малого диапазона близких друг к другу цветов).

Скажем объектов с цветом (1, 0, 0) у нас в три раза больше, чем объектов с цветом (0, 0, 1) (чисто красных втрое больше, чем чисто синих), поэтому «плотность цвета» в точке (1, 0, 0) втрое больше, чем в точке (0, 0, 1). Что аналогично втрое большей вероятности обнаружить чисто красный предмет, чем, нежели, чисто синий.

У конфигурационных пространств квантовых систем параметров побольше, чем было в этом примере, но суть процесса примерно вот такая: под состоянием системы там понимается расположение каждой из частиц с учётом их импульсов. А волновую функцию можно трактовать как то, что, будучи возведённой в квадрат, даёт плотность вероятности обнаружить именно вот такое состояние.

Так к чему всё это. Это всё к тому, что эта самая волновая функция описывает только ту квантовую систему, за которой никто не наблюдает. Если же попытаться её пронаблюдать, то она тут же проявит себя не как некое вышеописанное «облако состояний» с переменной плотностью, а практически как вышеописанную же группу движущихся шариков. Этот эффект называется «коллапс волновой функции».

В вышеприведённой аналогии с цветами означенное выглядело бы так: пока мы не вытащили какой-то конкретный объект из мешка, мы не можем говорить о его цвете, кроме как в смысле пространства цветов с функцией, описывающей плотность их вероятности. Но стоит нам какой-нибудь объект всё-таки вытащить, как мы узнаём конкретный цвет этого объекта. То есть вероятность в бесконечно малом объёме, соответствующем этому цвету, «схлопывается» в единицу, а во всех остальных местах пространства цветов становится равной нулю.

Что, собственно, вполне логично: наши знания о мире изменились, а потому изменились и наилучшие оценки вероятности тех или иных исходов.

Правда, у цветной аналогии и квантовой механики есть одно существенное отличие: в цветной аналогии предполагается целый мешок разноцветных объектов, тогда как частица-то, про которую идёт речь, всего одна (ну или набор частиц, но тоже один и тот же — воспринимаемый как единая система). Однако стоит нам её пронаблюдать, как мы выясняем, что она, например, находится в такой-то окрестности вокруг такой-то точки пространства и летит в таком-то направлении с такой-то скоростью, плюс-минус неопределённость из соотношения неопределённостей.

И вот, помедитировав над всем этим, Шрёдингер предположил, что в квантовой механике, как в теории, заключён какой-то парадокс: уж слишком сильно такое описание расходится с привычным для нас макромиром, где, скажем, кружка пива вроде бы стоит на столе даже тогда, когда мы на неё не смотрим, а вовсе не распылена с разной плотностью по всей вселенной.

Чтобы это проиллюстрировать, он придумал пример, в котором в непрозрачном ящике сидит кот, и там же в ящике находится колба с ядом. Рядом с колбой находится детектор радиации и ядро какого-то радиоактивного элемента. Если частица распадётся, то детектор уловит её распад и включит механизм, разбивающий колбу с ядом. И тогда кот — всё.

Однако «распавшаяся частица» и «не распавшаяся частица» — это ведь тоже квантовые состояния. Пока мы не наблюдаем частицу, она находится сразу в обоих — просто с разной вероятностью (или плотностью, если угодно). Таким образом, кот вроде как тоже должен находиться сразу в двух состояниях: живом и мёртвом. До тех пор, пока мы не откроем ящик, не пронаблюдаем его содержимое и не «схлопнем» тем самым волновую функцию частицы, сделав её состояние конкретным: распавшимся или не распавшимся. А детектор — зафиксировавшим распад или не зафиксировавшим. Ну и кота — либо совсем живым, либо совсем мёртвым.

Заметьте, Шрёдингер не говорил, что, в нашем мире кот из данного мысленного эксперимента одновременно жив и мёртв. Напротив, он говорил, что если согласиться с вот такой трактовкой квантовой механики и, в частности, волновой функции, то нам придётся признать существование одновременно живого и мёртвого кота в непрозрачном ящике.

Ну а уже из этого будет вытекать, что мы можем изменять мир просто путём созерцания его фрагментов.

Так вот. Что не так с котом Шрёдингера.

