Xren.su

* * *

Про то же, что ефремовские герои могут иметь хоть прямую связь с реальностью, никто из литературной и окололитературной «братии» вообще предположить не мог. (Как, кстати, и то, что значительная часть героев соцреализма – всех этих слесарей и доярок – так же могла иметь своих живых прототипов.) Причина этого проста, и состояла она в том, что Иван Антонович – как уже не раз говорилось – выходил из совершенно иной среды, нежели они. Во время своей научной деятельности он имел крайне обширные контакты со всеми слоями населения нашей огромной страны, причем, зачастую – в самых экстремальных условиях. В которых человек или полностью ломался, или же демонстрировал гораздо более высокие качества, нежели обычно. Собственно, именно наблюдение данного процесса и стало основанием для исторического оптимизма Ефремова – поскольку он видел, что человек может быть лучше и сильнее, нежели это принято считать. (Впоследствии писатель даже посвятил указанному явлению целую книгу – «Лезвие бритвы».) И, разумеется, именно на основании данных наблюдений он и конструировал свое общество будущее.

Но разумеется, можно легко догадаться, что большинство представителей «литературной среды» ни с чем подобным никогда не сталкивались. Там господствовали совершенно иные нравы. Впрочем, так же, как среди «бомонда» научного. Именно последний факт и привел к тому, что Иван Антонович покинул науку вскоре после того, как по состоянию здоровья потерял возможность активной «полевой работы»: «кабинетная работа» с обязательным е участием в разного рода аппаратных играх была для него сущей мукой. Писательский труд в этом плане выглядел удобнее – поскольку в условиях отсутствия потребности получения «государственных плюшек» тут еще можно было как-то отказаться от участия в вечных «крысиных бегах». Но, разумеется, подобное положение для Ефремова было возможным только благодаря тому, что он уже имел определенную «писательскую славу», да и вообще, большинство благ –и значит, мог вести себя полностью независимо относительно «писательской тусовки».

Большинство же ее участников подобной форы не имели. Что вело к тому, что они были вынуждены большую часть своей жизни тратить на, чтобы приспосабливаться к творящимся тут нравам с требующимися для них человеческими качествами. Ну, возможно, некоторые из тех, кто пришел в литературную жизнь из жизни «обычной», еще помнили, что может быть что-то иное, за пределами подобной «крысиной жизни». Однако и они чем дальше, тем меньше верили в то, что подобное возможно. (Отсюда и идеи о том, что: да, были люди в наше время…) Ну, а те, кто вливался в указанную среду юности – та самая, «потомственная интеллигенция» — вообще считали иное поведение дурной идеализацией. Именно они впоследствии начали «протаскивать» в литературу и искусство «скрытых» негодяев, маскируя это «сложными характерами» — просто потому, что только подобных типов видели вокруг. (Интересно, что подобный «реализм» Ефремов считал недопустимым – о чем писал, например, в своей «Лезвии».)

Кстати, потом данный процесс пошел «по нарастающей» — скрытые негодяи превратились вначале в открытых, а затем и вообще, в откровенных извращенцев и прочую мразь. А все потому, что поколения, существующие в условиях, когда реальна только непрерывная конкуренция за блага друг с другом, ничего другого просто представить не могут. Впрочем, о данной тенденции в развитии – а точнее, деградации – искусства надо говорить отдельно. Тут же можно отметить только то, что принятии мерзости «тусовочной среды» за мерзость человека вообще есть явление старое и крайне опасное. На самом деле, оно сломало жизнь ни одному талантливому автору, который, неизбежно погружаясь в «среду», со временем «поглощался» ей целиком. Что неизбежно вело, в лучшем случае, к алкоголизму, мезантропии, депрессии – а в худшем случае, и к потере ценности жизни. (Достаточно вспомнить, сколько талантливых литераторов закончило жизнь добровольно. И в этой связи я хочу вспомнить другого гениального автора, которого, в определенной степени, можно противопоставить Ефремову.

* * *

Не удивляйтесь – но речь идет о Михаиле Афанасьевиче Булгакове. Конечно, может возникнуть вопрос: но как? Почему Булгаков – автор гораздо более «высокого уровня», нежели Ефремов – оказывается его антиподом. Но все просто – дело в том, что речь идет всего лишь об одной особенности творчества, а именно – об отношении к человеку и его развитию. Дело в том, что в своих произведениях Михаил Афанасьевич высказывается об указанной теме довольно. А именно – он указывает на то, что такового развития быть не может, а происходит скорее обратный процесс. Ну, в качестве хрестоматийного примера тут можно привести «Собачье сердце», которое является буквально гимном «антиэволюционизма», и направлено вовсе не против «шариковых» и «швондеров» — как это считается обыкновенно. Нет, что вы – последних Михаил Афанасьевич даже не воспринимает, как оппонентов. Главной его мишенью оказывается иное – идея того, что «человека можно сделать лучше», изменив условия его жизни и активно воспитывая. То есть – практически то самое, что составляет главную часть философии Ефремова.

Но данная идея, как известно, была вообще базовой для Советского проекта – именно на ее основании и была осуществлена масштабная перестройка огромной страны. Тем не менее, Булгаков не принимал ее до самого конца жизни – в последнем своем романе «Мастер и Маргарита» он утверждает то же самое, достаточно вспомнить знаменитое: «обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их». (Кстати, если «испортил» — то значит, они стали хуже.) Впрочем, указанный роман надо рассматривать отдельно — поскольку, помимо мизантропии, в нем можно найти немало ценной информации об миропонимании определенных кругов того времени. Тут же можно упомянуть только то, что уверенность в ухудшении «человеческого материала» у данного автора всегда оказывается связанным практически с тем же, с чем у Ефремова – уверенность в возможности преодоления Инферно. С окружающими его условиями. Дело в том, что Булгаков всегда описывает ту самую «художественную среду», то есть – писателей, режиссеров, артистов, журналистов и т.д.

Почему так происходит – понятно: сам Михаил Афанасьевич все советское время был связан именно с ними. Врачебная практика была им оставлена еще в 1920 году, когда, будучи военврачом Добровольческой Армии, он пережил поражение в Гражданской войне. Впрочем, тут нет смысла подробно разбирать, почему Булгаков превратился из медика вначале в журналиста, а затем – в литератора и драматурга. Можно только отметить то, что подобная смена деятельности в начале 1920 годах была довольно распространена – литературный труд в эти годы привлекал огромное число людей самых разных профессий. Видимо, было тогда нечто особенно важное для творчества – что само по себе есть вещь, обладающая особой ценностью для человека. Тем не менее, указанное погружение в «художественную среду» — как уже было сказано – оказалось для Михаила Афанасьевича причиной того, что он потерял возможность видеть иные человеческие образы, нежели те, что господствовали тут. Видимо, тут сыграло свою роль и «происхождение»: тот факт, что Булгаков происходил из крайне низкоинфернальной среды дореволюционной высшей интеллигенции – его отец был профессором –
приводил к тому, что, сравнивая то, что было, и то, что стало, он мог видеть только ухудшение и рост Инферно. (Хотя для большинства людей наблюдался обратный процесс.)

В любом случае, полностью отдавшись литературной и театральной «тусовке», и, в лучшем случае, контактируя помимо нее с представителями столичных служащих, то есть, практически с той же –по применяемым моделям поведения, средой – он просто не мог не принять идею о неизбежном «ухудшении» людей. Кстати, интересно то, что данная «модель» была, в конечном итоге, отвязана им от Советской власти– и воспринята просто, как историческая закономерность. (То есть – Булгаков не антисоветчик, как обычно считается, его отношение к людям имеет иную природу.) Именно подобное можно увидеть в «Мастере и Маргарите» — где автор почти полностью отдается гностической доктрине об ухудшении мира и о необходимости спасения из него. Любыми путями – в том числе, и через обращения к самым хтоническим силам. (Разумеется, из этого не следует, что Михаил Афанасьевич стал гностиком – он, конечно, знал о данном учении, но первичным для него было иное.) Впрочем, как уже говорилось, рассматривать «Мастер и Маргариту» надо отдельно. Тут же можно отметить только то, что очевидная ограниченность «ойкумены» данного произведения «литературно-театральными кругами» в совокупности с «совслужащими» прекрасно показывает, что же реально лежало в основании показанного инфернального мира. (Ну, а всевозможная чертовщина и гностицизм — это только маска для его выражения.)

* * *

Ну, а самое интересно тут — это, пожалуй, тот факт, что, начиная со своего самого первого издания, указанный роман оказался откровенным бестселлером среди этих самых «художественных кругов». Несмотря на то, что именно они были тут показаны в самом отвратительном виде. (Кстати, то же самое можно сказать и про иные произведения авторам – например, «Театральный роман».) Что прекрасно показывает, насколько велико было у Булгакова «попадание в волну» — в смысле, полное соответствие описанных героев представлениям своих читателей. Сам Михаил Афанасьевич, кстати, немало повеселился бы, если бы узнал, что в будущем его же «герои» сделают из его книг себе культ. Впрочем, и «не его героям» так же данная литература оказывается очень полезной – хотя бы для того, чтобы лучше видеть мерзости указанного бытия, и постараться в них не «вляпаться». Ну, и разумеется, для того, чтобы понимать, что же в существующей советской действительности было «не так» – в смысле, несоветским и даже антисоветским.

Впрочем, это будет уже совершенно иная тема. Тут же, завершая начатый разговор, можно сказать только то, что и ефремовская вера в возможность возвышения человека, и булгаковская уверенность в том, что человек нельзя исправить, показывают, прежде всего, потрясающую сложность и неоднородность самой советской культуры. В которой – что уж тут скрывать – так и не смог случиться столь необходимый перелом в сторону возвышения, который в 1920 годы казался столь близким. Но что поделаешь, социодинамика – штука сложная, и в ее рамках одномоментно взять – и ввести прогресс, разумеется, невозможно. Наоборот, тут требуется кропотливая и долговременная работа, которая, впрочем, обязательно должна завершится победой. Впрочем, о том, почему и как это произойдет – надо говорить отдельно…

Как все начиналось

До начала индустриальной революции забота о стариках главным образом лежала на их семьях или на местных общинах. Такой подход существовал еще в первобытные времена, а во многих традиционных обществах он сохраняется и поныне.
Однако нечто похожее на пенсии можно было встретить уже в древнем мире. Иногда власть имущие, движимые моральными или политическими мотивами, начинали выплачивать денежное пособие своим престарелым подданным. Речь, естественно, шла лишь о тех, кто для них был важен: воинах, чиновниках или особо приближенных слугах.

К примеру, римский император и полководец Юлий Цезарь в свое время учредил пособие для престарелых легионеров, которое выплачивал из своего кармана. И это во многом прибавило ему популярности среди солдат римской армии.

Гай Юлий Цезарь (100 г. до н.э — 44 г. до н.э.)

Но все подобные акты щедрости зависели лишь от доброй воли самого властителя. Да и назначались они обычно не всем подряд, а лишь индивидуально и за какие-нибудь особые заслуги. О всеобщих пенсиях в те времена не могло быть и речи.
С наступлением капитализма традиционное общество начало разрушаться. Люди массово переселялись в города, “отрывались от своих корней” и нередко оставались в старости без всякой поддержки. Со временем эта проблема становилась все острее и требовала от государства хоть какого-нибудь решения.

И вскоре в Европе появились первые государственные пенсии. Однако касались они лишь тех, на ком это государство держалось, то есть военных и чиновников. Например, в 1825 году в Пруссии был основан первый пенсионный фонд, из которого выплачивались пособия для государственных служащих.