В первую очередь то, что тут допущены изрядные вольности в трактовке терминов.

Когда речь идёт о макромире, слово «наблюдение» мы привычно отождествляем с информацией, поступающей к нам в мозг через органы чувств.

Однако, как она поступает на сами органы? Мы ведь не можем наблюдать объект в километре от нас сам по себе. Нет, мы видим отражённый от этого объекта свет. И уже по этому свету — потоку фотонов с различными длинами волн, с различной интенсивностью бомбардирующих различные рецепторы сетчатки нашего глаза, — мозг строит модель этого отдалённого объекта.

Иными словами, мы наблюдаем не сам объект, а последствия взаимодействия каких-то других объектов (в данном случае, фотонов) с этим объектом, а потом и с рецепторами нашей сетчатки.

Однако фотоны — очень мелкие, поэтому мы пренебрегаем их влиянием на сам объект.

Хотя на примере даже одного только нашего солнышка мы могли бы заметить, что фотоны ещё как могут поменять состояние объекта — нагреть его, заставить его генерировать электрический ток, спровоцировать химические реакции, даже сдвинуть его с места.

Но теперь предположим, что мы хотели бы «посмотреть» на сам фотон. Тут прежний фокус уже не сработает: ведь фотон не может отражать другие фотоны, оставаясь при этом в неизменности. Чтобы «посмотреть» на фотон, мы должны его поймать, а при поимке он, возможно, вообще перестанет существовать. Ну или, по крайней мере, уж совершенно точно изменит своё состояние — полетит в другую сторону, например.

В микромире мы уже не можем проигнорировать то, что игнорируем в макромире: любое наблюдение радикально меняет состояние объекта, поскольку в обязательном порядке означает взаимодействие с этим объектом. Собственно, поэтому под «наблюдением» в квантовой механике как раз оное взаимодействие и подразумевается: грубо говоря, захотели «посмотреть» на электрон — швырнули им в мишень и посмотрели на то пятно, которое он там оставил.

Это уже радикально отличается от абстракции «просто наблюдения» или даже «созерцания», которая фигурирует в далеко идущих выводах о солипсизме и т. п. Грубо говоря, в далеко идущих выводах подразумевается, что наш взгляд на мир — это как бы «само по себе». Что-то, влияющее на означенный мир разве что мистической силой мысли.

Тогда как реально-то мы что-то видим исключительно потому, что на это что-то повлияло что-то другое, а до нас долетели осколки результатов их взаимодействия. Наша сила мысли не при делах: из того, что мы что-то увидели, уже следует, что с этим чем-то что-то другое уже провзаимодействовало.

А провзаимодействовав, оно уже «схлопнуло» волновую функцию тех элементарных частиц, которые ранее болтались в полной неопределённости. Как волновую функцию ни трактуй, а смысл-то один: наблюдение подразумевает взаимодействие, а при взаимодействии уже наступил коллапс волновой функции.

Вот и в коробке с котом так же: детектор, уловивший продукты распада ядра, был тем самым «наблюдателем», который, вступив во взаимодействие с квантовой системой (радиоактивным ядром — распавшимся или нет), превратил суперпозицию (сумму) волновых функций, описывающих «распавшееся ядро» и «нераспавшееся ядро», в конкретное состояние: распалось или не распалось. Поэтому кот выжил или почил, независимо от того, заглянули ли мы в коробку.

Другое дело, что пока мы не заглянули в коробку, мы не можем знать наверняка, что там внутри происходит, а потому — для описания этой неопределённости — вполне могли бы ввести аналогичную волновой функции «плотность вероятности состояния кота» и в них описывать систему, состояния которой мы не знаем наверняка. И у этого даже будет практический смысл: взяв миллион коробок с котами и детекторами, мы сможем довольно хорошо предсказать, в какой их доле коты будут мертвы, а в какой — живы.

Однако такое статистическое предсказание радикально отличается от постоянно популяризируемой трактовки вида «мир зависит от наших наблюдений». Нет, из нашей способности предсказать то, что подброшенный миллион раз кубик примерно в одной шестой случаев покажет нам единицу, вовсе не следует, что мы силой мысли можем управлять кубиком.

В общем, термины надо понимать так, как их понимал автор некого утверждения, — только тогда его обоснования будут реальными обоснованиями верности этого утверждения. Если же их наделить иным, пусть даже более понятным и приятным вам смыслом, то его утверждение, фактически, будет заменено некой вашей личной фантазией, никак и ничем не подтверждённой.

Также следует отметить, что, несмотря на любимую многими (в том числе, некоторыми основателями квантовой механики) «квантовомеханическую уникальность и принципиальную непредставимость», определённые аналогии происходящего можно отыскать и в макромире тоже.

Кроме уже использованных в статье, можно предложить ещё вот такую.

Есть комната, в которой находятся воздух, в составе которого есть молекулы воды.

Спецприборов у вас нет, поэтому молекулы вы не можете видеть. Поэтому всё, что вам в этом случае доступно — статистическое описание системы. Например, через такие, статистические по сути параметры, как «температура», «давление», «энтропия» и т. п.

Вы можете сделать некие предположения о распределении молекул внутри комнаты, но узнать наверняка, в каком именно состоянии (в каких точках пространства и с какими скоростями летят) они находятся, вы не можете. Однако можете оценить вероятность этих состояний.

Потом вы ставите охлаждённый поднос внутрь этой комнаты. Через некоторое время на нём обнаруживается конденсат, видимый глазом. Теперь некоторую часть молекул воды вы уже можете видеть — как капли или даже как лужицы на подносе.

Таким образом, произведя «наблюдение», вы поменяли состояние системы, однако получили возможность описывать её часть уже не столь обширно статистически, как раньше: теперь часть молекул — вы это уже точно знаете — сосредоточена в гораздо меньших объёмах.

В классических сюжетах «1984» или «Эквилибриума» мощное тоталитарное государство диктует подданным не только политическую повестку, но и сам образ мыслей. «Спокоен среди бурь» предлагает непривычную для канонов жанра трактовку. В книге Коваленко тоталитарным «хозяином» выступает само общество и его культура. Тема «общества потребления» сразу направляет нас к идеям Герберта Маркузе, изложенных в «Одномерном человеке», где тоталитарным является позднее капиталистическое общество, зацикленное на постоянном потреблении. При этом Коваленко не скатывается в откровенную идеализацию прошлого, подчёркивая некоторые достижения описываемого порядка. В его книге переплетаются несколько жанров: от мелодрамы до весьма суровой драмы в псевдодокументалистском стиле. Любовная линия одного из героев не является двигателем сюжета, она лишь помогает раскрыть особенности мрачного мира будущего, мира, где часть людей стала рабами своих желаний, в то время как другие не знают, как смогут пережить ближайшую зиму.

Разные персонажи данного произведения олицетворяют различные социальные группы, раскрывают их маленькие миры на фоне мрачного образа будущего, описанного автором. Особенно хочется отметить научный мир, наиболее близкий автору в связи с его научной работой в рамках обучения в СПбГУ. В книге мир науки представляет старый преподаватель, пишущий работы и участвующий в дискуссиях по философии в то время, когда практически никто не проявляет к нему интереса. Отчасти этот образ может характеризовать и нашу жизнь, когда учёные и преподаватели вынуждены работать за копейки при полном безразличии государства к научной и образовательной сферам.

Безусловно, в книге присутствует большое количество отсылок к современной культуре, начиная от бесконечных фильмов-конвейеров до чрезмерной зависимости населения от гаджетов. Однако, присутствуют и отсылки, заметные далеко не сразу, что лишь подогревает интерес к столь редкой в наше время тематике. Сама книга не даёт ответов на поставленные ею вопросы, она заставляет искать их самостоятельно. Как выразился в коротком описании Борис Кагарлицкий: «Никакого хорошего конца и выхода автор не предлагает: его должны искать сами читатели в реальной жизни».

Автор — Сергей Ребров

Из статьи «Итоги экономического развития» профессора И.Х. Озерова в 6-м томе издания «Три века России от смуты до нашего времени» 1913 года, выпущенного к 300-летию дома Романовых. Стр. 374-375.

Автор исследования с горечью отмечает:

«Итак, с точки зрения народного образования условия у нас неблагоприятны для развития промышленности и правильной постановки сельского хозяйства.