Что же касается рабочих, то о них государство долгое время не думало вообще. И если вспомнить тогдашние условия труда на заводах, то это не покажется нам удивительным: с интересами рабочих в те годы фактически можно было не считаться.

Адольф фон Менцель “Железопрокатный завод”, 1879 г

Но во второй половине XIX века появилось то, что сегодня называют “левым движением”, т.е. борьбой трудящихся за свои права. Набирали силу профсоюзы: английские тред-юнионы, американские “Рыцари труда”, гирш-дункеровские и социал-демократические союзы в Германии и другие подобные организации. Все вместе они оказывали серьезное давление на правительство и предпринимателей, вынуждая их идти на некоторые уступки. Ко всему прочему, по Европе стал бродить тот самый призрак, который и сегодня приводит в ужас многих властителей.

И в 1889 году немецкий канцлер Отто фон Бисмарк ввел первые в истории массовые государственные пенсии для рабочих и служащих. Двигали канцлером сугубо прагматичные мотивы. Во-первых, таким нехитрым способом он пытался сплотить нацию вокруг государства. А во-вторых, пенсионная реформа, по его замыслу, должна была снизить социальное напряжение в обществе и оторвать часть сторонников у социалистов, которые в те годы стали очень уж популярны.

Отто фон Бисмарк (1815 — 1898 г)

Впрочем, особого энтузиазма реформа у немцев не вызвала. Бисмарковская пенсия выплачивалась рабочим с 70-летнего возраста, а с учетом того, что средняя продолжительность жизни в Германии в те годы составляла 45-50 лет, доживали до нее лишь немногие. В народе это пособие метко окрестили “пенсией для покойников”.

Немецкая пенсия начислялась не за счет государства, а создавалась из обязательных взносов, которые вместе выплачивали работники и работодатели. Именно эта модель в дальнейшем стала использоваться в большинстве стран мира.
Через двадцать лет своя “пенсия для покойников” появилась и Великобритании. Ее инициатором стал министр финансов Ллойд Джордж, призывавший всех бороться с “постыдной нищетой среди рабочих”.

Дэвид Ллойд Джордж (1863 — 1945)

Однако дело было отнюдь не в гуманных соображениях: как и Бисмарк, министр опасался, что иначе рабочие могут перейти на сторону социалистов. Британская пенсия тоже выплачивались с 70 лет.

Во Франции закон “О рабочих и крестьянских пенсиях” был принят в 1910 году. Пенсионный возраст у французов составлял 65 лет, что по сравнению с Германией и Англией стало огромным шагом вперед.

Немецкая пенсионная модель была не единственной мире. К примеру, Дания и Новая Зеландия в конце XIX века учредили у себя пенсии за счет общих налогов. Однако эти пособия фактически представляли собой помощь нуждающимся старикам и выплачивались лишь после тщательной проверки степени этой “нуждаемости”. По аналогичному пути пошла в 1927 году и Канада.

Что же касается США, то здесь массовые пенсии были введены лишь в 1935 году, в рамках “Нового курса” президента Рузвельта. По его инициативе в стране была создана федеральная система пенсионного страхования, которая обеспечивала пособиями по старости тех граждан, чей годовой доход до этого не превышал 3 тысяч долларов. Пенсионный возраст в США составил 65 лет.

Пенсии в Российской Империи

История пенсий в царской России развивалась примерно по такому же сценарию, что и на Западе, то есть от военных и чиновников — к рабочим. Однако у нас все это происходило с поправкой на отстающую от Европы промышленность и несколько затянувшийся феодализм.

Первые пособия в России начали выплачивать еще при царе Алексее Романове. Предназначались они для отставных воинов, а размер выплат зависел от серьезности увечий.

Царь Алексей Михайлович Романов (1629 — 1676)

Первое же официальное пенсионное законодательство было принято в 1720 году, уже при его сыне — Петре Первом. Назывался сей документ “Устав Морского Русского Военного Флота”. Он регулировал основания и порядок денежных выплат и, опять же, касался исключительно военного сословия.

При Екатерине II законы были дополнены понятием минимальной выслуги (стажа), которая в то время составляла 20 лет. Ее сын, Павел I, увеличил пенсионное довольствие и ввел надбавки к жалованию военных при их переходе на гражданскую службу (чтобы оно было не меньше пенсий).

В 1820-х годах появился “Устав о пенсиях и единовременных пособиях государственным служащим”. Этот устав касался и военных, и гражданских служащих, а для всех выплат при министерстве финансов был учрежден своеобразный “пенсионной фонд”.

Во второй половине XIX века правительство стало вводить пенсии не только для военных и чиновников, но и работников стратегически важных направлений промышленности (например, железных дорог). Однако эти пенсии выплачивались не из казны, а из эмеритальных касс, которые обязаны были создавать сами владельцы предприятий.

Укладка пути на Средне-Сибирской железной дороге в 1898 году

Эмеритальные кассы представляли собой денежные фонды для выплат пенсий и пособий. Пополнялись они за счет самих работников, у которых вычитали от 3% до 6% из жалования. Собранные таким образом средства распорядители фондов пускали в рост, приобретая, к примеру, на них какие-нибудь ценные бумаги.

Система прижилась, и концу XIX столетия в России насчитывалось около двухсот эмеритальных ведомственных касс. В 1912 году кассы всех ведомств были объединены в единую организационную структуру.

Своего расцвета царская пенсионная система достигла непосредственно перед Первой мировой войной. К этому времени она распространялась на военных, чиновников, различных государственных служащих (учителей, преподавателей и.т.д.), рабочих казенных заводов и казенных врачей. Однако сложившаяся система охватывала в самом лучшем случае только треть работающего населения.

Если же говорить о рабочих, то здесь ситуация была совсем уж плачевной. Во-первых, пенсию получали только 15% пролетариата. Во-вторых, вся страховая нагрузка ложилась на самих рабочих, уменьшая и без того небольшую зарплату. В-третьих, сами пособия были очень уж далеки от прожиточного минимума.

К этому стоит добавить, что пенсионными фондами управляли тогдашние “эффективные менеджеры”, которые в первую очередь заботились о своем кармане.

Пенсии в СССР: первые шаги

Большевикам в наследство досталась отнюдь не богатая и процветающая империя. Это было государство, измотанное затяжной войной и задыхающееся от множества неразрешенных экономических, политических и социальных проблем.

Александра Коллонтай (1872 — 1952)

Почти сразу после революции Ленин подписал указ о создании Народного комиссариата государственного призрения, который вскоре возглавила Александра Коллонтай. Работы у наркомата было море: после мировой войны (а потом еще и после гражданской) требовалось обеспечить уход за бесчисленным множеством раненых, инвалидов, беспризорников, людей, оставшихся без жилья и средств к существованию.

Царская система социального обеспечения (точнее то, что от нее к этому времени оставалось) с такой нагрузкой справиться не могла. И уже 14 ноября 1917 года правительство обнародовало проект новой системы социального страхования. Основные направления развития были следующими:

• Социальное страхование должно распространяться на всех без исключения рабочих, а также на городскую и сельскую бедноту.
• Страховаться должны все виды потери трудоспособности: болезнь, инвалидность, старость, уход за ребенком. Также страхованию подлежали вдовство, сиротство и безработица.
• Все расходы по страхованию должны ложиться на нанимателей.
• Возмещение полного заработка в случае утраты трудоспособности.
• Самоуправление застрахованных во всех страховых организациях.

В том же ноябре был вдвое увеличен размер пенсий по несчастным случаям, а для контроля за своевременной и честной выплатой пособий в страховые общества были направлены комиссары. Преодолевая сопротивление “эффективных менеджеров”, они постепенно взяли дела в свои руки.

И тут надо кое-что пояснить. До революции в Российской Империи работало 19 крупных страховых обществ, включая иностранные. Ориентировались они, естественно, на прибыль, а их средства чудесным образом распределялись в пользу различных “уважаемых людей”. Например, страховые тарифы для крестьян были откровенно грабительскими, тогда как помещиков компании страховали фактически себе в убыток.
Именно поэтому декретом от 23 марта был установлен государственный контроль над всеми видами страхования. А с 28 ноября 1918 года страхование стало полностью монополией государства.

Первоначально планировалось наполнять страховые фонды в основном за счет прогрессивного налога. Однако позднее было решено ограничиться лишь специальными взносами с нанимателей (примерно как сейчас), включая и национализированные к этому времени предприятия. И да: были отменены огромные пенсии для привилегированных лиц, учрежденные еще при царе и Временном правительстве.

В августе 1918 года были введены пенсии для инвалидов Красной армии. Также увеличились пособия для инвалидов войны и труда, и, что не менее важно, появилась программа их дальнейшего трудоустройства.
Уже в то время стала возникать советская система льгот, которая позднее охватила многие сферы. Например, с пенсионеров и безработных квартплата взималась по самой низкой ставке.

В 20-х годах стала формироваться система государственного соцобеспечения рабочих и служащих. К сожалению, в связи с гражданской войной и всеобщей разрухой, советское государство пока могло обеспечить пенсиями лишь некоторые категории граждан:

• инвалидов войны
• нетрудоспособных членов семей тех, кто погиб на войне
• инвалидов детства

Также пенсии выплачивались за честную и непрерывную трудовую деятельности и за особые заслуги перед Родиной. В остальном же государству приходилось по-прежнему опираться на систему страхования.

Главную проблему при страховании представляли те, кто работали не по найму: крестьяне (тогда еще “единоличники”), кустари, ремесленники и прочие фрилансеры того времени. Чтобы обеспечить их хоть какой-то поддержкой, были сформированы комитеты общественной взаимопомощи, действующие при сельских и волостных советах.

Пенсии в СССР: дальнейшее развитие

В начале 30-х годов произошло одно знаменательное для советских граждан событие: специальная государственная комиссия провела обследование рабочих и работниц, выходивших на пенсию по инвалидности. Выводы комиссии были следующими: к 55 годам большая часть женщин и к 60 годам большая часть мужчин теряют возможность продолжать работу.
По результатам этих исследований, в СССР был установлен соответствующий возраст выхода на пенсию. До недавних событий он ни разу не менялся и оставался одним из самых низких в мире. При этом некоторые категории граждан могли выходить на пенсию еще раньше: работающие на вредных производствах, в экстремальных климатических условиях и.т.д.

В 1937 году были введены первые всеобщие государственные пенсии для городских рабочих и служащих. В этом месте некоторые наши современники обычно зловещим голосом добавляют:

— А вот колхозникам предстояло ждать пенсий еще 30 лет…

Но это не так. Еще в феврале 1932 года приказом ЦИК СССР в колхозах в обязательном порядке начали создаваться кассы взаимопомощи. Они предназначались для поддержки колхозников при инвалидности, уходе за ребенком, старости или болезни.

Иными словами, пенсии своим сотрудникам выплачивали сами колхозы, а не государство. Проблема была лишь в том, что такие выплаты полностью зависели от колхозных фондов, а потому очень сильно различалась в пределах страны.
В 1956 году вышел закон “О государственных пенсиях”, который с некоторыми поправками действовал в СССР до конца 80-х годов. Он предусматривал пенсии по старости, инвалидности и по случаю потери кормильца. Вводились единые требования к возрасту и стажу, единый порядок исчисления пенсий и основания для их назначения. Размер пенсии, в основном, рассчитывался исходя из средней зарплаты за последние годы работы.