Чтобы использовать естественные богатства, нужны пути сообщения; опять и с этой стороны Россия стоит неблагополучно: если на 1000 кв. километров пространства (данные 1903 г.) в Бельгии приходится 155,5 километров жел. дорог, в Великобритании – 114,8, в Германии – 102,1, в Японии – 20,3, то в России только – 9,3».

В относительных цифрах: мы отставали от Бельгии — не лидера западного экономического лидера — отставали в 17 раз, от Англии – в 12 раз, от Японии – в 2 раза. Не стоит и говорить, что состояние ж/д сообщения играло огромную роль в экономике начала ХХ века. Отстутсвие связности пространств обессмысливает всю экономику – товарный обмен распространяется только на связанные с собой пространства. В маленьких, изолированных пространствах достаточно натурального обмена. Нехватка путей сообщения во время войны компенсируется количеством безвозвратных потерь. Читаем далее:

«Точно так же мы очень плохо оборудованы и шоссейными путями сообщениями.
Наши водные пути находятся в забросе.

Как мало обращалось внимания на наши водные пути, видно из того, что за 50-летний промежуток времени на все работы, произведенные по всей водной сети, израсходовано лишь около 80 миллион. р., тогда как на железные дороги затрачено около 6 миллиардов (Чубпинский, «Водные пути России и отношение к ним порайонных комитетов по урегулированию массовых перевозок грузов»), а, между тем, по имеющимся данным последней переписи речного флота, в настоящее время по рекам Российской империи плавает более 3600 параходов и не менее 25 000 непаровых судов с общей подъемной силой до 800 000 тыс. п. По своей вместимости речной флот России поднимает более всего флота Великобритании и стоит на первом месте среди всех государств мира. Он превышает почти в 3 раза вместимовсть всего подвижного состава всех российских железных дорого (там же)».

Цитируя частями данный текст о водных путях, можно сделать вывод о превосходстве Российской империи в области водных путей над всем миром. По крайней мере, над Англией. Но это, только если не анализировать всё сообщение, из которого следует, что при самой большой протяжённости речных путей, самом большом в мире тоннаже речного флота в мире, – на его содержание тратятся мизерные средства. Почему мизерные? – потому, что на водные сообщения тратится средств в 75 раз меньше, чем на ж/д сообщения. Которые сами ниже порога, необходимого для экономического развития и территориальной целостности России.

Далее рассмотрим оборудование обширных пространств России традиционным на тот момент видом связи – почтой, а так же телеграфом.

«Озеров. Атлас диаграмм по экономическим вопросам. Выпуск VI. Наши задержанные потребности»

Предыдущие статьи этой серии:
https://xren.su/russia-we-lost-telephone/ — Телефонизация
https://xren.su/russia-we-lost-education/ — Образование

Пушкин говорил, что кастальский ключ, из которого пил Языков, течет не водой, а шампанским. Почти физическое опьянение, производимое стихами Языкова, хорошо знакомо его читателям. Поэзия его холодна и пенится, как шампанское или как минеральный источник. Потрясающая — физическая или нервная — энергия его стихов не имеет себе равных. Нетрудно вообразить, что он сделал из такого сюжета, как «Водопад» (1828), но и более мирные стихи о природе («Тригорское» или стихи о Чудском озере) совершенно так же бьют искрящейся жизнью в своем холодном хрустальном великолепии.

Лучшие и самые прекрасные его стихи надо принимать именно как чисто словесное великолепие: таковы знаменитое «Землетрясенье» (1844), где языковская избыточность, строго направляемая и очищенная, достигает особого блеска; и, может быть, самые лучшие строки из всех («К Рейну», 1840), где он приветствует немецкую реку от имени Волги и всех её притоков; перечисление этих притоков, непрерывный каталог в пятьдесят строчек — один из величайших триумфов русского словесного искусства и непревзойденный рекорд длинного дыхания: чтение этих стихов — самое трудное и, в случае удачи, самое славное достижение декламатора (Д. П. Святополк-Мирский. Глава о Языкове из «Истории русской литературы»).

«Водопад»:

Море блеска, гул, удары,
И земля потрясена;
То стеклянная стена
О скалы раздроблена,
То бегут чрез крутояры
Многоводной Ниагары
Ширина и глубина!

Вон пловец! Его от брега
Быстриною унесло;
В синий сумрак водобега,
Упирает он весло…
Тщетно! Бурную стремнину
Он не силен оттолкнуть;
Далеко его в пучину
Бросит каменная круть!

Мирно гибели послушной,
Убрал он своё весло;
Он потупил равнодушно
Безнадёжное чело;
Он глядит спокойным оком…
И к пучине волн и скал
Роковым своим потоком
Водопад его помчал.

Море блеска, гул, удары,
И земля потрясена;
То стеклянная стена
О скалы раздроблена,
То бегут чрез крутояры
Многоводной Ниагары
Ширина и глубина!

Эволюция в лаборатории

Можно ли доказать эволюцию опытным путем или наблюдать ее в лабораторных условиях? Можно, и такие эксперименты ученые проводят уже давно. Вот только некоторые из них:

1. Опыты с Escherichia coli

Самый известный и самый длительный эксперимент по изучению эволюции проводят биологи из университета штата Мичиган. Он стартовал в 1988 году и продолжается до сих пор. Для своих исследований ученые взяли штамм кишечной палочки Escherichia coli, разделили его на 12 популяций и начали наблюдать, как проходит их эволюция.

За эти 30 лет биологи сделали множество интересных открытий в области эволюционной теории. Но наибольший резонанс в научной прессе вызывало изменение метаболизма у этих популяций.

Дело в том, что в питательный раствор, которым кормили бактерий, входил один «несъедобный» для них компонент — цитрат натрия. В один прекрасный день ученые заметили, что раствор у одной из популяций помутнел, что свидетельствовало об увеличении плотности бактерий. Оказалось, кишечные палочки научились усваивать цитрат и тем самым резко повысили свои шансы на выживание.

2. Опыты по выращиванию тлей Dysaphis

Не такой масштабный, но более наглядный эксперимент провел в 60-х годах советский энтомолог Георгий Христофорович Шапошников. Для исследований он использовал вид тлей Dysaphis anthrisci maicopica, который обычно живет на купыре дубравном (Anthriscus nemorosa).

Сперва ученый пересадил тлю на бутень клубненосный (Chaerophyllum bulbosum), который для этого вида был малосъедобен. От такой непривычной диеты у насекомых увеличилась смертность и возросла изменчивость. Но вскоре тля приспособилась к новой пище и кризисный период закончился.

Затем энтомолог опять пересадил насекомых на новое растение. Теперь это был бутень золотистый (Chaerophyllum maculatum), который для этого вида считался совсем уж несъедобным. У тли снова начался кризис, и снова она благополучно приспособилась к новой еде.

В результате этих манипуляций появилась популяция репродуктивно несовместимая с контрольной группой насекомых, которую никуда не пересаживали. Другими словами, Шапошникову фактически удалось в течение небольшого отрезка времени получить новый вид.

Самое забавное, что у нового вида наблюдалась частичная репродуктивная совместимость с тем видом тлей, которые изначально обитали на бутене золотистом.

3. Опыты с дрожжами Saccharomyces cerevisae

Еще один интересный эксперимент провели биологи из Торонтского университета.

Для своих исследований они взяли дрожжи Saccharomyces cerevisae, выделили из одной клетки 12 популяций и поместили их в экстремальные условия. Половина из них оказалась в среде с повышенной соленостью («соленые популяции»), а другая половина — в среде с пониженным содержанием глюкозы («голодные популяции»).

Спустя 500 поколений ученые сравнили подопытные популяции с предковой линией, которая все это время жила в нормальных условиях. Выяснилось следующее:

1. Все 12 популяций с разным успехом, но приспособились к своей среде и размножались в ней лучше, чем контрольная популяция.

2. Все гибридные формы (помеси «голодных», «соленых» и контрольных популяций) были приспособлены к экстремальным условиям значительно хуже, чем чистые линии. Такой эффект называется постзиготической изоляцией и считается предпосылкой для образования нового вида.

Я рассказал лишь о самых, на мой взгляд, интересных экспериментах, которые фактически приводили к появлению новых видов. Что же касается различных одиночных мутаций, то они уже давно не являются событием и их легко можно наблюдать в любой лаборатории.