Пенсионный возраст не изменился. Мужчины имели право выходить на пенсию с 60 лет (после 25 лет стажа), а женщины с 55 (20 лет стажа). Также предусматривалась возможность раннего выхода на пенсию или сокращения стажа. Такая льгота предоставлялась, например, за социальную значимость труда (врачам, учителям и.т.д. ) или за работу на вредном производстве.

А в 1964 году была принят закон “О пенсиях и пособиях членам колхозов”. Отныне в Советском Союзе действовала единая пенсионная система для всех граждан, которая коренным образом отличалась от того, что было в дореволюционной России и капиталистических странах. Вот главные ее особенности:

• Сами работники ничего не платили. Пособия и пенсии выплачивались за счет государственного бюджета и предприятий, которые отчисляли на эти нужды от 4 до 12% фонда зарплаты.
• Советская система пенсий охватывала всех граждан без исключения. Помощь предусматривалась фактически при любых видах утраты трудоспособности.
• Никакого отдельного пенсионного фонда в СССР не было. Налоги и отчисления предприятий поступали в государственный бюджет, а уже оттуда выплачивались все пенсии и пособия.

Советская система оказала заметное влияние и на другие страны, в том числе и капиталистические. Например, с 1950 по 1990 год возраст выхода на пенсию в наиболее развитых государствах снизился в среднем с 66 до 62 лет.

Пенсии в Российской Федерации

После возвращения капитализма, в России, как и в других странах, начался постепенный демонтаж социального государства. Эти изменения коснулись и пенсионной системы. Уже 22 декабря 1990 года указом Верховного Совета РСФСР был создан Пенсионный фонд, существующий отдельно от основного бюджета.

А затем началась усиленная борьба с различными “советскими пережитками”. Например, с системой распределения пенсий, которая (о, ужас!) не учитывала разницу в доходах. Для исправления этого вопиющего недостатка, в 1997 году были созданы системы “персонифицированного учета пенсионных прав граждан” и индивидуальные лицевые счета. Также были пересмотрены правила льготного выхода на пенсию.

В результате всех этих изменений в России сложилась запутанная трехуровневая система пенсий, которая предусматривала страховое, государственное и негосударственное пенсионное обеспечение. Пенсионные взносы за работника по-прежнему вносил работодатель, однако в условиях свободного рынка это быстро породило такой феномен, как “серые” и “черные” зарплаты (об этом чуть позже).

С 2015 года в России предусмотрено три вида пенсии:

• Социальная. Полагается всем, независимо от стажа.
• Страховая. Выплачивается только тем, кто успел накопить необходимое число “пенсионных баллов” (в 2018 году — это 13,8 балла). Баллы начисляются исходя из ежегодных отчислений в пенсионный фонд и зависят от размера зарплаты.
• Накопительная. В настоящий момент формируется по желанию будущего пенсионера. Взносы по ней идут не в солидарную систему выплат, а инвестируются в ценные бумаги.

У каждого из этих видов пенсий есть свои особенности и нюансы, о которых можно рассказывать очень и очень долго. Однако разговор у нас сегодня все же не об этом.

Последним же гвоздем в гроб советской пенсионной системы стало недавнее повышение пенсионного возраста.
Самым известным лоббистом этих изменений был Алексей Кудрин — бывший российский министр финансов, а ныне — глава совета Центра стратегических разработок. Однако Кудрин просто озвучивал то, что у правительства давно было на уме. Тем более, что подобные изменения уже произошли в некоторых других странах, например, во Франции.

14 июня 2018 года российский премьер Дмитрий Медведев предложил увеличить возраст выхода на пенсию: для женщин до 63, для мужчин — до 65. Соответствующий закон был принят Государственной думой в первом чтении.

После того, как народ возмутился, а по стране прокатилась волна протестов, к гражданам обратился лично президент Владимир Путин. Он подробно рассказал о проблемах нынешней пенсионной системы и попросил народ “отнестись с пониманием” к грядущим изменениям.

Также Путин предложил смягчить некоторые пункты реформы, например, снизить пенсионный возраст для женщин с 63 до 60 лет. Однако, многим с самого начало было ясно, что первоначальный план реформы и разрабатывался с расчетом на такой маневр.

Регресс и его причины

Подобные изменения произошли не только в России: в последние годы пенсионный кризис накрыл большинство стран. Почти во всех пенсионных фондах возникла нехватка средств, из-за которой уже невозможно было выплачивать пособия в прежнем объеме. Впрочем, особым сюрпризом это не стало.

Не секрет, что многие пенсионные системы по сути представляют собой своеобразные финансовые пирамиды. Напомню: финансовая пирамида — это коммерческая организация, в которой выплаты участникам производятся за счет непрерывного привлечения новых участников. По такому принципу работали “МММ”, “Властелина”, “Русский дом Селенга”, “Хопёр-Инвест” и прочие аферисты из 90-х.

Точно так же работают и нынешние пенсионные фонды. Пенсии старикам выплачиваются, в основном, не за счет их накоплений (это, в общем-то, и нереально), а из отчислений тех, кто трудится в настоящее время. И тут возникает несколько проблем:

1. Быстрое старение населения. Продолжительность жизни в Европе растет, а значит стариков в ней становится с каждым годом все больше. Тем более, что с 2005 по 2030 год на пенсию здесь начали выходить представители послевоенного поколения, на которое пришелся бум рождаемости.

Сегодня в Европе проживает 16% людей, чей возраст превышает 65 лет (основной пенсионный возраст на Западе). По прогнозам ООН к 2030 году таковых будет уже 25%, а к 2050 году — 28%.

России это тоже касается. По оценкам агентства Bloomberg, сегодня Россия входит в десятку стран с наибольшими рисками: на одного пенсионера у нас приходится 2,4 трудящихся. Для сравнения: в 20-х годах в России соотношение пенсионеров к трудоспособному населению было 1 к 8.

2. Снижение рождаемости. Оно наблюдается сегодня во всех развитых странах и вызвано скорее биологическими, чем социальными причинами. Дело в том, что с увеличением уровня жизни и со снижением смертности исчезает необходимость в большом количестве потомства. Что же касается России, то у нас (как справедливо отметил Путин), есть еще и “демографическая дыра”, возникшая в 90-е годы.
Оба этих фактора приводят к тому, что пенсионная пирамида постепенно начинает разваливаться. Отчислений трудящихся уже хронически не хватает для полноценного обеспечения пенсионеров, и чтобы сохранить пирамиду, правительства вынуждены принимать различные непопулярные меры:

• Уменьшать пенсии,
• Увеличивать пенсионные отчисления,
• Увеличивать пенсионный возраст.

Можно ли наполнить пенсионный фонд как-нибудь по-другому? Можно, и таких способов существует много. Например, Норвегия направляет в пенсионный фонд сверхдоходы от продажи нефти и других энергоресурсов и сегодня занимает одно из ведущих мест по уровню жизни пенсионеров. Также можно решить проблему за счет перераспределения доходов в обществе, скажем, с помощью различных прогрессивных налогов и налогов на роскошь.

Однако от всех подобных мер за версту несет социализмом, и для многих рыночных стран они просто неприемлемы.
Есть и еще одна серьезная проблема, порождающая пенсионный кризис. Особенно остро она стоит в нашей стране, хотя правительство почему-то не любит лишний раз об этом вспоминать. А именно:

3. “Серые” и “черные” зарплаты. Сегодня в России от 15 до 30 миллионов трудящихся заняты в теневом секторе экономики и не платят взносы в пенсионный фонд. В целом, с “черными” зарплатами у нас наблюдается следующая картина:

• 60% компаний оформляют всех сотрудников;
• 22% оформляют большинство сотрудников;
• 13% оформляют меньшинство сотрудников;
• 5% не оформляют сотрудников вообще.

Автор этих строк когда-то отработал несколько лет в одной конторе, где после увольнения ему вручили трудовую книжку без всяких отметок. Сколько подобных организаций существовало в 90-е и в начале 2000-х сложно даже представить. Этих контор уже и след простыл, а потому вряд ли их сотрудники сегодня смогут добиться справедливости.

Что же касается “серых” зарплат (это когда официальная зарплата в разы меньше реальной), то согласно исследованию портала Rabota.ru, ее получают до 59% опрошенных.

Подозреваю, что решение одной только проблемы с теневыми зарплатами помогло бы отодвинуть нынешнюю пенсионную реформу в России на годы, если не на десятилетия. Однако правительство, по всей видимости, решило лишний раз не “кошмарить бизнес”, а разрулить сложившийся кризис за счет трудящихся.

И напоследок

На самом деле, у пенсионного кризиса есть и более глубокая причина, которая никак не связана с демографической ситуацией.

Как мы помним, многие социальные преобразования, вроде тех же пенсий, вводились в капиталистических странах вынужденно. Некоторые реформы принимались под давлением профсоюзного движения, другие — из-за конкуренции с СССР и прочими соцстранами.

Сегодня социалистического лагеря больше нет, а это значит, что и нет больше особой нужды во многих социальных гарантиях. Ведь современному трудящемуся уже не с чем сравнить свое положение. Его окружают исключительно страны с рыночной экономикой, которые отличаются друг от друга лишь национальным колоритом и доступом к ресурсам. У граждан этих стран больше нет перед глазами альтернативы, и многие из них даже не догадываются, что можно жить как-то по-другому.

Митинг против пенсионной реформы во Франции. Надпись на плакате: “Пенсии в 60 лет — для всех, и немедленно — для них”

Эта проблема усугубляется и кризисом левого движения. Чем он вызван — тема для отдельного разговора. Но факт остается фактом: современные трудящиеся практически разучились бороться за свои права. Во Франции, Греции, Дании и в других странах, несмотря на все протесты и митинги, повышение пенсионного возраста все-таки произошло. Вполне возможно, что такая же участь ожидает и нас.

По его мнению, некоторые из них излишни по своей сути: если все лоббисты или корпоративные юристы на планете массово исчезнут, даже клиенты не будут скучать по ним. Другие бессмысленны не столь очевидными способами. Вскоре после публикации эссе в небольшом журнале читатели перевели его на десяток языков, а сотни людей, сообщает Грэбер, прислали собственные истории работы в сфере абсурда.

Эти истории придают книге особый эмпиризм. В 2015 года аналитическая компания YouGov опросила британцев, считают ли они, что их работа вносит значимый вклад в мир. 37% сказали «нет», а 13% не были уверены. Такие цифры повторяются и в других странах. (В благополучных и уравновешенных Нидерландах 40% респондентов считают, что их работа не имеет причин для существования). И всё же цифры опроса не так показательны, как письма из окопов абсурда. Вот Ганнибал, один из респондентов Грэбера:

«Я занимаюсь цифровым консалтингом для отделов маркетинга глобальных фармацевтических компаний. Часто работаю с глобальными PR-агентствами и пишу отчёты с названиями, например, „Как улучшить взаимодействие между ключевыми участниками цифрового здравоохранения“. Это чистая, чистейшая фигня и не служит никакой цели, кроме галочек в маркетинговых отделах… Недавно я получил около двенадцати тысяч фунтов за двухстраничный отчёт для фармацевтической компании. Его планировали показать на встрече по глобальной стратегии. В итоге отчёт не понадобился, потому что до этого пункта повестки дня так и не дошли».

Бессмысленная работа — это не то, что Грэбер называет «дерьмовой работой». Многие сотрудники бессмысленного царства получают хорошую компенсацию в виде массы свободного времени. И всё же они несчастны. Грэбер считает, что их гложет чувство бесполезности. Оно подтачивает все человеческие качества. Это наблюдение приводит автора к определению буллшит-работы как «формы оплачиваемой занятости, которая настолько бессмысленна, не нужна или пагубна, что даже работник не может оправдать её существование, хотя по условиям контракта чувствует обязанность делать вид, что это не так».