Эволюция в природе сегодня

Эволюция никогда не прекращается. Каждый из живущих на земле видов продолжает подстраиваться под окружающую среду и накапливать изменения в своих генах. Другое дело, что большинство этих изменений станут для нас заметными лишь через тысячи и миллионы лет.

Впрочем, кое-какие эволюционные процессы мы легко можем наблюдать и сегодня. И увы, отнюдь не всегда они сулят нам что-то хорошее.

В 1928 году Александр Флеминг открыл пенициллин, а еще через десять лет ученые из Оксфорда смогли получить его в чистом виде. Наступила эра антибиотиков, и ожидаемая продолжительность жизни в Европе подскочила сразу на двадцать лет. В мире началась легкая эйфория: «Наконец-то человечество смогло победить микробов!».

Но праздник продолжался недолго. Оказалось, что вредоносные организмы очень быстро мутируют и приспосабливаются к чему угодно. Прошло время, и гонококки справились с пенициллином, палочки Коха стали неуязвимыми для стрептомицина, изониазида и рифампина, а золотистый стафилококк, в конце концов, победил ваномицин.

Такая же проблема возникла и с инсектицидами. Малярийные комары сегодня выработали устойчивость к ДДТ, а яблонная плодожорка даже приспособилась к вирусу CpGV, который долгое время считался панацеей от этого вредителя.

Началась непрерывная «гонка вооружений» между человеком и вредными организмами. Ученые вынуждены постоянно искать новые средства борьбы с вредителями. А те, в свою очередь, снова и снова вырабатывают против них защитные мутации.

Проблема осложняется еще и тем, что в природе периодически появляются новые вредители.

Например, до прибытия в США первых европейцев мухи-пестрокрылки (Rhagoletis pomonella) обитали только в плодах боярышника. Но в XVII веке люди завезли в Америку яблони, и уже через двести лет пестрокрылки открыли для себя новую пищевую нишу.

В наши дни яблонные мухи-пестрокрылки превратились в новый вид. Они почти не скрещивается со своими предками и наносят огромный ущерб американским фермерам.

(Примечание. Самое интересное, что эволюция произошла и у наездников Diachasma alloeum, которые паразитируют на этих мухах. Они тоже разделились на два вида: одни питаются исключительно яблонными пестрокрылками, а другие — боярышниковыми. В природе это не редкость: изменения у одного вида из экосистемы часто вызывают цепную реакцию и приводят к изменению других видов).

Впрочем, не будем больше о грустном. Давайте лучше посмотрим вот на этих симпатичных существ:

Эти ящерицы проживают в Австралии и называются желтобрюхими трехпалыми сцинками (Saiphos equalis). И сегодня, прямо у нас на глазах, они поднимаются на новый эволюционный уровень.

Те из них, которые живут в теплых прибрежных районах, по-прежнему продолжают откладывать яйца, как и полагается нормальным ящерицам. А те, что живут в холодных горных районах, неожиданно перешли к живорождению.

Все разница между первыми и вторыми фактически заключается только во времени, которое яйцо находится внутри самки. У живородящих сцинков оболочка яйца постепенно истончается и в результате молодая ящерка появляется на свет лишь укрытая тонкой пленкой. Эти изменения показали, что переход между двумя видами рождения не такой сложный, как считалось ранее.

На самом деле статьи о современной эволюции видов появляются в научной прессе довольно часто. Другое дело, что эволюционные изменения редко бывают настолько «эффектными» как у сцинков. А поэтому публикации на эту тему, как правило, интересуют лишь соответствующих специалистов.

Выводы

Эволюция кажется абстрактной только тем, кто далек от биологии. Сегодня эволюция считается научным фактом, то есть явлением вполне наблюдаемым. Биологи и их коллеги из смежных дисциплин регулярно сталкиваются с ее проявлениями, а потому уже давно не ставят ее под сомнение.

Более того, в наши дни теория эволюция имеет широкое практическое применение. Знания, накопленные эволюционистами, сейчас активно используются в генетике, сельском хозяйстве, медицине, фармацевтике и даже в программировании. А это значит, что теорию эволюции уж никак нельзя назвать «теорией, оторванной от реальной жизни».

 

Первая часть — https://xren.su/evolution-today-1/