Анализ Грэбера раскрывает пять типов бессмысленной работы. Лакеи — это те, кому платят, чтобы они болтались и заставляли начальников чувствовать себя важными: швейцары, бесполезные помощники, администраторы с тихими телефонами и так далее. Головорезы являются ненужными мышцами гонки вооружений; Грэбер указывает на персонал PR-отдел Оксфордского университета, чья задача убедить общественность, что Оксфорд — это хороший вуз. Затыкателей дыр нанимают, чтобы исправить или устранить крупные недостатки, которые начальство ленится или не умеет исправить системно. (Это женщина на авиакассе, чья работа — успокаивать разгневанных пассажиров, когда багаж не прибыл). Педанты предпринимают разные действия, часто используют документы и серьёзные отчёты, чтобы создать видимость какой-то деятельности, которой нет (как Ганнибал из примера выше). Последний класс — мастера постановки задач (taskmasters), которые делятся на два подтипа: ненужные начальники, которые управляют людьми, не нуждающимися в управлении, и генераторы чуши, чья работа состоит в том, чтобы создавать и назначать больше чуши для других.

Такие рабочие места характерны даже для творческих профессий. Кураторы контента, креативщики — эти и другие посреднические роли возникают везде, от журналистики до искусства. Голливуд известен раздутием штата, которое Грэбер считает почти чистым буллшитом. Он встречался с разработчиком Аполлонией, которая участвовала в создании реалити-шоу с такими названиями как «Транссексуальные домохозяйки» (Transsexual Housewives) и «Слишком толстый, чтобы трахаться» (Too Fat to Fuck). Ни одно из них и близко не приблизилось к выходу в эфир. Сценарист Оскар занимался сокращением 60-страничных сценариев до 15 страниц и пересказом их на совещаниях, где руководители выдвигали взаимоисключающие предложения и давали неясные советы. «Они скажут: „Я не говорю, что нужно делать X, но, возможно, стоит сделать X“, — вспоминал Оскар. — Чем больше вы показываете детали, тем более размытым всё становится».

Эпидемиология проблемы — как и почему всё так получилось — тоже довольно размыта. Грэбер считает, что из-за буллшита не сбылись крупномасштабные экономические прогнозы. В знаменитом эссе, черновик которого был подготовлен в 1928 году, Джон Мейнард Кейнс предсказал, что спустя столетие технологическая эффективность в Европе и США станет настолько велика, а процветание настолько стабильным, что людям будет трудно не сойти с ума от безделья и скуки. Может быть, писал Кейнс, имеет смысл сохранить три часа работы в день, просто чтобы люди чувствовали себя полезными.

Сейчас мы почти в 2028 году, и технологии действительно кардинально увеличили производительность труда. Как и ожидал Кейнс, количество рабочих мест в сельском хозяйстве, обрабатывающей промышленности и горнодобывающей промышленности резко упало. Тем не менее, занятость в других областях — управление, обслуживание — растёт, и люди по-прежнему тратят жизнь на добычу средств к существованию. Грэбер обвиняет, в частности, существующую структуру занятости. (В политическом плане он описывает себя как анархиста, но мягкого типа, а его собственные взгляды обычно хорошо скрыты: он одинаково критикует и жёстких сторонников свободного рынка, и людей, которые выступают против «капитализма», как будто это специально выбранная концептуальная система, а не просто название, приклеенное к социально-экономической ткани, сотканной столетия назад).

Вместо того чтобы самим пожинать плоды нашего труда как в середине века, мы теперь делим их между акционерами и ростом ради роста. Трофеи процветания возвращаются в систему для финансирования новых и, возможно, функционально ненужных рабочих мест. И хотя много надуманной ерунды присутствует в госсекторе (некоторое время назад испанский госслужащий перестал появляться в офисе, что заметили только шесть лет спустя, когда кто-то пытался дать ему медаль за долгую службу), но Грэбер находит богатую жилу бессмысленной занятости в частном секторе: «Это как если бы предприятия бесконечно урезали производственный цех, а на сэкономленные деньги нанимали ещё больше ненужных работников в офисе наверху», — пишет он.

Это странно. Предполагается, что рыночная конкуренция не поощряет неэффективность и расточительство. Может быть, Грэбер слишком наивно представляет современный бизнес? Некоторые утверждают, что бессмысленные рабочие места только выглядят таковыми; якобы это точечные включения, офисная версия того парня на заводе, который делает единственную металлическую заклёпку для самолёта. Грэбер не согласен. В наиболее знакомой ему академической области наблюдается такое же взрывное раздутие штатов, как и в любой другой отрасли, хотя работа по преподаванию и исследованиям не стала более сложной или масштабной, чем десятилетия назад. Полчища новых сотрудников, должно быть, занимаются чем-то другим.

Грэбер приходит к выводу, что движущая логика такой экспансии — не эффективность, а нечто более близкое к феодализму: сложная смесь экономики, организационной политики, опричнины и перераспределений, которая подпитывается стремлением к конкурентному статусу и местной власти. (Почему люди нанимают охранников? Не потому, что они экономически эффективны). Разница между истинным феодализмом и тем, что происходит сейчас — «феодализм менеджеров», как говорит Грэбер — заключается в том, что при истинном феодализме профессионалы сами отвечали за своё расписание и методы работы.

Оставленные наедине, отмечает Грэбер, люди обычно работают как студенты перед экзаменом: поочерёдная зубрёжка и отдых. Возможно, они работают таким образом не просто так, а потому что это самый продуктивный способ работы. Большинство из нас согласится, что если фермер пашет свою землю с 9 утра до 5 вечера пять дней в неделю, то это какой-то странный и, наверное, не очень хороший фермер. На протяжении большей части человеческой истории все профессионалы от воинов и рыбаков до писателей работали в режиме cram-and-slack (упорный труд перемежается отдыхом) отчасти потому что эти рабочие места были сформированы фактическими производственными потребностями, а не произвольным рабочим расписанием и надзором менеджеров. Грэбер сетует на ситуацию, в которой «совершенно естественно для свободных граждан демократических стран сдавать себя в аренду, а для босса нормально возмущаться, если сотрудник не работает каждый момент „своего“ времени». Тем не менее, он, вероятно, преувеличивает радости жизни фрилансера.

Есть ли польза от бессмысленной работы? По мнению Грэбера, такая работа нужна просто для защиты своего существования: «Мы изобрели причудливую садо-мазо диалектику для самовнушения, что боль на рабочем месте — единственно возможное оправдание тайным потребительским удовольствиям в жизни. Но работа съедает всё большую часть нашего бодрствующего существования, так что в итоге мы не имеем такой роскоши, — как лаконично заметила Кэти Уикс — как „жизнь“», — пишет он. Его собственное представление о жизни, которое включает «сидеть весь день в кафе, споря о политике или сплетничая о сложных любовных делах наших друзей», могут не все разделять. Он может и неверно определить степень, в которой большинство людей беспокоится о результатах своего труда; для некоторых работа является наименее важной и определяющей среди всех жизненных обязательств. Но суть в том, что экономика дерьма питается сама собой. Работники запойно окунаются в просмотр сериалов, онлайн-покупки, еду на вынос и занятия йогой в качестве награды за ещё один день деморализующей бессмысленной работы, которая поддерживает такой стиль жизни. (Грэбер говорит в основном о городском и образованном среднем классе, что кажется логичным, поскольку есть подозрения, что таковы его читатели). Приобщение к такому образу жизни, то есть аккультурация происходит рано. Студент колледжа Брендан жалуется на бессмысленную работу уже в кампусе:

«Многие из этих студенческих рабочих мест требуют выполнять какую-то фигню, например, сканировать ID или проверять пустые комнаты, или очищать уже чистые столы… Я не совсем знаю, как всё это работает, но бóльшая часть работы финансируется федералами и связана с нашими студенческими кредитами. Это часть целой федеральной системы, предназначенной для закрепления за студентами больших долгов — и тем самым принуждая их к труду в будущем, потому что от студенческих долгов так трудно избавиться. Это сопровождается бессмысленной образовательной программой, предназначенной для обучения и подготовки нас к нашей будущей бессмысленной работе».

Похоже, Брендан описывает федеральную программу совмещения учёбы и работы (Federal Work-Study Program), цель которой — помочь студентам компенсировать задолженность заработной платой, заработанной в кампусе. Многие из этих рабочих мест явно бессмысленные. Я сам участвовал в этой программе, работая в подвале исследовательского центра кампуса, а главной задачей, насколько я помню, было составление ежемесячного календаря местных событий. Нужно было составить списки, в основном из Google, и сверстать их в программе. Понятия не имею, сколько человек получали эти брошюры и читали ли их. Тем не менее, мне повезло: мне нравились люди, которые там работали, и я мог брать бесплатный кофе с кухни. Во всяком случае, мне показалось замечательным, что я каким-то образом уклонялся от долга, сидя в подвале и выполняя простейшие задачи на компьютере.

С точки зрения Грэбера эти работы готовят молодёжь в жизни в бессмысленном стиле. Имея вместо этого свободное время, пишет он, студенты могли бы «репетировать пьесы, играть в группе» и тому подобное. Такая двоичная логика вводит в заблуждение — можно заниматься отупляющей работой и при этом быть певцом — и каждый, кто читал много студенческих сочинений или слушал игру студенческих групп, вряд ли согласится, что коэффициент фуфла там значительно меньше. Молодых людей могут попросить выполнять несущественную работу в рамках коварной программы аккультурации. Или их могут попросить, потому что их навыки высшего порядка ещё не отточены и есть польза — для всех — в том, чтобы подтолкнуть их к достижению своих жизненных стремлений по желанию, а не из-под палки.

В одном из многочисленных отступлений о феодализме Грэбер делает экскурс в трудовые занятия молодёжи в средневековой Европе. Он указывает, что тогда все — богатые и бедные, всесильные и бесправные — в молодости проходили службу. Честолюбивые рыцари становились пажами, а дворянки работали фрейлинами. Цель была внедрить молодых людей в мир, прежде чем выпускать их как самоуправляемых профессионалов. И всё же, поскольку никому на самом деле не нужен помощник, чтобы соскрести грязь с ботинок или перенести поднос из одной комнаты в другую, средневековые молодёжные занятия были, в значительной степени, бессмысленными. Осмысленная работа в молодости может быть прекрасной и даже полезной на пути к самореализации. Чушь, которая нас уничтожает — это чушь, с которой мы свыкнемся по жизни.

Чтобы объяснить такое постоянство, Грэбер цитирует президента Барака Обаму на тему частного здравоохранения: «Те, кто выступает за полную оплату услуг населением, говорят: „Посмотрите, сколько мы сэкономим, отказавшись от страхования и бюрократии“. Но это один миллион, два миллиона, три миллиона рабочих мест». Грэбер характеризует этот комментарий как «дымящийся пистолет» буллшитизации: «Вот самый влиятельный человек в мире публично размышляет о своём законодательном достижении — и настаивает, что самым главным фактором стало сохранение ненужных рабочих мест», — пишет он. Политики настолько зациклены на создании рабочих мест, считает он, что никто не задаётся вопросом, какие рабочие места создаются и нужны ли они. Ненужная занятость может стать одним из главных наследий недавнего сотрудничества между государственным и частным секторами.

Это плохо по большинству критериев рыночной эффективности и удовлетворённости работой. Но это приводит к осознанию того, что Грэбер описывает, но не формулирует прямо: что бессмысленная занятость в таких странах как США и Великобритании призвана служить замаскированным, незрелым вариантом пособия по безработице — только заточенного специально для большого, авторитетного среднего класса. При другой социальной модели молодая женщина, не способная найти работу, могла бы получить чек от правительства. Теперь вместо этого она получает бессмысленную работу, скажем, в медицинской компании, тратит половину каждого утра на составление бесполезных отчётов, а остальную часть времени раскладывает пасьянс «Косынка» или изучает товары в интернет-магазине для кемпинга. Возможно, это не очень хорошая жизнь. Но это и не ужас нищеты.

Или она может делать что-то более амбициозное. Грэбер утверждает, что для работников «необычно» использовать бессмысленные рабочие места как фронт для более полезной работы. Тем не менее, люди пишут музыку, стихи и многое другое, сидя на бесполезной работе. Джордж Сондерс написал рассказы сборника «Пасторалия. Разруха в парке гражданской войны» (CivilWarLand In Bad Decline), якобы выполняя работу технического писателя инженерной компании. Джеффри Евгенидис написал бóльшую часть романа «Девственницы-самоубийцы» во время работы секретарём. Это хорошие книги. Зарплаты за бессмысленную работу авторов практически стали меценатской поддержкой на создание произведений. Никто из нас не избежит дерьмовой работы. Но некоторые всё-таки извлекают из неё пользу.

Я бы понял, если бы ты ко мне зашёл, чтобы спросить, как сделать какую-то там штуку, которая у тебя никак не получается, пока ты пытаешься на дому снять кинофильм о жизни на Марсе. Я бы понял, если бы ты, увидев, как я делаю что-то, что можно сделать проще, подробно рассказал бы мне, как сделать проще.

Но нет, блеать. Ты себя чувствуешь элитным потребителем, перед которым люди, не подозревающие о твоём существовании, и которым ты, скорее всего, не заплатил ни копейки, должны ползать на четвереньках, стряхивая пыль с твоих ног. Просто потому, что ты соизволил воспользоваться продуктами их труда.

Давай, они напишут именно про то, про что хочешь лично ты, причём с теми выводами, которые именно тебе нравятся.

Давай, они будут снимать именно ту передачу, которую тебе хотелось бы, а ты будешь вертеть носом, как олигарх в пафосном ресторане.

И давай, тебя ещё за это в титры впишут — как «идейного вдохновителя и руководителя». Поскольку ничего больше ты делать не умеешь, хотя порог вхождения, повторюсь, стоит примерно ноль и одновременно с тем есть такая куча совершенно бесплатной и совершенно доступной информации прямо в той самой коробке, через которую ты смотришь на котиков и интернет-приколы, что даже малолетний даун смог бы разобраться со всем этим, если бы только соизволил шевельнуть пальцем.

Ну или хотя бы, давай, все они будут при твоём появлении брать под козырёк и смущённо рапортовать: «так точно, виноват, обещаю исправиться, всё ради вас».

Есть такой поджанр в жанре про попаданцев, где очередной персонаж с необычайным везением попадает именно в тот момент прошлого, про который, как ему кажется, он что-то там знает. Основная часть истории в таких произведениях про то, как этот дебил снисходительно похлопывает по плечу Сталина, Наполеона или Юлия Цезаря, журя их за недосмотры и давая ценные советы вида: «не надо делать плохо — делайте хорошо».

Хотя вполне понятно, что даже историк-специалист со стажем в полвека, попади он туда, был бы там белой вороной, которую если и не умочат сразу, то исключительно по приколу — «эвон как, тут у нас чел, который что-то там знает про будущее». Но уж явно раздать три центнера ценных советов даже он там никак не сможет, поскольку все эти чуваки, вроде Наполеона и Сталина, практически с рождения тренировались делать в том мире, в котором живут, то, что они там делают. А этот чел в лучшем случае что-то там читал, про то, что они делали. Читал, а даже не смотрел своими глазами ежеминутную хронику со всех ракурсов.

Некоторые шансы в этом случае имелись бы, быть может, у математика, поскольку математика слабо завязана на технологические цепочки, и рассказать местным математикам (или хотя бы просто относительно умным, например, писарям) про те сферы математики, которые тогда ещё не были развиты, всё-таки возможно.

Ну ладно, у физика и у химика тоже есть шансы на то, чтобы не оказаться совершенно бесполезными, поскольку физические и химические законы не привязаны к исторической ситуации, а потому действительно могут ускорить развитие науки.

Что-то мог бы сделать и инженер — по крайней мере, показать какие-то способы расчётов или детали устройства механизмов, которые можно реализовать уже на том технологическом уровне.

Совсем ничтожно мало смог бы сделать программист — адаптировать знакомые ему алгоритмические наработки в способы расчёта в уме, на бумажке или при помощи простейших счётных устройств. Ну ещё наверно помочь в создании станков с перфокартами смог бы.

На этом, блин, всё. Практически всё остальное никак не помогло бы. Поскольку нет сопутствующих технологий. Поскольку детали взаимоотношений не были описаны, а потому о них не знают даже историки. Поскольку рулят знакомства и уже выстроенные связи, которых у новоприбывшего просто нет. Поскольку даже само наличие предсказания будущей истории сразу же до неузнаваемости поменяет эту историю, если в это предсказание реально поверят властьимущие, после чего знания мега-советчика можно будет выкинуть на помойку в полном объёме.

И самое главное, поскольку ни у кого нет никакой выгоды от пляски под дудку этого хера с горы.

Вот если он может в одно рыло паровую машину построить — тут да, выгода от него есть.

Если он может по памяти карту побережья нарисовать — выгода есть.

Если он может решить любую возникшую геометрическую задачу — выгода есть.

В общем, если ты десять лет партизанил вместе с Че Геварой и одновременно с тем знаток истории и технологий Второй Мировой, да, некоторую пользу Сталину, которого ты собирался отечески похлопывать по плечу, ты принести всё-таки можешь.

Тут можно вписаться и даже приподняться. Но вовсе не при помощи снисходительных идиотских советов.

За них тебе ничего хорошего не светит. У тебя больше шансов продержаться, если просто молчать, пока хотя бы приблизительно не поймёшь, что и как тут устроено.

Улавливаете, в чём сходство? Ваши умения ценны. Ваши уникальные умения — очень ценны. А вот ваше мнение о том, как всё должно быть и как кто что должен делать, чтобы лично вам понравилось, по умолчанию ценно исключительно пропорционально количеству населения.

Живёт в стране сто миллионов — ну вот, по умолчанию ваше мнение имеет вес в одну стомиллионную.

Чтобы вес хоть сколько-то поднялся, даваемые вами советы должны «сбываться». То есть, будучи воплощёнными, приносить кому-то выгоду (не обязательно строго материальную — пусть они даже просто развлекают читателя). Кому-то, кроме вас, надеющихся вырасти в глазах широкой общественности, благодаря раздаче ценных советов.

А для такового вам надо уметь делать то, про что вы раздаёте советы. А для такового это надо делать. Регулярно и относительно долго (ну, хотя бы год).

И ещё вам, внезапно, надо в этой области идти с опережением относительно среднего среди людей в теме, поскольку рекомендации Капитана Очевидность могут заинтересовать только тех, кто в данном вопросе вообще по нулям. Да и то только на те пять минут, пока про это было прикольно читать. Те же, кто в курсе, за капитанские откровения именно вас, быть может, снисходительно похлопают по плечу, а не вы их.

Поэтому вопрос: «а с хрена ли ты, такой типа прошаренный, не делаешь всего того, про что пришёл посоветовать?», — всегда актуален.

Тебе кажется, будто бы ты знаешь, как и о чём писать? Заведи себе блог или сайт и пиши. Или пиши и рассылай во всевозможные издания. Тогда, быть может, ты сумеешь через пару лет другому писателю что-то посоветовать. Быть может. Тогда. Но не сейчас, когда весь твой блог состоит из десяти перепостов.

Тебе кажется, будто ты знаешь, как снимать? Так снимай. Не ходи поныть о том, как бы ты зашибато всё снял чужими руками, если бы эти бездушные эгоисты согласились всё сделать за тебя и вдобавок ещё терпели бы твою «объективную критику», с которой ты к ним готов лезть по десять раз на дню, а снимай.

Благо, сейчас уровень благосостояния столь высок, что тебе всё необходимое уже дадено с нехилым размахом и почти бесплатно.

При этом, ясен перец, ты не обязан любить всё происходящее или попадающее тебе на глаза, даже если сам это делать не умеешь. Ты можешь всё это ненавидеть и даже у себя в бложике негодовать по этому поводу. У себя в бложике. Или в бложиках своих друзей. Или в бложиках тем, кому твоё мнение интересно. И быть при этом примерно одной стомиллионной собираемой кем-то статистики.

Другие же лично тебе что-то там обязаны, если они с тобой о чём-то договаривались — подписали контракт, продали тебе что-то там и так далее.

Или, что даже лучше, ты можешь стать специалистом в данном вопросе и тогда за твои советы тебя действительно будут благодарить другие специалисты. Иногда. Не очень часто, но шансы всё-таки есть. Однако — см. выше — им можно стать, только если этим заниматься, а не просто думать про себя, что у тебя получилось бы круче всех, а потому ты можешь раздавать советы ещё до того, как даже просто попробовал.

В ином же случае, ты будешь как тот попаданец, наиболее благополучным исходом для которого был бы дружный зажигательных смех послушавших его бесценные откровения.

«Люди приходят с сетями вылавливать картофель из реки,
но охрана гонит их прочь;
… и в глазах людей поражение;
в глазах голодных зреет гнев.
В душах людей наливаются и зреют
гроздья гнева – тяжелые гроздья,
и дозревать им теперь уже недолго».

Ты открываешь книгу и с первых страниц тебе в лицо начинает дуть раскаленный и пыльный ветер Америки. Той страны, где простой человек всегда думал, что, если он будет усердным и не будет жалеть себя, то он обязательно достигнет высот. Он обязательно откроет свое дело, прокормит и даст образование детишкам, да и вообще заживет совсем другой жизнью, ведь «славный малый» обязательно воплотит свою американскую мечту. «Славный малый» работает на земле, на фабрике, у дороги… он везде будет работать, потому что у него нет иного выбора.

Выбора, впрочем, нет и сейчас. И отнюдь не только в Америке. Его нет нигде. И спустя почти век «славный малый» в Африке, Европе, Азии и в Латинской Америке выживает и невольно мечтает «о своей Калифорнии». Но автор книги, о которой пойдет речь, разбил хрустальную иллюзию простого американского «оки»; он сделал это по-американски лихо, жёстко и под старую добрую песню простого фермера. Теперь не будет проповедников, потому что проповедовать нечего, а если ты еще видишь певунов от успеха, то значит на дворе всё еще варварский империализм янки. Тогда у нас всё еще есть множество причин открыть роман американского писателя и журналиста Джона Стейнбека «Гроздья гнева».

Основой книги стали отнюдь не фантазии автора, подкрепленные историческим ландшафтом Великой депрессии в США, а вполне конкретная поездка писателя летом 1936 года для сбора материала для серии статей и очерков, объединенных названием «Цыгане периода урожая». Интеллектуал из Нью-Йорка сам вышел из окружного центра Салинас в Калифорнии. Оказавшись в месте, так похожем на его родной дом, вдалеке от зажиточного Востока страны, он был потрясен увиденным: подавляющее число сезонных работников – это не мексиканцы, как думалось многим, а сами американские граждане. Их жалкое существование и ад социального бесправия так потрясли Стейнбека, что он совершит ещё не одну поездку в лагеря сезонников, проедет на автомашине по их пути из Оклахомы в Калифорнию, прежде чем он напишет книгу, которая в окончательном варианте получит название «Гроздья гнева».

История семьи Джоудов – сюжетная основа романа. Джоуды простые фермеры из Оклахомы, у которых, как у многих сотен тысяч землепашцев, крупные банки и плантаторы отбирают землю. Теперь уже нет того семейного очага, нет земли, которую вспахивал прадед, дед и отец «славного малого»: «Я собственными руками построил этот дом. Выпрямлял старые гвозди для обшивки, прикручивал проволокой стропила. Дом мой. Я сам его строил. Только попробуй его зацепить. Я стану у окна с ружьем. Только попробуй подъехать поближе, я тебя пристрелю, как кролика». Но вчерашний сосед, доедая свой сэндвич, все равно заводит трактор и от дома ничего не останется. Соседу же тоже надо кормить детей, а за эту работу дают три бакса в день, да и работенка постоянная. Как это похоже на слепую логику наших сегодняшних сограждан, для которых нет кризиса, если есть что «жрать» и где «срать». Нет кризиса, потому что в мой огород еще не приходят «банковские агенты» и «вооруженные плантаторами отряды с факелами». Эти граждане слепы и глупы, они верят в российскую California dreaming, благо — с Москвой у России безвизовый режим. Наших детей учат в школах финансовой грамотности, впаривают им на “днях карьеры” основные принципы успешных людей. Не удивительно, если потом условный соседский мальчишка придет и по твою душу, потому что работа стабильная и три бакса в день платит компания, а он ведь не идиот, а финансово грамотный лидер по жизни.

Весь роман – это долгий и тяжелый путь обнищавших работяг и их семей. Старые подержанные автомобили, в край заполненные пожитками, подобно ручьям соединились в огромной реке, устремленной на Запад, туда, где по слухам можно найти работу, кров и пропитание. И все поедут по трассе 66. Эта трасса неоднократно встречается в творчестве американских левых и сегодня. Чем тяжелее становиться путь, тем меньше место, куда они едут, кажется им райскими садами, тем больше люди начинают понимать, что их горе – не просто личное дело каждого, а то, что это общее огромное горе: «В Калифорнию или еще куда-нибудь – мы, как барабанщики на параде, поведем за собой наши обиды, нашу злобу. И настанет день, когда все армии озлобленных пойдут по одному пути. И они будут шагать в ногу, и поступь их будет грозной».

В одной из глав Стейнбек выводит вполне недвусмысленно понятия солидарности и взаимопомощи, силы объединенного класса, который будет страшить тех, кто владеет жизненными благами. «Вы, кому ненавистны перемены, кто страшиться революций, смотрите: вот точка, в которой пересекаются человеческие жизни. Разъедините этих двоих мужчин; заставьте их ненавидеть, боятся друг друга, не доверять друг другу. Ведь здесь начинается то, что внушает вам страх. Здесь это в зародыше. Ибо в формулу «я лишился своей земли» вносится поправка; клетка делится, и из этого деления возникает то, что вам ненавистно: «мы лишились нашей земли». Вот где таится опасность, ибо двое уже не так одиноки, как один. И из этого первого «мы» возникает нечто еще более опасное: «У меня есть немного хлеба» плюс «у меня его совсем нет». И если в сумме получается: «у нас есть немного хлеба», значит, всё стало на свое место и движение получило направленность. Теперь остается сделать несложное умножение, и эта земля, этот трактор – наши».

Джон Стейнбек не понаслышке знал, что такое эксплуатация человека человеком, для него это не пустой политэкономический термин, а реальная боль и ужас людей, находящихся в полурабском положении. Он видел собственными глазами «гроздья гнева» годов Великой депрессии, которые стали временем ужасающей нищеты и безработицы. В 1933 году ее уровень достиг 25%, а в 1938-м, когда происходит действие романа – 19%.

В описании ужасающих условий труда Стейнбек четко очерчивает классовые противоречия: «Если б вам, владельцам жизненных благ, удалось понять это, вы смогли бы удержаться на поверхности. Если б вам удалось отделить причины от следствий, если бы вам удалось понять, что Пэйн, Маркс, Джефферсон, Ленин были следствием, а не причиной, вы смогли бы уцелеть. Но вы не понимаете этого. Ибо собственничество сковывает ваше «я» и навсегда отгораживает его от «мы». <…> Потребность рождает идею, идея рождает действие. Полмиллиона людей движется по дорогам; еще один миллион охвачен тревогой, готов в любую минуту сняться с места; еще десять миллионов только проявляют признаки беспокойства».

Стейнбек показывает, какой тяжелый нравственный и этический труд проделывают члены семьи Джоудов, чтобы уберечь себя и попытаться сказать это громогласное «мы». Люди, доведенные до отчаяния, способны на многое, чтобы сохранить свою семью. Мало кто хочет приходить с работы, видеть собственных детей, пухнущих с голода, и ощущать свою беспомощность. Бывшие фермеры не всегда понимают, что проблема их недоедания, бедности и смерти не в отдельных «злых» банках, плантаторах и таких же как они рабочих, а в той системе, при которой хозяева повышают цены на спелые фрукты, понижая ставку заработной платы, заставляя людей «съедать» друг друга для получения работы. При всем этом ты понимаешь каждого рабочего в отдельности, его мотивы и принципы.

Автор романа буквально заставляет читателя смотреть на центральную проблему с разных сторон: голод, нищету и бесправие людей, с одной стороны, и полное «одурение» правящего класса от собственности, власти и денег – с другой. «Гроздья гнева» – это жестокая инверсия американской мечты, суровая история о том, как рушатся семьи, погибают люди и умирают от голода дети из-за ненасытной жадности, финансовых преступлений и наглости корпораций и капиталистического государства.

Немногие произведения американской литературы могут сравниться с «Гроздьями гнева» по эмоциональному накалу, экспрессивной мощи и силе воздействия на читателя.

Этот роман, написанный в 1938 году и опубликованный в 1939, – жесток, актуален и современен. В год, когда олигархическое государство отнимает у россиян их социальные права в виде людоедской пенсионной реформы, повышения налогов, огульно припудривая откровенные поборы «идеологическим елеем», многим из нас стоит взять с пыльной полки затертый том этого романа-реквиема по всем возможным сортам человеческих иллюзий.

Авторы: Лёля Бочко Миша Размаев

«Появилось даже общество «Долой стыд!». Кто его придумал — не знаю. Мне запомнился только один эпизод из его «деятельности». В трамвай, идущий по бульварному кольцу, в вагон, где была я, на остановке вошла голая пара. Ничего, кроме красных полотнищ от бедра к бедру, на них не было. На полотнищах белая надпись — лозунг общества. Пассажиры взроптали, требуя у кондукторши остановить вагон и высадить бесстыжих, но, пока возмущённые шумели, трамвай подошёл к остановке, и голая «агитбригада» раздавшая несколько листовок, вылезла сама. Возможно, это была кампания, проводимая комсомолом. Он круто взялся истреблять стыд.» (Писательница Наталья Баранская).

«В 1922 году я несколько раз присутствовал на выступлениях общества «Долой стыд». Совершенно голый, украшенный только лентой с надписью «Долой стыд», оратор на площади Краснодара кричал с трибуны:
— Долой мещанство! Долой поповский обман! Мы, коммунары, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела! Мы дети солнца и воздуха!

Проходя там вечером, я увидел поваленную трибуну, «сына солнца и воздуха» избили. В другой раз мы с женой видели, как из трамвая, ругаясь и отплёвываясь, выскакивает публика. В вагон ввалилась группа голых «детей солнца и воздуха», и возмущённые люди спасались от них бегством. Опыт не удался, выступления апостолов советской морали вызвали такое возмущение, что властям пришлось прекратить это бесстыдство». (Белогвардеец Александр Трушнович).

«А общество «Долой стыд»? Ведь это не какой-нибудь рок-н-ролл или твист – члены этого общества гуляли по Москве нагишом, иногда только с лентой «долой стыд» через плечо… Мальчишки, зеваки шли толпами за адептами этого голого ордена. Потом московская милиция получила указания – и нагие фигуры женщин и мужчин исчезли с московских улиц.» (Писатель Варлам Шаламов).

Демонстрации общества «Долой стыд!» стали в эти месяцы излюбленной темой для острот. В октябре 1924 года харьковский журнал «Красная оса» шутливо сообщал: «Снова голые. Отделом демографической статистики зарегистрировано за вчерашний день появление в Харькове 18 голых. Роды во всех случаях прошли благополучно». Помимо Москвы, демонстрации общества «Долой стыд» проходили ещё в нескольких городах, в том числе Харькове, Саратове и Севастополе. Бельгийский консул в России Жозеф Дуйе вспоминал: «В 1925 году при покровительстве советского правительства образовалось общество «Долой стыд!». Члены этого общества обязались отказаться от одежды и ходить голыми. Для пропаганды некоторые члены этого эксцентричного общества были посланы в поездки: в Харьков, Ростов, Минеральные Воды и т. д. Я видел их в костюме Адама и Евы в Ростове». Первое время растерянная милиция не знала, как поступать со столь необычными нарушителями порядка…

И вот, наконец, появились печатные разъяснения наркома Семашко. «Подобное поведение необходимо самым категорическим образом осудить со всех точек зрения, – заявил он. – Во-первых… жестоко ошибаются, когда думают, что если ходить голым, отрастить волосы и ногти, то это будет самая настоящая «революционность»… Во-вторых, путешествие по Москве в голом виде совершенно недопустимо с гигиенической точки зрения. Нельзя подставлять своё тело под пыль, дождь и грязь… Улицы Москвы – не берег Чёрного моря… В-третьих, очень спорно, содействует ли это дикое новшество нравственности. Мы протестуем против «голых танцев» и не можем не протестовать против этого новшества. В тот момент, в который мы живём, когда ещё не изжиты капиталистические уродства, как проституция, хулиганство, обнажение содействует не нравственности, а безнравственности… Поэтому я считаю абсолютно необходимым немедленно прекратить это безобразие, если нужно, то репрессивными мерами».

После этого общий ветер переменился – журналы стали печатать ехидные шутки вроде таких – покупательница в магазине возмущается:

– Как вам не стыдно так обвешивать?!
– Я, гражданка, член Общества «Долой Стыд».

Сатирик Евгений Петров высмеял нудиста-недотёпу, устраивающего демонстрацию, в хлёстком фельетоне «Идейный Никудыкин» (текст приводится ниже).

Впрочем, сатирики позволяли себе посмеиваться и над самим наркомом и его борьбой с натуристами.

Карикатура на наркома здравоохранения Семашко в связи с его борьбой с обществом «Долой стыд!». 1925 год

Впрочем, даже суровая отповедь наркома оставляла некоторую лазейку: если Москва – не берег Чёрного моря, то, значит, на берегу Чёрного моря демонстрации натуристов всё-таки возможны? Однако уже 26 августа 1924 года власти города Алушты приняли постановление, которым запретили «не вызванное гигиеническими потребностями публичное и откровенное обнажение тела, а также всякого рода безнравственные демонстрации» и «публичное проявление интимно-половых отношений». Журнал «Крокодил» по этому поводу иронизировал: «Эх, кончилось счастье людское. Крышка: больше публично не станут проявлять интимно-половых отношений. Хватит, голубчики».

Любопытно, что Варламу Шаламову, в общем, симпатизировавшему обществу «Долой стыд» как одному из проявлений революционной свободы 20-х годов, реакция наркома Семашко показалась довольно мягкой: «Никаких громов и молний Семашко не метал. Главный аргумент против поведения членов общества «Долой стыд», по мнению Семашко, был «неподходящий климат, слишком низкая температура Москвы, грозящая здоровью населения — если оно увлечётся идеями общества «Долой стыд». О хулиганстве тут и речи не было».
В целом же демонстрации натуристов 1924 года в СССР вовсе не были чем-то курьёзным и случайным, несвойственным эпохе. Скорее, наоборот, они были только «верхушкой айсберга» тех перемен, которые революция внесла в социально-бытовую и половую сферу жизни общества. Хотя после 1924 года нудизм в СССР и был вытеснен в сферу семейного отдыха, но и здесь его массовость производила в те годы на иностранцев неизгладимое впечатление. Лауреат Пулитцеровской премии Х. Р. Кникерборгер описал свое путешествие в 1931 году по берегам Москвы-реки. Он оказался гостем настоящей фантастической «страны нудистов». Вот его наблюдения: «Тысячи мужчин и женщин, девочек и мальчиков, дети на руках, бабушки и дедушки играют в игры, едят провизию, обычную для пикника, купаются в реке или просто принимают воздушные ванны, греясь на солнце… Большинство участников пикника, юных атлетов и более старших людей – полностью обнажены… Группа юношей соревнуется в прыжках в длину. Полусотня их находится в яме для прыжков, либо ожидает своей очереди. Все они раздеты. Среди них нет девушек, но вскоре полдюжины девушек в легких летних платьях, проходя мимо, останавливаются, чтобы понаблюдать за прыжками… На другой стороне группа девушек играет в ручной мяч. Они обнажены… Ниже, в реке, несколько сотен женщин всех возрастов плавают, плещутся или просто беседуют, стоя по колено в воде. Никто не обращает на них особого внимания».

Из своих наблюдений гость делал такой любопытный вывод, который позволяет лучше понять социальную и политическую сторону советского натуризма 20-х годов: «Снимание одежды – наиболее радикальное уравнительное действие, которое может быть предпринято человечеством… При обнажённости классовые различия исчезают. Рабочие, крестьяне, конторские работники становятся вдруг просто людьми. Это, в краткой форме, излагает… главную цель советских революционеров. Вот почему… этим летом в Советском Союзе, на каждой его реке, на берегах всех его озер и морей, буквально миллионы мужчин и женщин плавали и загорали под солнцем без одежды, естественно, как будто по-другому не могло и быть…».
Как известно, помимо натуристов, в СССР в 20-е годы существовало родственное им «антигалстучное» движение среди молодёжи. Не заходя так далеко в своих лозунгах, как натуристы, «антигалстучники» выступали против «буржуйских» предметов одежды (вроде галстуков, шляп и т.д.), и тоже требовали «радикальных уравнительных действий» в одежде и быту. Натуристы, как это ни забавно прозвучит, по сути были наиболее крайним и последовательным течением «антигалстучников»…

И после 1924 года натуризм не только оставался широко распространённым явлением в СССР, но и оценивался в советской печати скорее со знаком плюс. Делегации советских нудистов в 20-е годы были самыми многочисленными на международных нудистских конференциях. На основе нудизма развивался и массовый детский отдых – в пионерском лагере «Артек» все дети купались без одежды (что подтверждает архивная киносъёмка). Детский журнал «Мурзилка» помещал фотографии ребят, которые в жаркий день «жарятся на солнце» безо всякой одежды. Здесь же печаталось и шутливое письмо Карла Маркса к маленькой дочери, где классик писал: «Я не любитель стеснений и терпеть не могу жаркой и душной английской атмосферы, – поэтому не удивляйтесь, если увидите меня в одежде вроде той, что носил праотец Адам. Надеюсь, что ваши гости сами в таком же роде».

Печать тех лет проявляла весьма сочувственное отношение к «здоровой наготе». На рисунке К. Елисеева в 1925 году пожилой человек, закутанный в пальто и шарф, с грустью смотрел на идущего по улице босоногого мальчишку в одних трусах: «Счастливая молодежь! У меня в детстве кожа подвергалась благотворному действию воздуха только тогда, когда меня раздевали для порки…».
На карикатуре из журнала «Ворон» (в 1924 году) по улице идёт команда футболистов, одетых только в трусики. Вслед брезгливо смотрят декольтированные нэпманши:

– Фи, Пьер! – говорит одна своему спутнику. – Как им не стыдно ходить полураздетыми среди белого дня по улице?

На другом рисунке вслед босоногому физкультурнику недоумённо смотрит тоже босой «святой старец»:
– Батюшки! – восклицает он. – Советский святой, что ли?

Газеты продолжали едко высмеивать «ханжество» в области одежды. Например, в 1939 году журнал «Крокодил» в рубрике «Музей глупости» помещал такое сообщение: «В Париже известный оперный певец был приговорён судом к 50 франкам штрафа за то, что, с его разрешения, и даже по его прямому приказу его дочь выкупалась в Сене без купального костюма. С другой стороны, судья не нашёл возможным наложить взыскание на неё самоё, ввиду её возраста: ей… четыре года».

Обложка советского детского журнала «Мурзилка». 1928 год

Другая заметка с той же страницы: «Президент Флоридского университета (США) Мэрфи… сказал: «Декольтированные платья, закатанные чулки и короткие юбки являются порождением дьявола и приведут современное и будущее поколение к хаосу и разрушению!».

В бытовом отношении к нудизму перемены наметились позже, в 40-е годы. В это время советские журналы и газеты стали сообщать о деятельности западных нудистов уже в совершенно ином тоне. Заметка «Бред сумасшедших» из печати 1948 года: «Конференция американского движения нюдистов, выступающих за то, чтобы все люди ходили голыми, приняла решение о том, что нюдисты могли бы «содействовать делу достижения мира во всём мире». Конференция предложила, чтобы солдаты армий всего мира сражались без военной формы, голые, — тогда никаких военных действий не произойдёт, так как «солдаты не смогут определить, где же их враг и где свои солдаты».

Оценивая общественные перемены в СССР 20-40-х годов, можно сделать вывод: победа над нудистами 1924 года стала одной из первых ласточек советского «термидора». Следующей вехой, уже в конце 20-х годов, стала такая же победа над «антигалстучниками»… Ну, а окончательный поворот в этом отношении закрепился уже в 40-е годы, с триумфальным возвращением не только галстуков, но и мужских шляп, дамских шляпок и вуалей… всего того, что казалось безвозвратно ушедшим в годы революции.

---

Примечание: На основном плакате к статье — Карикатура Ка-Фр’а «Голая пропаганда» (фрагмент) на общество «Долой стыд!» (1924 год).

Литературная иллюстрация.
Фельетон Евгения Петрова «Идейный Никудыкин»

«Вася Никудыкин ударил себя по впалой груди кулаком и сказал:
— К черту стыд, который мешает нам установить истинное равенство полов!.. Долой штаны и долой юбки!.. К черту тряпки, прикрывающие самое прекрасное, самое изящное, что есть на свете, — человеческое тело!.. Мы все выйдем на улицы и площади без этих постыдных одежд!.. Мы будем останавливать прохожих и говорить им: «Прохожие, вы должны последовать нашему примеру! Вы должны оголиться!» Итак, долой стыд!.. Уррррра!..

— И все это ты врешь, Никудыкин. Никуда ты не пойдешь. И штанов ты, Никудыкин, не снимешь, — сказал один из восторженных почитателей.
— Кто? Я не сниму штанов? — спросил Никудыкин упавшим голосом.
— Именно ты. Не снимешь штанов.
— И не выйду голым?
— И не выйдешь голым.
Никудыкин побледнел, но отступление было отрезано.
— И пойду, — пробормотал он уныло, — и пойду…
Прикрывая рукой большой синий чирий на боку, Никудыкин тяжело вздохнул и вышел на улицу.
Накрапывал колючий дождик.
Корчась от холода и переминаясь кривыми волосатыми ногами, Никудыкин стал пробираться к центру. Прохожие подозрительно косились на сгорбленную лиловую фигуру Никудыкина и торопились по своим делам.
«Ничего, — думал отважный Никудыкин, лязгая зубами, — н… н… иче-го… погодите, голубчики, вот влезу в трамвай и сделаю демонстрацию! Посмотрим, что вы тогда запоете, жалкие людишки в штанах!..»

Никудыкин влез в трамвай.
— Возьмите билет, гражданин, — сказал строгий кондуктор.
Никудыкин машинально полез рукой туда, где у людей бывают карманы, наткнулся на чирий и подумал: «Сделаю демонстрацию».
— Долой, это самое… — пролепетал он, — штаны и юбки!
— Гражданин, не задерживайте вагон! Сойдите!
— Долой тряпки, прикрывающие самое прекрасное, что есть на свете, — человеческое тело! — отважно сказал Никудыкин.
— Это чёрт знает что! — возмутились пассажиры. — Возьмите билет или убирайтесь отсюда!
«Слепые люди, — подумал Никудыкин, отступая к задней площадке, — они даже не замечают, что я голый».
— Я голый и этим горжусь, — сказал он, криво улыбаясь.
— Нет, это какое-то невиданное нахальство! — зашумели пассажиры. — Этот фрукт уже пять минут задерживает вагон! Кондуктор, примите меры!
И кондуктор принял меры.
Очутившись на мостовой, Никудыкин потёр ушибленное колено и поплёлся на Театральную площадь.
«Теперь нужно сделать большую демонстрацию, — подумал он. — Стану посредине площади и скажу речь. Или лучше остановлю прохожего и скажу ему: прохожий, вы должны оголиться».
Кожа Никудыкина, успевшая во время путешествия переменить все цвета радуги, была похожа на зеленый шагреневый портфель. Челюсти от холода отбивали чечётку. Руки и ноги скрючились.
Никудыкин схватил пожилого гражданина за полу пальто.
— П…п… прохожий… вввввв… долой… ввввв… штаны… вввввв…
Прохожий деловито сунул в никудыкинскую ладонь новенький, блестящий гривенник и строго сказал:
— Работать надо, молодой человек, а не груши околачивать! Тогда и штаны будут. Так-то.
— Да ведь я же принципиально голый, — пролепетал Никудыкин, рыдая. — Голый ведь я… Оголитесь, гражданин, и вы… Не скрывайте свою красо…
— А ты, братец, работай и не будешь голый! — нравоучительно сказал прохожий.
Никудыкин посмотрел на гривенник и заплакал. Ночевал он в милиции.»
(1924)

9. В Госдепе подозревают утечку информации в результате российских хакерных атак: только придумают какую-нибудь подляну для России, глядь, а Дума уже принимает её в третьем чтении!
10. — Мне вчера позвонил мобильный оператор и слёзно просил перейти к кому-нибудь другому.
— Чего это вдруг?
— Говорит, что разговоры моей жены с её подругами не влезают ни в какое хранилище. А за полгода они вообще разорятся.

Социальное
1. В России назревает демографический кризис. Число тех, кто ворует, продолжает расти, а число тех, у кого можно что-то украсть, катастрофически сокращается.
2. Пользоваться услугами бесплатной медицины у нас могут себе позволить только очень здоровые безработные люди. У всех остальных на все эти бесконечные походы не хватает либо времени, либо здоровья.
3. Хакеры взломали электронные счета пенсионного фонда, но так и не смогли разобраться, сколько именно денег они украли и когда их получат.
4. Раньше их называли: «рабовладельцы», «буржуи», «эксплуататоры», «кровопийцы».
А теперь благоговейно — «Работодатели»!

Международное
1. Мария Захарова заявила, что ответ на новые нелегитимные американские санкции будет «зеркален», например, конфискуют всю валюту у населения России.

Вопрос об авторстве:

Чаще всего поэма приписывается Ивану Баркову — ученику Ломоносова, известному фривольными стихами на тему межполовых сношений. Нестыковка тут прежде всего во времени написания поэмы. Барков умер в 1768 году, в начале царствования Екатерины Второй. Однако в самой поэме, говоря о предках Луки, автор пишет:

«При матушке Екатерине
Благодаря своей х…е
Отличен был Мудищев Лев
Как граф и генерал-аншеф.

Свои именья, капиталы>
Спустил уже Лукашкин дед.
И наш Лукашка, бедный малый,
Остался нищим с малых лет.»

Даже если предположить, что Лев Мудищев и есть тот самый распутный дед (бывает и такой вариант куплета где слово «уже» не используется), то, прыгнув на два поколения вперёд, к самому Луке, мы переносимся во времени лет на пятьдесят, а это уже начало XIX века. Как ни крути, Баркова в те годы на свете уже не было.
Ещё одна улика — «пожарная кишка», с которой сводня сравнивает член г-на Мудищева. В течение всей жизни И. С. Баркова пожарные не пользовались шлангами, а по старинке бегали с вёдрами. «Две радужные бумажки» — тоже анахронизм. Первые бумажные ассигнации появились в России в 1769, то есть уже после смерти Баркова. Кроме того, язык произведения довольно современен и явно написан был после 1820-х годов. Стих «Луки» — это ямбический тетраметр, типичный для XIX столетия (после 1820 г.), с характерным для этой эпохи ритмическим профилем. Все варианты «Луки» обнаруживают поразительное сходство с пушкинским стихом 1830-х годов.

Лёгкость и изящество изложения натолкнули многих правдоискателей на мысль, что автором поэмы является Александр Сергеевич Пушкин. Многие ссылаются на близкий «Луке» по духу пушкинский стишок «Царь Никита и сорок его дочерей». Да и его Езерский, в принципе, описывает очень похожую родословную главного героя, но это вполне кто-то у кого-то мог подсмотреть.
Однако, это тоже вызывает сомнения. Пушкин всё-таки был дворянином, а это значит, что, несмотря на весь свой талант, он не мог знать изнутри мещанский мир старой Москвы. Если он и знал его, то только со стороны.

Кстати, Пушкин «Мудищева» знал и очень любил. Ему даже приписывают высказывание: «Вот увидите: как только отменят цензуру, прежде всего опубликуют не наши вольнодумные произведения, а „Луку Мудищева“».

В качестве возможного автора «Луки…» чаще всего (после Баркова и Нашевсё) называют Василия Львовича Пушкина, родного дядю Нашеговсего. Именно В. Л. написал полухулиганскую поэму «Опасный сосед». Она довольно близка к «Луке…» по стилю и языку, но мата в ней почти нет.

Во время Великой Отечественной войны прозвище в честь героя поэмы — Лука — получил фугасный реактивный снаряд М-30, применявшийся с простейших переносных пусковых установок залпового огня рамного типа. Прозвище было дано в связи с характерной формой головной части снаряда; из-за явного непристойного подтекста шутки прозвище «Лука», имевшее определённую популярность у солдат, практически не получило отражения в советских прессе и литературе и осталось малоизвестным в целом.

Известна также анонимная поэма «Лука Мудищев — президент», подписаная неким Ведьмаком Лысогорским и опубликованная в далёком 1996-м году. Посвящена она А. Г. Лукашенко.

В советской экранизации произведения «Война и мир» посреди Бородинского сражения встречается эпизодический персонаж Лука Мудищев.

Экранизировать «Луку» собирался такой мэтр кинематографа, как Сергей Эйзенштейн. Михаил Ромм так вспоминал об этом:

«. Зашел я как-то к нему в году тридцать пятом, вероятно, уже после «Пышки», гово­рили мы с ним. Был он тогда в очень тяжелом положении, Шумяцкий не давал ему работать. Я говорю ему:
— Что же, Сергей Михайлович, что ж вы так сидите без работы? Невозможно ведь. Пошли бы вы к Шумяцкому, помирились бы с ним. Все-таки Эйзенштейн, пойдет ведь навстречу. Ну, пренебрегите, так сказать, гордостью. Зайдите сами, протяните первый руку, ну, и все будет в порядке, я думаю.

Он мне говорит:
— Так ведь, видите ли, характер у меня неподходящий.
— В каком это смысле?
— Так ведь же,— говорит,— уже пытался. И вот пойду, совсем соберусь лизнуть… войду, объявлю свои намерения, так сказать, и выйдет он из-за стола, и наклонится, и задом повернется, и нагнется. Я уж наклонюсь, чтобы лизнуть, а в последнюю минуту возьму да и укушу за ягодицу. Вот такой характер.

Я смеюсь, говорю:
— Ну, это шутки.

Он говорит:
— Да какие шутки? Вот, расскажу я вам историю. Примерно год, что ли, назад вызывает он меня к себе — сам, заметьте, — я твердо решил: ну, раз вызывает сам Борис Захарович, будем мириться. Пришел, так сказать, с самыми добродетельными намерениями, и он мне говорит: «Что ж, Сергей Михайлович, сидите вы без работы, — совершенно вот то же, что вы мне говорили, — нельзя же так. Давайте отбросим все в сторону. Ну, была «Мексика», ну были ошибки, не будем говорить, кто виноват, давайте работать». Я говорю: «С удовольствием, Борис Захарович, любое ваше задание — буду работать». Правильно все? Правильно. Он мне говорит: «Ну, вот если так, для начала помогли бы вы Грише Александрову, помогли бы вывезти «Веселые ребята». Ну, а я ему отвечаю: «Я не ассенизатор, говно не вывожу». Он проглотил. Я продолжаю стоять с протянутой рукой, говорю: «Дайте мне самостоятельную работу — буду ставить. Буду ставить по вашему указанию». Он мне говорит: «Так вот, может быть, какую-нибудь такую эпопею. Возьмите какое-нибудь классическое русское произведение, и вот, так сказать, экранизируйте. Вот как Петров удачно сделал «Грозу», вот и вам бы что-нибудь классическое». Я говорю: «Я Островского, так сказать, недолюбливаю, я уже ставил «Мудреца», так сказать, нареканий много было, но пожалуй, это предложение мне нравится, Я вам очень благодарен, Борис Захарович».

Он расцветает в улыбке, говорит: «Ну, давайте ваше предложение, что будете экранизировать?» Я говорю: «Есть такой малоизвестный русский классик, Барков его фамилия, Барков. Есть у него грандиозное классическое произведение, «Лука» называется». Я фамилию не добавил, естественно из осторожности, чтобы не обидеть сразу начальство. Он говорит: «Я не читал». Честно сказал. Я говорю: «Что вы, Борис Захарович, это потрясающее произведение. Кстати, оно было запрещено царской цензурой и издавалось в Лейпциге, распространялось подпольно».

Борис Захарович как услышал, что распространялось подпольно, пришел в полный восторг, даже глаза загорелись: подпольная литература, издавалось в Лейпциге, запрещено царской цензурой! Очень, очень хорошо. «Где же можно достать?» — спрашивает он меня. Я ему говорю: «Ну, в Ленинке наверняка есть, да и не в одном издании». Он говорит: «За день прочитаю?» Я ему говорю: «Ну, что вы, Борис Захарович! Прочитаете за ночь, потому что вы не оторветесь, огромное удовольствие получите, несомненно».
«Ну, что ж, — говорит Шумяцкий, — очень хорошо. Счи­таем, что мы договорились. Я немедленно выписываю книгу, читаю. Сегодня же ночью я ее прочитаю, завтра приходите, вот мы, так сказать, завтра все тут и решим. Приступайте к работе. Ступайте».

Ну, я ушел от него, пожали мы друг другу руки, вышел я в приемную, и в приемной пустился в присядку. Меня секретарша спрашивает: «Что с вами, Сергей Михайлович?» Я: «Я вашего председателя… употребил».
А Шумяцкий тем временем нажимает звоночек, вызывает секретаршу и дает ей записочку. А на записочке написано: «Барков, «Лука». Достать немедленно в Ленинской публичкой библиотеке, будет ставить Эйзенштейн».

Секретарша прочла и чуть тут же в обморок не хлопну­лась. Вышла, качаясь, из кабинета. Села, смотрит на записку тупым взором, ничего не понимает. Остальные к ней: «Что с вами, Люда?» Она говорит: «Посмотрите». Подходят секретарши, ахают, — сенсация.

Ну, главная секретарша закрыла записочку рукой, говорит: «Пойду к Чужину, спрошу, что делать?»

Входит к Чужину (это заместитель Шумяцкого) и гово­рит: «Знаете, что-то с Борис Захаровичем случилось невероятное: вызвал меня и говорит, что вот была у него беседа с Эйзенштейном, что будет Эйзенштейн ставить, и дает мне вот эту записку».

Чужин прочитал, налился кровью, вылупил глаза, говорит: «Что такое? Да нет, его рука. Что он, здоров?» Она говорит: «Здоров, Сергей Михайлович у него был». — «А как вышел Эйзенштейн?» Та говорит: «Вот вышел, и пустился в пляс и говорит: я вашего председателя, простите, употребил». (Хотя, между нами говоря, Сергей Михайлович выразился круче.)

Чужин говорит: «Ах, мерзавец! Ну, подождите, мы обсудим этот вопрос. Обсудим. Записочку оставьте у меня».

Оставил он у себя записочку, секретарша вернулась, а Борис Захарович подождал так минут двадцать и звонит: «Вы в Ленинке справлялись, есть книга?»

Секретарша собралась с духом и говорит ему: «Ищут, ищут, Борис Захарович».

«А, ну ладно, я подожду, но скажите, чтобы сегодня, до конца дня, мне непременно нужно. Вы сказали, что это Шу­мяцкий спрашивает?» — «Сказала».— «Хорошо».

Ну, вот так, проходит полчаса — опять Шумяцкий звонит.
Еще полчаса, еще полчаса, еще полчаса.

А заместители собрались в другом кабинете, смотрят на записочку, совещаются: не знают, что делать. Кто пойдет к Шумяцкому? Как ему изъяснить, что такое «Лука», и как фамилия Луки, и кто такой Барков, и что это за поэма знаменитая? И что это подпольная литература несколько в ином смысле, так сказать, не в революционном, а в порнографическом.»

Конечно, «Лука Мудищев» не относится к числу шедевров русской поэзии XIX века. Однако существует несколько веских причин, не позволяющих считать это произведение достойным безоговорочного отвержения. Первая относится к собственно поэтическим достоинствам поэмы, которая, при всех своих несовершенствах (отчасти, видимо, относящихся к сфере порчи текста, который мы теперь реконструируем лишь приблизительно), все же представляет значительный интерес и как очерк нравов прошлого века, причем той их стороны, которая не попадала на страницы известной нам литературы, и как отнюдь не графоманское творение неизвестного нам автора. Плюс к тому, афористические формулировки, незаурядное мастерство владения словом, тонкое пародирование Пушкина (или подражание ему) — все это делает поэму интересной страницей вольной русской поэзии XIX века.